Он так удивленно посмотрел на нее, что Кате на мгновение стало стыдно. Да… уж сморозила так сморозила! Лешка, конечно, карьерист, но не до такой степени. У него хорошая, а некоторые даже решили, что и завидная должность в родном поселке, который по европейским меркам вполне мог бы быть городом. И даже не самым мелким. К тому же он успешно продвигается по служебной лестнице. И даже Банников, оказывается, о нем наслышан! Тогда зачем ему менять место помощника прокурора на нервную и частенько непредсказуемую работу опера или даже аналитика у них в Управлении? И потом, когда они встретились, он действительно не мог ничего знать о маньяке. Эти сведения тогда просто-напросто не разглашались. Да и эпизоды объединили в одно дело значительно позже.
– У меня неплохая работа, и я не стремлюсь переезжать сюда. Если бы я захотел, меня бы уже перевели в Киев, а это куда круче, – тут же озвучил он ее сомнения.
Но Катя уже не могла остановиться, слишком долго она молчала. Целых шесть лет.
– Я знаю, что ты хотел жениться на мне потому, что у меня была квартира.
– Я был такой дурак… именно потому что обидел тебя, а не потому, что мне нужна была твоя жилплощадь! Да, я и не скрывал – я вовсю радовался тому, что у тебя есть квартира! – сказал он с вызовом. – Это сразу решало многие вопросы. Я к тому времени уже по горло был сыт общагой. И нам с тобой в твоей квартире было бы хорошо! И если бы ты настаивала, то прописала бы меня без права на площадь – и я и не обиделся бы, если честно, потому что все-таки мы оба – юристы и знаем, чем может закончиться развод и раздел имущества! Но сейчас ты упираешь на то, что это была именно твоя квартира… Хорошо! Знаешь, что я тебе скажу, Скрипковская: девушку с приданым тоже можно любить. Точно так же, как девушку без приданого!
– Да, я тоже так думала, пока не увидела тебя с этой, – усмехнулась Катя одними губами. Глаза ее при этом не улыбались, а рука, державшая бокал, подрагивала.
– Ты, конечно, страдала, никто не спорит. – Он и сам отхлебнул изрядный глоток вина, откинулся на спинку стула и элегантно закинул ногу на ногу. – Но я тоже страдал. И самой большой моей ошибкой была та, что я не бросился за тобой сразу. Тогда же. В ту же секунду. Знаешь, я готов был провалиться сквозь землю. И бежать за тобой, в чем был… то есть так… без ничего… И пусть бы вся общага смотрела и потешалась! Но, может быть, ты тогда бы меня простила. Но я, идиот, этого не сделал. Не бросился за тобой. Не вымолил у тебя прощение. Просто… просто я не был уверен, что ты меня простишь… Но почему, почему я хотя бы не попробовал?! – с жаром воскликнул он и замолчал. Сгорбился, закрыл лицо ладонью.
Он больше не был элегантным и не думал, какое производит впечатление на других. И Катя видела, в какую горькую гримасу у него сложились губы. Потом он провел рукой по волосам, попытался снова хлебнуть вина, поперхнулся и вытер губы салфеткой. Махнул рукой – мол, все в порядке, и даже усмехнулся, но улыбка получилась вымученной. Катя отвернулась.
– Между прочим, мои родители хотели нам на свадьбу подарить машину, – сказал он глухим голосом. – Так что у нас были бы и квартира, и машина. Да, я люблю все те блага, которые может дать жизнь. Я сибарит по природе. А сибаритам просто противопоказано жить в общежитиях. Но я тебя любил. Я тебя и сейчас люблю. Это правда.
Он знал, когда нужно замолчать. И видел, что достиг нужного эффекта. Что она растрогана. Ее всегдашняя каменная уверенность в том, что он подлец, – поколеблена. И ей жаль его. И она ему верит. Но он сейчас и сам себе верил. Потому что, кроме всего прочего, эта Катя, сидящая рядом с ним, уже не была той робкой и неуверенной в себе девчушкой, какую он знал когда-то. Той Кати, собиравшей пышные волосы в наивный хвостик, стянутый простой резинкой, и носившей совершенно не шедшие ей строгие блузки с прямыми юбками, или какие-то невыразительные платьица, к которым прилагались такие же дешевенькие босоножки, – ее больше не было. Откуда взялось в ней все это: и прическа, открывающая длинную шею, и ухоженные руки, которые он помнил безо всякого маникюра? И манера небрежно, но элегантно держать сигарету… да в институте он ни разу не видел ее курящей! Плохая привычка, но так идет ей… Эта новая, красивая какой-то рафинированной, не с первого взгляда читаемой красотой женщина притягивала взоры мужчин. Тех, которые понимали толк в настоящих женщинах. И, если быть честным, его собственный взгляд тоже все время останавливался на ней, помимо воли искал в толпе, ждал ее появления. И даже чаще, чем он сам этого хотел. Когда она появлялась в дверях на курсах, у него екало сердце… и совсем как мальчишка он расплывался в улыбке и махал ей рукой, показывая, что занял место. А она шла по проходу как королева – и все, все! – смотрели на нее… Потому что она, черт возьми, была красива и умна, и дерзка, и сама это осознавала! Робость же, неуверенность в себе, припухлые, неопределенно-детские черты лица и фигуры – все это осталось в прошлом, исчезло вместе с той рыженькой невзрачной девчушкой, которую он знал.
