За словами непременно следовал почти театральный жест, намертво приковывавший внимание клиента к полкам за спиной продавца. Под "прекрасной неизвестностью", само собой, разумелась литература. Владелец магазина считал данное определение высокопарным и безвкусным, как сказки Гофмана, которые с детства терпеть не мог. Но приходилось признать, что на покупателей она действует самым благоприятным образом, особенно на женщин.
Да, на женщин - особенно...
"Надо будет увеличить его жалование, - растроганно думал Шульц-Борман. - Не сейчас, конечно. Через полгода. Или, скажем, через год... Посмотрим, как пойдут дела."
До повышения жалования, впрочем, не дошло: через десять месяцев Франк Хоффмайстер куда-то исчез, оставив владельцу магазина длинную записку с многословными извинениями, нескольких неприкаянных лунатиков из числа постоянных клиентов - тех, что восприняли отъезд Франка как личную трагедию и теперь часами бродили среди книжных полок, словно надеялись отыскать там самую подробную в мире адресную книгу, в которую уже занесены новые координаты их любимца, - и еще драгоценную репутацию лучшего книжного магазина в этой части города, хотя многочисленные новые посетители никак не могли понять: в чем, собственно, заключаются его достоинства?
Глава 16
Мбомбианда
Мбомбианда невидим, как и души, которые попадают к нему...
Мы шли по парку, озаренному лишь зеленоватым ломтиком луны, ярким, как воспоминание о приступе лихорадки. И хотелось бы лукаво объявить, будто "мы блуждали там целую вечность", но нет: время, кажется, текло как обычно, и наша прогулка длилась несколько вполне заурядных часов, не более того, никак не...
А вот с сезонными явлениями творилось что-то неладное: зеленые кроны лиственных деревьев были пышны и свежи как в начале лета; впрочем, попадались и белые облака вишневого цвета, и алые кляксы осенних кленов, и кусты ежевики, спелой, как в августе. И почему-то шел снег. Его мелкие хлопья, невесомые и теплые, как взбитые сливки, иногда таяли, соприкасаясь с землей, а иногда оседали на сочной зеленой траве, и даже на рукаве моего свитера поселилось несколько таких живучих снежинок.
Мы не разговаривали вовсе, да и говорить было не о чем: пока длилась прогулка по парку, мы отлично понимали, что с нами случилось, и, кажется, знали даже, к чему это приведет. Знание, впрочем, не выстраивалось в словесную последовательность, не поддавалось осмыслению (близорукий разум, дальнозоркое сердце - обычное дело), но мы и не слишком старались расшифровать птичий язык предчувствий: будь что будет, лишь бы было хоть что-то!
Снежные хлопья, между тем, становились все гуще и прозрачнее. Какое-то время спустя, я заметил, что никакого снега уже нет... и вообще почти ничего нет: мы блуждаем в тумане, густом, тяжелом и зыбком, как старческий разум.
Три руки одновременно потянулись ко мне: Алиса церемонно прикоснулась к локтю, Лиза по-детски требовательно завладела ладонью, а Юстасия мертвой хваткой вцепилась в плечо.
Кажется, они тоже знали, что происходит: теперь мы окончательно перестали быть частью видимого мира. От гигантского мозаичного панно откололось несколько крошечных кусочков, из необъятного гобелена выдернули четыре коротенькие ниточки; при этом общая картина совершенно не пострадала. Разве что, самый зоркий из тружеников-демиургов мог бы, пожалуй, случайно обнаружить новоявленный дефект, но уж никак не сторонний наблюдатель. Он, сторонний наблюдатель, и бровью не повел бы: что за дело ему до столь незначительных перемен?
Однако...
Нас больше не было - по крайней мере, там, где мы привыкли быть.
Это открытие вселяло в моих спутниц ужас и восторг: исчезнув окончательно и бесповоротно; почти добровольно, но и по принуждению могущественных обстоятельств вычеркнув себя из списка действующих лиц, они вдруг выяснили, что исчезнуть - вовсе не обязательно означает утратить себя. И это была хорошая новость.
Достаточно хорошая, чтобы вскружить голову.
Для меня же наша прогулка оказалась чредой удивительных приобретений. С каждым шагом я обрастал биографическими подробностями, воспоминаниями (память казалась мне тогда особой разновидностью телесности, чем-то вроде дополнительной мышечной прослойки между кожей и остовом) и даже, кажется, неким подобием человеческой судьбы.
Судьба эта, строго говоря, все еще не могла считаться моим достоянием. Но я ощущал себя чем-то вроде законного наследника. Завещатель пока жив, приговор врачей неоднозначен, однако необходимые бумаги заполнены, подписаны и надежно спрятаны в несгораемый сейф. Под такие гарантии можно начинать жить на широкую ногу, в долг, ибо всегда найдутся кредиторы, с оптимизмом глядящие в завтрашний день.
