– В какое-то местечко, называется то ли Парашют призраков, то ли Смертельный выстрел, не знаю[7]. Буду спускаться так быстро, как смогу. Но все же прожужжу Руперту уши Артуром.
Ночью шел сильный снег, засыпавший вчерашние следы и лыжные трассы и образовавший слой толщиной в пять дюймов на припаркованных машинах и на шляпе генерала Де Голля в городском сквере. Выглянув из окна, Китти увидела, как подъехал темно-голубой •«мерседес» Руперта. Его лицо за стеклом было холодным и мрачным, как и наступивший день. Внезапно Китти испугалась.
– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она, обметая крошки с подбородка Лизандера и подавая ему ленточку для волос.
Три четверти часа спустя, глядя на отвесные скалы, крутые, как шахта лифта, Лизандер думал, за каким чертом он сюда приехал.
Намеренно сидя в вертолете через два сиденья от Лизандера, Руперт не говорил ни слова. Серые облака, тронутые желтым, предвещали дальнейший обильный снегопад. Завывающий буран бросал им в лица чуть ли не стеклянные крошки. Внизу неясно вырисовывались путаные лыжные трассы и селедочные кости елей вдоль долины, а значит, видимость продолжала ухудшаться. Далеко-далеко внизу дома поселка, в одном из которых была дорогая Китти, казались муравьями на снегу. Желтые лыжные доспехи Лизандера были единственным цветным пятном в этом сорочьем колорите. Узкие глаза Руперта за черными очками никак нельзя было назвать дружелюбными.
– О'кей? – спросил он Лизандера.
Лизандер кивнул, хотя зубы у него стучали, и не столько от холода, сколько от страха.
– Я пойду впереди – и Руперт рванулся, засвистев вниз, в долину, как падающий метеор, спрятанный за повисшим шлейфом снега.
– Я люблю тебя, Китти, – заорал Лизандер среди летящих снежных хлопьев. – Дорогой Боже, пусть я вернусь к ней невредимым.
И сорвался с места, следуя за Рупертом, пригнувшись низко, как жокей, яростно работая палками, пытаясь вспомнить былое мастерство и попасть в ритм.
Через несколько секунд, когда Лизандер промчался мимо него, Руперт понял, что соперник будет повыше его классом. Катавшийся когда-то чуть ли не на олимпийском уровне, ныне Руперт на двадцать лет постарел, потерял юношескую гибкость, крепость и реакцию. Все силы он прикладывал к тому, чтоб хотя бы не упасть, и в то же время ему казалось, что деревья приближаются очень быстро, а расщелины внизу принимают угрожающие очертания. Только нечеловеческим напряжением всех мускулов удерживался он от того, чтобы не разбиться насмерть. Войдя в раж от спуска, Лизандер начинал получать удовольствие от своего послушного тела и, как щенок, прыгающий среди высокого ячменя, совершил ряд длинных прыжков, каждый раз приземляясь все четче. Набрав слишком большую скорость перед остановкой, он все же потерял лыжу и финишировал на одной, чуть не влетев в бар, расположенный на трех четвертях спуска с горы.
Он подождал, пока прибудет Руперт, с раскрасневшимися щеками, протирая руками очки.
– Господи, да ведь это было опасно, – нервно посмеиваясь, признался он. – Я думал, что ветер разнесет меня в клочья. Слава Богу, мы целы. Я угощаю виски.
Руперт был зол на себя. Ведь он же мог больше никогда не увидеть Тегги, детей и собак – и только потому, что захотелось посмотреть, как теряет от страха свои желтые портки этот маленький трахатель.
– Вы что, сейчас спустились по Долине призраков? – недоверчиво спросил бармен, ставя между ними вазу с сухими крендельками, присыпанными солью. – Вот сумасшедшие англичане! Вы хоть знаете, почему она так называется?
Лизандер помотал головой:
– Потому что здесь погибло слишком много народу. И по ночам их призраки скатываются на лыжах с горы. Местные сюда и близко не подходят.