Он не понимал, как произошла эта метаморфоза, но новая Катя, со светящейся, словно фарфоровой, кожей молочной белизны, с красиво очерченными линиями губ и бровей, тонкой талией и раздавшимися бедрами влекла его к себе все больше. Она была не только красива, в ней было что-то… какая-то изюминка. Неужели это существовало в ней всегда, а он действительно просто проглядел? Стоило чуть-чуть подправить… подсказать… или элементарно подождать год-другой, и все пришло бы само, вместе с превращением девушки во взрослую женщину. Как обидно, что не он участвовал в этом процессе… кто-то другой сделал ее такой! Да, теперь она, несомненно, была еще и сексуальна… а это он очень ценил. Он снова хотел добиться ее – и знал, что теперь это будет совсем не так просто: эта Катя была явно избалована мужским вниманием. Однако это только добавляло ей привлекательности в его глазах и заводило его.
Вот и сегодня, когда они только вошли в это заведение, он сразу отметил заинтересованные мужские взгляды, направленные на его спутницу, – и от этих оценивающих, а местами открыто похотливых взоров он только сильнее раззадорился. Он добьется ее, чего бы это не стоило! Чернявый докторишка, которому она, по-видимому, дала отставку, выбрав другого – постарше, поопытнее и побогаче, – исчез с горизонта, и серьезным конкурентом Алексей Мищенко его больше не считал. Оставался второй, у которого было одно неоспоримое преимущество – финансовая состоятельность. В этом вопросе он не сможет с ним тягаться. Скорее всего, именно этот богатый папик отстегивает мадемуазель Скрипковской денежное пособие. Потому что одеваться так, как одевается она, на зарплату опера невозможно. Вещи, которые она носила, не бросались в глаза, но были элегантны, стильны и сплошь известных брендов. Он, который сам любил одеваться со вкусом, понимал толк в вещах.
Он молча, маленькими глотками пил воду, не глядя в ее сторону. Это был замечательный ход. Если бы он стал искать у нее сочувствия прямо сейчас, когда ее тронула его речь, то непременно бы проиграл. Но он был опытен, умен и хитер. И его IQ вплотную приближался к показателю организованного несоциального типа. Однако он был вполне социален, весьма организован и ставил перед собой вполне реальные цели. И, как правило, достигал их.
* * *– Дядя, а что вы тут делаете?
Игорь Лысенко удивленно посмотрел вниз. На вид малышке было не больше двух с половиной – трех, но голосок у нее был весьма требователен, да и слова она выговаривала на удивление четко.
– А почему вы сидите на детской скамеечке?
Ну, что ей сказать? Что кто-то зачем-то убрал от подъезда весьма удобную лавочку, на которой он мог бы расположиться с бульшим комфортом, чем на мелком детском инвентаре? Он со вздохом встал и перебрался в машину. В ней было слишком душно, и отсюда плохо просматривался подход к подъезду. Он распахнул дверцу, чтобы обеспечить себя притоком свежего воздуха, и с хрустом развернул газету.
– А это ваша машина?
Смешная малявка встала на цыпочки и с интересом заглядывала внутрь.
– Моя, – признался он, разглядывая девчушку.
Действительно, совсем кроха. Тонкие белокурые волосики были коротко подстрижены, и никаких украшательств, вроде бантиков или заколочек, в ее спартанской прическе не было. Да и одета она была скорее как мальчишка. Синий джинсовый комбинезон, желтый свитерок и такие же желтые, без затей, спортивные тапки. Наверное, родители мечтали о сыне. А вот ему, например, больше по душе была бы дочь… наверное.
– Большая, – уважительно сказала малявка. – А вы теперь здесь будете сидеть?
– Здесь.
– А вы очень заняты?
– Ну, не слишком, – он пожал плечами.
– А вы не хотите покатать меня на качелях? А то они тяжелые, и я сама не могу…
– Здесь.
– А вы очень заняты?
– Ну, не слишком, – он пожал плечами.