Мои спутницы внезапно утратили прошлое, я же лишь изготовился вступить во владение этим сомнительным сокровищем; так или иначе, но все мы испытывали скорее растерянность, чем страх или восторг. Потоптавшись на месте, мы переглянулись и решительно зашагали дальше: невозможно заблудиться, если не знаешь, куда идешь. А мы шли не "куда-то" а в "когда-нибудь", шаг за шагом приближались к тому мгновению, когда туман начнет оседать на землю крупными хлопьями, не влажными, а сухими, легкими и теплыми, как пепел.
Глава 17
Ме
В шумерской мифологии могущественные божественные таинственные силы, управляющие миром <...> Считалось, что силами Ме могли обладать города и храмы.
Когда туман рассеялся, все, разумеется, было готово. Город предстал перед нами; если первое впечатление и есть самое верное, то наш Город был ни чем иным как тенью, вернее букетом причудливых теней, темных силуэтов на склоне горы, четко прорисованных на фоне светлеющего, уже почти бирюзового неба.
Несколько секунд спустя, появились и подробности, тысячи мелких деталей, из которых, собственно, и складывается картина всякого мира; разглядеть же ее полностью не удается, пожалуй, никому: каждый снимает сливки по своему вкусу. И порой, слушая рассказы нескольких человек, вместе побывавших в одном и том же месте, можно решить, будто они бродили по разным городам.
Мне бросилось в глаза странное сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, и еще дом из белого кирпича на самом краю Города, на его островерхой крыше крутился флюгер в форме попугая, хотя ветра, кажется, не было. Лиза говорила о причудливой постройке, сложенной из зеленоватых камней и теплом оранжевом свете в одном из ее окон. Юстасия утверждала, что прозрачные утренние облака над городом на какое-то мгновение в точности повторили очертания городских крыш. Алиса же клялась, что слышала музыку, едва различимую, неразборчивую, но почти наверняка танцевальную мелодию, и подумала, что где-нибудь на окраине заканчивается затянувшаяся вечеринка...
- Этот город - твоя выдумка? - требовательно спросила Алиса.
Я пожал плечами: ее вопрос смутил меня и встревожил, мне не хотелось говорить на эту тему.
- Твоя, твоя, - поддержала ее Юстасия. - Сначала ты сам обзавелся телом, а теперь твои выдумки обретают плоть, - и строго, как школьная учительница, спросила: - А ты добрый волшебник?
- Я ленивый, - губы сам расползлись в смущенной улыбке. - Значит скорее добрый, чем злой. Злым быть хлопотно...
- Это правда, - удивленный смешок.
- ...Но вряд ли это моя выдумка, - решительно закончил я. - Я так недавно стал живым, что еще не успел ничего выдумать.
- Ну... - она нахмурилась, - давно, недавно... наверное, это не имеет значения. Может быть, тебе еще предстоит выдумать этот город когда-нибудь потом. Кроме линейной последовательности событий должны быть и какие-нибудь другие, правда?
- Мы пойдем туда? - нетерпеливо спросила Лиза.
- А что, есть варианты? - ухмыльнулась Юстасия. - Вернуться на виллу? Не думаю, что это возможно. Да и не нужно... хотя там, конечно, осталась моя любимая губная помада. Единственный тон, который мне действительно к лицу... Ну да что уж теперь!
... А потом все смешалось, словно азартный игрок заскучал над длинным пасьянсом и перетасовал карточную колоду, чтобы заняться новой игрой.
Мы не то чтобы вошли в Город - скорее, обнаружили, что уже давно тут живем. Даже не так: мы всегда тут были. Возможно, именно поэтому я не помню, как мы отыскали дом, пригодный для комфортной совместной жизни нескольких разнополых призраков, как устраивались на первый ночлег, как обживались, знакомились с соседями и уясняли основные правила поведения в местном обществе. Ничего в таком роде, вероятно, и не было: колесо судьбы не просто повернулось, а вовсе слетело с оси, оторвалось от некой непостижимой метафизической телеги, пустилось вскачь по склону холма и плюхнулось в тихий омут, где, как известно, обитают существа с непростым характером и нелегкой судьбой.
Охромевшая телега, возможно, завалилась набок, или просто сгинула все в том же омуте, но мы уцелели.
И решили, что это хорошо.
И решили, что это хорошо.
Глава 18
Мидгард
Буквально "среднее отгороженное пространство". В скандинавской мифологии "средняя", обитаемая человеком часть мира на земле.
В эту ночь мой двойник (о существовании которого я в ту пору не подозревал, но, в то же время, всегда знал без тени сомнения) так и не сомкнул глаз.