Солнце к тому времени разогрелось, и теперь тающий снег выглядел на елях, как мыльная пена. Руперт вцепился в стакан виски, чтобы спрятать дрожь в руках. А этот парень был прекрасно томен, и его смятые каштановые кудри, большой великолепный рот в белой помаде и бесконечные ноги, возлежащие сейчас на столе, только увеличивали антипатию и ревность Руперта.
Не понимая, почему Руперт даже менее дружелюбен, чем рассерженная змея с похмелья, и желая его как-то умиротворить, Лизандер сказал:
– Я думаю, что Тегги, то есть миссис Кемпбелл-Блэк, действительно красавица.
– Чего никак не скажешь о миссис Раннальдини.
Стараясь не заводиться, Лизандер уставился в стакан. Ошибочно приняв молчание за пассивность, Руперт разболтался:
– Ваш отель просто битком набит этими прихлебателями-жиголо. Но ты-то, я уверен, мог бы найти себе что-нибудь посимпатичнее для оплаты своих счетов, чем эта корова. Я понимаю, что сейчас спад, и ты занимаешься тем, чем можешь.
Осушив свой стакан, Руперт сделал знак бармену и добавил, обращаясь к Лизандеру:
– Ну ладно, вам-то все равно. Но я удивляюсь, как Раннальдини, – Руперт все больше растягивал язвительные слова, – женился на этой дурочке. Может, ее лицо стоило бы защемить дверью лифта? Не удивительно, что ночью он к ней не заходит. И дело, наверное, не в том, что у него нет вкуса.
В следующий момент Руперт обнаружил себя на полу бара.
– Еще только скажи что-нибудь подобное о Китти, – завопил Лизандер. – Она самая прекрасная, милая и славная женщина из всех, которых я встречал.
Пока Руперт ощупывал челюсть и размышлял, не выкинуть ли Лизандера из окна в пропасть, он сообразил, что вряд ли тот будет ухлестывать за Тегти, если так вступился за Китти.
После этого события Руперт и Лизандер, спустившись с горы, немало выпили, и Руперт признал, что должен быть настоящим дедушкой и ограничить влияние Тегги.
– Я понимаю, что украл ее юность, но ненавижу, когда на нее смотрит мужчина. Этим утром я хотел убить тебя.
– Да все в порядке, – сказал Лизандер. – Я бы тоже убил тебя, если бы ты продолжал нести эту сучью чушь о Китти или попытался бы отбить ее у меня. Ты действительно думал, что я положил глаз на Тегги?
– Да ведь ты же весь вечер таращился на нее.
– Да я на тебя таращился, – Лизандер вспыхнул от возмущения. – Я же всегда боготворил тебя, даже больше, чем Утенка Дональда. Гляди, что Китти сделала для меня.
Он с гордостью расстегнул костюм, под которым был свитер.
– Ну а возвращаясь к тебе: у моих родителей доходило до ссоры, когда отец, считая меня маленьким, не позволял в полночь смотреть по телевизору, как ты выигрывал в Колумбии.
– А сколько же тебе было?
– Семь лет.
– Ничего себе, спасибо, – скривился Руперт. Взяв с Руперта клятву, что тот не проболтается, Лизандер объяснил по секрету, что заработал уже прилично, заставляя мужей ревновать по хитроумному плану Ферди.
– Но сейчас, когда я влюбился в Китти, мне нужна приличная работа, чтобы я мог содержать ее.
– Но ты мог бы поработать в «Венчурер», – сказал Руперт. – Все, что от тебя требуется, – читать машинально, что уже написано для тебя.
Лизандер помотал головой.
– Ты действительно добр, но я к этому совершенно не способен. У меня все утро уходит на то, чтобы прочитать о забегах в «Сан» или объявления «НЕ БЕСПОКОИТЬ» на дверях спален в отеле.