– А вы не хотите покатать меня на качелях? А то они тяжелые, и я сама не могу…
– Давай, – обрадовался он. Родители вернутся неизвестно когда, а эта смешная белобрысая пигалица ему весьма нравилась. – Давай мне ручку!
– Нельзя давать ручку незнакомым людям, – строго сказала она.
– Понял, – согласился он. – Не буду.
Качели действительно были слишком высокими и громоздкими для такой крохи. Она безуспешно подпрыгивала, трогательно напрягая под свитерком узкую спинку, и цеплялась за поручни, пытаясь усесться на сиденье, а он стоял рядом и наблюдал. Наконец не выдержал:
– Давай-ка я тебя подсажу!
– Ну ладно, – сказала она и чинно позволила проделать с собой все необходимое. Потом поправила сползшую лямку комбинезона, покрепче уцепилась ручонками и велела: – А теперь качайте меня сильно-сильно!
Он усмехнулся и стал легонько толкать конструкцию, следя за тем, чтобы его невесомая подружка не слетела с сиденья. Но уже через минуту та недовольно сказала:
– Я же просила сильно-сильно!
– Ты держишься? – спросил он совсем как заботливый папаша.
– Ну конечно держусь! – ответствовала девчушка, и он стал раскачивать ее сильнее. Временами он так забывался, что его подопечная начинала повизгивать и заливисто смеяться. Наверное, он все-таки качал так, как было нужно.
– У тебя голова не закружится? – спросил он минут через пятнадцать.
– Нет, не закружится! – Она пролетала мимо, обдувая его приятным ветерком, и ее легкие детские волосики совсем растрепались. Однако мордаха была такой довольной, что он на время даже выбросил из головы все свои заботы: индюков, маньяка, а также постоянные разборки и выволочки, которые устраивали ему родители, не понимавшие, что мальчик уже вырос. И зачем им нужно, чтобы он непременно остепенился и обзавелся семьей? Что он может дать семье? И какая семья стерпит его хроническое отсутствие, особенно в выходные, которых у него почти никогда не бывает… Наблюдая, как радуется эта кроха, он тоже непроизвольно начал улыбаться.
Однако она покачалась еще немного и вскоре распорядилась:
– Хватит! Другим тоже покататься надо, – пояснила она, и тут только он заметил рядом еще одного карапуза, который, нетерпеливо вытянув шею, ждал, когда же вожделенный аттракцион освободится.
– Тебя тоже покачать? – спросил он. Родители где-то застряли, и, видимо, надолго, так что свободным временем он располагал.
– Его мама покачает, – ревниво сказала девчушка. – А ты иди со мной!
– Какая у вас дочка строгая! – улыбнулась ему молодая женщина.
– Теперь я буду по лестнице лазать, а ты внизу стой. Если я буду падать, ты будешь меня ловить.
– Хорошо, – легко согласился он. – Только ты не падай!
– Я никогда не падаю! – заверила она.
С быстротой и проворством обезьянки она поднялась на внушительную для такой мелкой особи высоту, а потом, ловко перебирая руками и ногами, стала карабкаться по выгнутой дугой конструкции, соединяющей две вертикальные лестницы. Он, встревоженный тем, чтобы девчушка действительно не упала, перемещался внизу, задрав голову, параллельно вектору ее движения, и, когда она достигла второй лестницы, облегченно вздохнул.
– Здорово? – спросила она, усаживаясь на верхней перекладине.
– Здорово! – согласился он.
– А ты так не умеешь! – Она вдруг повисла на лестнице вниз головой.
Он охнул и попытался ее ухватить. Она довольно рассмеялась и велела:
– Теперь снимай меня! Слезать неинтересно…
Он аккуратно подхватил и поставил эту егозу на землю. Весу в ней совсем не было – похоже, она вся состояла из свитерка, комбинезона, облачка волос и главной составляющей – независимого характера. Она стояла, рассматривая свои ладошки, которые от лазания стали совсем грязными.
– Руки помоем? – предложил он.
– Зачем? – пожала плечами его спутница. – Я их в рот тянуть не буду. Просто поцарапалась. Но это ничего, это не болит. А хочешь, мы сейчас пойдем песок копать?
– И зачем мы будем его копать? – честно говоря, от общения с этой смешной пигалицей он получал все больше и больше удовольствия.
– Мы будем строить подкоп. Знаешь, как строят подкоп? Ты будешь рыть с одной стороны, а я с другой. Ты не видел, где я оставила свой совок?
Он пожал плечами, а она, смешно выбрасывая коленки, побежала к той самой скамейке, на которой он сидел в самом начале их знакомства, и извлекла из-под нее синее пластмассовое ведерко со всеми полагающимися причиндалами: совком, грабельками и набором пасочек.