Стоял у окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу. Наблюдал, как один за другим гаснут лиловые блуждающие огоньки фонарей и леденцово-желтые прямоугольники окон в длинной девятиэтажке на противоположной стороне улицы. С ужасом и восторгом следил, как растворяются во тьме знакомые очертания предметов: медленно, неохотно, как кусочки сахара в перенасыщенном сиропе. Ждал, что будет дальше.
И дождался таки.
Новые разноцветные огоньки, немногочисленные, но яркие, один за другим вспыхивали на склоне горы, которой, разумеется, никогда не было на этой улице. Какие уж горы на северо-восточной окраине Москвы, в пропахшем соснами, запорошенном снегом, экологически чистом, кефирном, кисломолочном, диетическом пейзаже Бабушкина?! Правильно, никаких гор. Пятиэтажные хрущобы, да их унылые конкуренты, блочные высотки. Зелень и бензоколонки по вкусу. Подавать охлажденным с октября по апрель, так-то...
Он ни на мгновение не терял из виду координаты, описывающие местонахождение его собственного твердого (какого же еще?!) тела во времени и пространстве: Москва, Бабушкино, Янтарный проезд, двадцать девятое января тысяча девятьсот девяносто седьмого года, Вселенная за нумером... впрочем, удачно пошутить насчет "нумера" не получалось. Не то настроение. Зима. Бессонница. И никакого тебе Гомера, никаких парусов.
Лишь склон горы, весь в разноцветных огнях. Волшебный город, лучший из снов, любимый, сладостный, навязчивый бред. Он полагал, будто одно прикосновение босой ступни к тамошним мостовым навсегда исцелило бы его от нескладной человеческой судьбы, избавило бы от участи прямоходящего млекопитающего склепа, во тьме которого заживо погребен - кто?
Действительно, кто?
О, господи.
Мой двойник предпочитал не вспоминать, что когда-то знал ответ на сей опасный вопрос. Зачарованно смотрел на открывшийся его взору нездешний пейзаж. Сознательно приподнимался на цыпочки, дабы свести к минимуму телесный контакт с земной твердью. Улыбался, по-детски приоткрыв рот, не замечал, что глаза уже давно на мокром месте, лишь досадовал, что зрение столь внезапно упало; думал: если уж даже наваждения начинают дрожать и двоиться, значит, визит к окулисту лучше бы не откладывать... а, не один ли черт?!
Один, разумеется. Вальяжный, упитанный, словно бы со страниц сборника карикатур сошедший чертик.
Наконец, нервы не выдержали. Руки моего двойника, не дожидаясь хозяйской команды, затеребили тугую задвижку. Преодолев первое препятствие, он потянул на себя примерзшую створку окна. Борьба была долгой; не обошлось без жертв. Угол ставни разлетелся в щепки, ноготь на среднем пальце левой руки превратился в кровавое месиво, ладони заалели царапинами: одна шла параллельно линии судьбы, другая накрест перечеркнула линию жизни. Опытный хиромант, пожалуй, призадумался бы, но мой двойник отличался ослиным упрямством: он не успокоился, пока не распахнул окно настежь и...
Ну да, ну да. Все это лишь для того, чтобы убедиться, что под окном белеет сугроб, небрежно исполненная миниатюрная копия пирамиды Хеопса, чуть поодаль дремлет под снегом кривая сосна, по улице едет какой-то заблудший автобус, девятиэтажка стоит на положенном месте, и даже несколько окон ее все еще мерцают бледным голубым светом, что, несомненно, свидетельствует об исправной работе телевизионных аппаратов.
Он мрачно ухмыльнулся, осматривая искалеченные руки. Отправился в ванную, взял с полки пузырек с перекисью водорода, ватный тампон, бинт. Сосредоточенно морщась, обработал раны, кое-как перевязал пальцы, помогая себе зубами и даже коленом. Погасил свет. Вернулся в комнату. Закурил. Сделав несколько затяжек, выбросил сигарету в сугроб и осторожно закрыл окно. Лег навзничь на узкий диван, с головой накрылся клетчатым пледом. И лишь тогда из груди его вырвался, наконец, сдавленный вой. Звук получился тихий, зато совершенно нечеловеческий; соседи, что жили снизу, сверху и справа не проснулись, но дружно застонали во сне, квартира же слева, по счастию, пустовала.
"Это кричал не я, - удивлено подумал человек под пледом. - Я так не умею, это не мой голос. И потом, я уже давно научился терпеть... Что ж, если я - очередная свинья, одержимая демоном, то демон сей, безусловно, несчастнейшее из существ".
Глава 19
Мом
В греческой мифологии божество злословия.
- Макс, утром я была на рынке... - Алиса сопроводила сие сообщение столь драматической интонацией, словно посетила, как минимум, публичную казнь.