Руперт был тронут. У Тегги с чтением тоже были трудности, и он знал, сколько она приложила усилий, чтобы преодолеть это.
– Чего я хочу по-настоящему, так это работать с лошадьми, – продолжал Лизандер. – Я собираюсь поставить Артура в строй и не один раз наделать шуму в Ратминстере.
– Но там собирается выиграть Гордец Пенскомба, – сообщил Руперт. – Артур был хорошей лошадкой, я помню его победы в Ирландии.
– Да ему болельщики до сих пор присылают письма и плитки «Твикса».
Солнце уже садилось, когда Руперт подвез Лизандера к отелю «Версаль». В следующий момент к нему уже бросилась Китти, голубая от холода и чуть ли не в истерике от тревоги за него. Он схватил ее и понес по заледенелому тротуару на руках.
– Я так беспокоилась. Тебя так долго не было. Я подумала, что тебя могут убить. В этой Долине призраков уже тысячи людей погибли.
И она целовала его снова и снова.
– Я боялась, что Руперт нарочно завез тебя туда.
– Нет, нет, он был прекрасен, прямо как ты. Восхищенный ее реакцией, Лизандер протащил Китти через вращающуюся дверь, целуя и целуя, до тех пор пока портье, администраторы и все эти очаровательные люди, толкущиеся вокруг столов, не прекратили болтовню и выпивку и не устроили им овацию.
– Ой, мне же нужно позвонить.
Не обращая ни на что внимания, Лизандер повел ее к лифту.
– Я не хотел тебя пугать. А теперь пойдем и проверим эту Джакуцци, пока я не размяк.
«Вмире, где все кажется нереальным, В мире, где нам не дано чувствовать, Я нашел тебя, я нашел тебя», – немелодично пел Лизандер, намыливая груди Китти, мягко колышащиеся под восемнадцатью дюймами теплой, ароматизированной, вспененной воды. Поначалу она очень смущалась, потому что Раннальдини выбрил ей лобковые волосы.
– Ведь здесь он спал только со мной, – призналась она. – Потому что отец нашей прислуги работает в «Ле Монд», и он не хотел рисковать.
Лизандер сдержал свой гнев и сказал, что, очевидно, Раннальдини по привычке выщипывал тропинку к заветным местам. А Китти подумала, что Рэчел, наверно, не одобрила бы такую вырубку растительности, рассмеялась и почувствовала себя лучше. Глядя в запотевшие зеркала вдоль стен, она первый раз в жизни почувствовала все великолепие жизни и опустила руку под воду.
– Ох не стоит, ведь я же должен отмякнуть, – признался Лизандер, когда его негнущийся член показался над поверхностью.
– Похоже на перископ, – сказала Китти, поглаживая его.
– Ищет цель. Пойдем.
Поднявшись из воды, он внес ее, всю в стекающих каплях, в соседнюю комнату и промочил насквозь розовый ситец, когда нежно укладывал ее на покрывало огромной четырехспальной кровати.
Они не побеспокоились сдвинуть занавески. За окном на снег ложились голубовато-зеленые тени, сияли звезды в ясной морозной ночи. Окружающие молчащие горы, казалось, охраняют их.
– Я люблю тебя, – пробормотал Лизандер, поглаживая ее розовое, застывшее в экстазе тело. Затем приподнялся, раздвинул ее бедра и вошел внутрь.
– А-а-а-ах, о-о-о, блаженство. Словно мягкие, розовые пальчики доярки щиплют меня. Ох помоги, – взмолился он. – Я никогда не могу сдержаться, если кто-то мне нравится, а тебя я хочу как никого. О Господи, помоги, извини, Китти, дорогая.
Китти подумала, что разница между Раннальдини и Лизандером в том, что Раннальдини хоть и мог с ней играть часами, не кончая, но она чувствовала, что он подобен пианисту, оттачивающему свою технику перед большим концертом, который будет дан не ей. А с Лизандером же она чувствовала себя так, словно для него это был самый лучший случай за всю его практику.