– Я буду здесь копать, а ты – с другой стороны. Понял?
Он с сомнением посмотрел на кучу песка, в которой уже возилось несколько малышей. Он был слишком стар и громоздок для игры в песочек. Да и орудий труда у него не было.
– Илюша, тебе совочек пока не нужен? – спросила та самая мамаша, которая ему симпатизировала. – Дай дяде!
Малыш молча сунул ему совок, и он сначала нерешительно, а потом все более и более увлеченно стал рыть в предложенном направлении.
– Стой, стой, збмок рушится! – закричала его юная соратница и деловито обхлопала кучу ладошками, укрепляя конус песка, который, наверное, и был замком. Затем она обошла песочницу и заглянула в тоннель, который он рыл сначала совком, а затем просто рукой. Песок внутри был сырым и прохладным, и работа спорилась. Правда, иногда подозрительно попахивало кошками, но… в целом ему все нравилось.
– Молодец! – похвалила она. – Сейчас мы встретимся!
Он сунул руку в прорытую нору и почувствовал какое-то движение. Тонкая песочная перегородка разрушилась, и в его ладонь ткнулась горячая детская лапка. Он слегка пожал крохотные пальчики, и она радостно взвизгнула.
– Ага, вот ты где! – сказал кто-то над головой смутно знакомым голосом, и он не без усилия, стараясь ничего не развалить, извлек свою перепачканную песком руку из прорытого ими обоими подкопа, потому что пальчики его напарницы оттуда исчезли. Песок прилип и к джинсам, и к свитеру, и, похоже, даже к волосам, но довольное выражение лица компенсировало его неряшливый внешний вид, когда он наконец покинул песочницу. Вернее, его оттуда вытащила все та же требовательная миниатюрная ручка.
– Сейчас отдадим Илюше совочек и пойдем кушать, – строго сказала забавная девчонка, забрала у него орудие, которое он все еще держал в руке, и вручила хозяину: – Скажи спасибо, – велела она при этом.
– Спасибо, Илюша, – послушно сказал он.
Толстячок Илюша важно кивнул, а его мама поощрительно улыбнулась. Белокурое создание тут же ревниво нахмурилось:
– Это мой папа!
– Кира! – укоризненно сказали за спиной тем же голосом, который уже раньше показался ему знакомым.
– А сейчас мы пойдем к себе домой. Кушать! Правда? – с вызовом сказала кроха и уцепилась за его палец.
Он пожал плечами, но покорно дал увести себя с площадки. Перепачканная песком растрепанная девчонка, носящая редкое, звучное и тут же понравившееся ему имя Кира, удовлетворенно шла между мужчиной и женщиной, ухватившись за их руки, и даже не думала их отпускать.
* * *– Вы меня не узнаете? – спросила женщина после того, как накормила майора Лысенко и свою дочь Киру супом на крохотной кухоньке и отправила малышку спать.
Точнее сказать, отправить ее она просто не смогла, поэтому дочь сама уснула у нового знакомого на руках, перед этим категорически отказавшись покидать его колени.
– Он со мной играл, и у него красивая большая машина! – заявила она матери. – Я в ней еще не ездила! И он будет моим папой! Я так хочу!
– Хорошо, хорошо, – закивал майор, и она, прижавшись теплой спинкой с хрупкими крылышками лопаток к его груди, сначала просто притихла, а потом он обнаружил, что девочка спит. Вернее, обнаружила это ее мать.
– Давайте я ее отнесу.
– Нет, я сам.
Он тихонько переложил сонную, сытую и умаявшуюся девчушку в кроватку и вернулся в кухню.
– Я, наверное, пойду. Я к родителям приехал, – зачем-то объяснил он матери Киры. – А их до сих пор нет. Кстати, мы не познакомились. Игорь.
Вот тут она и спросила:
– Вы меня не узнаете?
Он смутился. Честно говоря, у него в жизни было столько женщин, что какая-то вполне могла пройти незамеченной. У той, которая сейчас сидела напротив, была яркая, запоминающаяся внешность, но… иногда, особенно после бурных корпоративных вечеринок, с ним бывали выпадения из реальности. Кроме того, женщины любят меняться: стричься, краситься, худеть или, наоборот, полнеть до полной неузнаваемости. Что ж, если у него уже была с ней мимолетная интрижка… как жаль. Что же он за человек такой?! Права, наверное, мать – он неразборчивая, бессердечная скотина. Он разбивает женские сердца, не замечая ничего вокруг… и не давая взамен ни капли даже такой простой радости, какую чувствовал сегодня от общения с ее ребенком! А в результате – она его узнала, а он – ничего не помнит…