- Угу, трудно было не заметить, - благодушно подтвердил я, демонстративно поглаживая живот. - Мой тебе совет: повтори этот подвиг, и чем скорее, тем лучше. Я, видишь ли, как раз дегустировал твои покупки... Виноград, кстати, оказался кислым, а боххи, наоборот, переспелыми. Пришлось все это съесть, чтобы вы не мучились. Так что с тебя причитается... и не только с тебя. По моим подсчетам, я спас, как минимум три человеческих жизни. А может быть, и больше: за вашими ночными гостями не уследишь...
- Спаситель ты наш! Спорю на что угодно: ты ведь даже не помыл фрукты перед тем, как отправить их в свою ненасытную утробу!
- Не помыл, - каюсь. И тут же нахожу достойное оправдание: - Микробы очень калорийная штука, а я у нас худой...
- Нет здесь никаких микробов. Ты ври, да не завирайся. И вообще, ты будешь меня слушать, или нет?
- А у меня есть выбор?
- Еще чего не хватало! - невозмутимо отрезала она. - Макс, на рынке убили человека. Он выбирал вино, и торговец всего на несколько секунд отвернулся, чтобы нацедить стаканчик ему на пробу. Протягивает стакан, а покупатель уже лежит на земле, и рядом никого.
- Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что этот человек действительно умер? И сейчас на базарной площади лежит труп, мертвое человеческое тело?
- Что там происходит сейчас, я не знаю, - сухо ответила Алиса (она терпеть не может, когда ее перебивают). - Пока я была на рынке, мертвое человеческое тело там действительно лежало, можешь быть уверен. Собственно, никто не мешает тебе пойти и посмотреть. Это кресло, насколько мне известно, не намазано ни медом, ни клеем.
- Да, действительно, - соглашаюсь, не без сожаления покидая вышеозначенный шедевр мебельного искусства. - Пойдешь со мной? Показывать дорогу, держать меня за руку, подносить нюхательную соль, когда я побледнею, зашатаюсь и схвачусь за колонну...
- Нюхательную соль? - развеселилась Алиса. - Что за дрянь такая?
- Понятия не имею. Но в романах ее всегда суют под нос барышням, которым стало дурно. И не только барышням...
- А почему тебе должно стать дурно? - осторожно поинтересовалась Алиса. - Неужели ты боишься вида крови? Никогда бы не подумала.
- При чем тут вид крови? - я рассеянно бродил по холлу в поисках своей любимой куртки. - Все гораздо хуже: это мертвое тело сводит на нет мою концепцию тутошнего мироустройства. Помнишь, какая у меня была уютная, аккуратная концепция? Твоя история про мертвеца на рынке камня на камне от нее не оставляет. Пока я понимаю сей факт лишь умозрительно, поэтому все в порядке. Как только я своими глазами увижу труп, мое личное небо обрушится на мою личную землю. Потому что концепция мира - это в каком-то смысле и есть мир, если ты понимаешь, о чем я...
- Глупости, - отрезала Алиса. - Мир - это мир, а концепция - это всего лишь концепция. Пошли уж, философ-любитель!
- Любитель и есть, зато практик, - огрызаюсь. - А этим мало кто может похвастаться.
Глава 20
Мухаммад
Мухаммад - обыкновенный смертный человек; он не учен, и от него не следует требовать чудес; он только "предостерегатель" и "вестник", "светильник освещающий"...
Литератор X был вынужден убить своего героя Y, поскольку решил расстаться с издателем Z, обладающим правами на "игрековский" сериал. Подобные производственные драмы на сцене нашего развивающегося книжного рынка пока редки, но это - всего лишь вопрос времени.
Принцип, впрочем, понятен: жизнь литературного персонажа недорого стоит.
"Добрый доктор" сэр Артур Конан Дойл, поражавший друзей-приятелей своей незлобивостью, хладнокровно прикончил беднягу Шерлока Холмса просто потому, что тот ему наскучил. Он решил, что две повести и двадцать три детективных рассказа о сыщике - более чем достаточно для "исторического романиста", каковым сам сэр Артур искренне себя полагал. "Конфликт" с издателями в его случае носил совершенно комический характер: Конан Дойл требовал непомерных гонораров, надеясь, что издатели убоятся разорения и откажутся от желания публиковать новые истории о Холмсе, а упрямцы, вздыхая, выворачивали карманы. Пришлось пойти на убийство.
Холмс, впрочем, вскоре воскрес (благодаря не столько требованиям возмущенной публики, сколько собственной почти мистической незаменимости: выяснилось, что не только читатели, но и сам автор не может без него обойтись). Но, как и воскрешение Остапа Бендера, это уже совсем другая история.