– О Китти, – эхом отозвался он ее мыслям. – Я так много трахался в своей жизни, но сейчас – первый раз с любовью. Ну а теперь моя очередь доставить тебе наслаждение. Но только обещай мне точно говорить, что тебе нравится.
Затем, видя ее смущение, он сказал:
– Я мечтал, когда вырасту, стать каменщиком, – и скрючился от хохота, так что и она присоединилась к нему и начала расслабляться.
А когда все кончилось, она искренне призналась:
– Это было совершенно волшебно, Лизандер.
– Ну и давай потом займемся галопом, – сказал он, целуя ее. – Но если ты не хочешь умереть от ревматизма, нам лучше спать в разных постелях. Ну а сейчас я схожу пописать.
Он вышел нетвердой походкой, пошатываясь от любви. Пять минут спустя Китти рассмотрела в ванной, что Лизандер, взяв отвратительную розовую губную помаду, подаренную ей Сесилией, изобразил каракулями на зеркале: «КИТТИ ДЛЯ ЖИЗНИ, А НЕ ДЛЯ РОЖДЕСТВА».
В соседней комнате луна в пять восьмых ее величины с белым монашески-завистливым лицом пялилась на прекрасного обнаженного, раскинувшегося в ожидании Лизандера. Вбежав в комнату, Китти прыгнула на него, спрятав лицо на посеребренной груди.
– Всю жизнь, – прошептала она, – я ждала, чтобы вместе со мной одновременно были лунный свет и тот, кого я люблю.
– А я чуть не позвонил мамочке, чтобы рассказать ей, как ты чудесна, – проговорил Лизандер.
48
Но как сказал Шекспир четыре сотни лет назад, «река истинной любви никогда не бывает спокойной». Преследующая Руперта пресса отмечала и тех, с кем он проводил время, и потому сфотографировала Лизандера, целующего Китти в фойе. Не устояв перед солидной взяткой, гостиничный портье открыл, что ныне за люкс президента де Голля платит мистер Л.Хоукли. По фотографиям быстро вычислили Лизандера, как мужчину, заставляющего мужей ревновать, а Китти, по ее краткому пребыванию в аэропорту, как жену Раннальдини.
На следующий вечер после записи первой части Первого фортепианного концерта Брамса, на выходе из студии звукозаписи «Эбби Роуд» Раннальдини с Рэчел были встречены фоторепортером и журналистом.
– Мистер Раннальдини, нас интересует, что вы думаете об этих снимках вашей жены во Франции?
Беглого взгляда было достаточно.
– Из какой вы газеты? – взорвался Раннальдини.
– «Сегодня». Раннальдини поднял кулак.
– Будете из «Вчера», если не побережетесь.
Показав им разъяренную спину, он направился к ожидавшему «мерседесу». Многоопытный Клив захлопнул дверцы и, вскочив в водительское кресло, умчался в ночь, оставив Рэчел без гроша в кармане на дорогу домой.
А в Монто Китти читала детям Раннальдини «Пиглинг Бленд» – очень медленно, чтобы они могли понять по-английски. Лизандер ждал в ногах кровати. Он всегда любил эту сказку, которую ему часто читала мама, и думал, как похожа на маленькую черную свинку, героиню Пиг Виг, Китти с ее двойным подбородком и платьем в голубой цветочек. Как было бы здорово сбежать вместе с Китти от Раннальдини за границы графства. Вот бы у него был такой благородный характер, как у Пиглинг Бленд.
«И они уходили далеко, за холмы с Пиглинг Бленд», – дочитала Китти, закрывая книгу. – Ну а теперь постарайтесь заснуть.
Пока она целовала детей перед сном, Лизандер бродил по гостиной и, совершенно не подумав, схватил трубку зазвонившего телефона.
– Кто это? – завопил Раннальдини. Лизандер повесил трубку.
– Кто там поднимал трубку? – требовательно спросил Раннальдини, позвонив второй раз.
– Никто. Ты, должно быть, неправильно набрал номер.
«Вот и она научилась», – подумал Лизандер, но пока он расплескивал водку в два стакана, то чувствовал, как комната наэлектризовалась от вспышки гнева Раннальдини, и когда Китти осторожно положила трубку и с болью посмотрела на него, он смог услыхать, как разбивается о землю ковер-самолет его мечты.
– Я должна возвращаться. Газетам все известно.
– Ну и что? Какое это имеет значение? Это касается только нас.
– Ты же дружок Наташи.
– Чушь, я ее терпеть не могу. Я никогда не обращал на нее ни малейшего внимания. Это Раннальдини ее разжигал.
– А я его жена.
– Но ты не можешь оставаться с ним.
В испуге Лизандер бросился через комнату, но, уже обнимая ее, понял, что она удаляется.
– Он стар и зол.
– Я нужна ему.
Китти взяла мандарин из фруктовой вазы и, очистив его, выбросила мякоть в мусорную корзину и принялась есть кожуру.
– Угу, как лишнее одеяло из шкафа.
Забрав у нее кожуру, он сунул в ее трясущиеся руки стакан с водкой.
– Раннальдини достает тебя оттуда, только когда ему холодно. А я всегда буду с тобой, Китти. Мы уйдем далеко, далеко за холмы. Я же знаю, ты любишь меня.
Когда он силой поднял ее голову, ее лицо было таким же бледным и полным ожиданий, как у луны прошлой ночью.
– Это было наваждение.
– Ну что ты. Почему же ты тогда в отдельном чемодане привезла сюда Лесси?
Торжествуя, Лизандер вытащил из-под кровати чемодан и извлек из него колли, которую купил ей в игрушечном отделе магазина «Херродз».
Китти порозовела:
– Я думала, что детишкам понравится с ней играть.
– Так почему же ты не дала им ее?
– Завтра же я должна уехать домой, – прошептала Китти.
– Хорошо, я еду с тобой.
Если б Руперт не улетел в Англию, тогда бы он с его помощью убедил Китти не возвращаться.
Возвращение домой было убийственно, хуже, чем возвращение в школу, хуже, чем смерть матери. Окруженные детьми, разгневанными возвращением на четыре дня раньше, и понимая, что кругом пресса, Китти и Лизандер не касались друг друга и не обмолвились ни словом. Оба серые под загаром, невыспавшиеся.
В беспошлинном магазине Лизандер купил большой флакон «Диориссимо». Несмотря на то что он покупал это множество раз, он продолжал произносить «Диоримиссо», и девушка за прилавком улыбалась, потому что он был такой красивый.
– Это был любимый запах мамы, – сказал он, протягивая флакон Китти. – Я хочу, чтобы ты душилась этим, потому что, – голос его дрогнул, – потому что теперь я люблю тебя больше, чем любил ее.
После пьянящего воздуха и слепящих белых и голубых гор Хитроу выглядел серым и обжигающе холодным. Когда Китти выходила из самолета, злобный ветер задрал ей платье на голову, она так дрожала, что Лизандер подал ей свое пальто.
Но самое худшее наступило потом, когда таможенник, кинув взгляд на клюшки Лизандера для поло и кучу болтающих по-итальянски детей, наконец открыл Лесси.
– О, пожалуйста, нет, – прошептала Китти.
—Ничего себе вещичка, чтобы прятать ее в чемодане, – грубо буркнул таможенник.
– Это я подарил ее миссис Раннальдини, – проворчал Лизандер.
– Еще одна шутка.
– Мать твою, да оставь ты ее.
– Не хамил бы ты мне, солнышко.
Таможенник достал перочинный нож и с наслаждением погрузил его в беззащитное белое пушистое горло Лесси, а затем неторопливо разрезал на кусочки ее бело-коричневое тело, в конце отрезав ей даже блестящий кожаный нос и выковыряв глаза.