Нет, актуальные политические события ему отнюдь не чужды, хотя он и не считает себя вправе говорить о них с трибуны. Зато он может поведать нам очень многое о жизни человека, его величии и ничтожности, о неразрывном единстве с землей, которую современный человек воспевает, но нередко и губит, о страданиях и радостях родной Сицилии, ставшей для Бонавири эпицентром и прообразом мира. И — что важнее всего — он умеет «разговорить» немую природу, сделать ее своим собеседником и в то же время придать ей ореол сказочности и поэзии. В нем живет высокий дар гармонии. Все это вместе, в причудливом сочетании, и создает большого, непохожего на других итальянского писателя Джузеппе Бонавири.
Л. ВершининДжузеппе Бонавири КАМЕННАЯ РЕКА
I
Сверху на нас обрушился град желтых камешков: это Нахалюга, Чернявый и Тури Гуастедда в погоне за ящерицей карабкались на скалу, цепляясь за чахлый кустарник.
— Эй вы, потише там! — крикнул Золотничок, вытянув голову вверх; он сидел рядом со мной и с Чуридду Симили. — Да вон, за тем кустом ежевики — не видите, что ли? Хватайте ее, хватайте!
Мы все взмокли. Нахалюга что-то кричал нам сверху, но неразборчиво, а Чернявый — он стоял чуть, ниже — вдруг воскликнул:
— Вот она, змеюка! Стеблем ее не поймаешь — выскользнет. Может, размозжить ей голову камнем?
— Ты что! — в один голос отозвались Чуридду Симили и Тури Гуастедда. — Всю игру испортишь!
Но Чернявый не стал их слушать: уцепившись одной рукой за выступ скалы, а другой зажав камень, он с перекошенным от злости лицом принялся лупить ящерицу по голове; камень вырвался и покатился прямо на нас.
— Ну, гад! — прошипел Золотничок.
— Эй, ты что, ослеп, дубина! — крикнул я. — Чуть башку нам не проломил!
Тури на четвереньках полез вверх по скале; у нас перед глазами мелькали его штаны, все в заплатках.
— А ты-то куда? — удивился я.
— Вон она, в расщелину юркнула. Подожгу пучок травы и выкурю ее оттуда.
Мы с Золотничком уставились на ту расщелину, где скрылась ящерица: вот сейчас она выскочит и, увлекая за собой поток камней, сорвется прямо к нам, в колючие заросли.
Но внезапно мы вздрогнули от протяжного крика или стона: поначалу даже непонятно было, кто это — зверь или человек.
Чернявый взглянул вверх, на раскаленную солнцем вершину.
— Что это с ним? — бросил он отрывисто.
— Гляди, куда он забрался. — Золотничок потянул меня за рукав.
Нахалюга, ловкий, как белка, полез по склону: ему не терпелось узнать, что там у Тури. А тот сверху знаками приказывал нам не шуметь и осторожно ползти к нему.
— Да не слушай ты этого психа, — сказал Золотничок. — Давай лучше здесь пересидим.
— Еще чего! — Я аж задохнулся от гнева. — Можешь сидеть тут сколько влезет, а я пойду.
Из-под ног осыпались камни и глина. Глаза застилала пыль.
Нахалюга уже стоял, отдуваясь, рядом с Тури; оба махали нам рукой: мол, потише вы там.
Мы доползли до Чернявого, который ковырял палкой в расщелине, пытаясь выгнать оттуда ящерицу.
— И вы туда же, за этими полоумными! — презрительно скривился он. — Небось ястреба на Лысой горе углядели — эка невидаль! А я вот ящерку сейчас ухвачу за хвост и на куски разделаю.
— Разбежался! — сказал я. — Да тебе ее за сто лет не поймать.
Карабкаться становилось все труднее: склон был почти отвесный, об острые камни мы ободрали в кровь руки, земля сыпалась прямо на голову Чернявому.
— Эй вы, ублюдки, — завопил он, — обождите меня!
Едва дыша, мы долезли до-места, и Тури, увидев нас, скомандовал:
— А ну пригнитесь. Хотите, чтоб нас заметили?
Мы поспешно спрятались в траве.
— Что тут у вас? — спросил я.
— Да разуй глаза! — прошипел мне на ухо Нахалюга. — Не видишь сам, сколько палаток на Лысой горе?
И правда, черт возьми, а я-то удивился, почему тени от олив такие темные.
Тури стал было объяснять, что это военный лагерь, который, похоже, тянется до самой дороги, но Золотничок перебил его:
— Видно, его ночью разбили. К чему бы это?
— К чему? Ну и олух! — откликнулся Тури. — Забыл, что идет война?
Мы растерянно притихли. Чернявый, весь в пыли, растянулся на животе рядом с Нахалюгой. Я зажмурился: может, это мне привиделось, потом снова открыл глаза, все еще не веря.
Нет, точно палатки, и конца-краю им не видно.
— И что же дальше? — тихонько проговорил Чуридду Симили.
— Что, что! — огрызнулся Тури. — Вон они, солдаты, у колодца дона Джованни Казаччо. Человек пять, кажись.
— Вижу, вижу, — подхватил Чернявый. — И винтовки за плечами.
— Скажешь тоже — винтовки! — фыркнул я. — Это у них погоны такие.
Нахалюга предложил нам всем перебраться в ближнюю пещеру, чтобы получше разглядеть солдат у колодца. Только осторожно, а то засекут.
Один за другим мы вылезли из кустов и поползли по раскаленной земле. Маленькая тропинка, вьющаяся среди оливковых деревьев, привела нас к скалистому выступу. Издалека мы услышали, как колокола на нашей церкви пробили полдень.
— Я же говорил, что-то у них болтается за плечами! — воскликнул Чернявый. — Это котелки…
Отсюда весь лагерь просматривался как на ладони. Сквозь терновник нам было видно, как налетевший ветерок шевелит листья на оливковых деревьях.
— А вон в той долине пожар, — сказал я.
Друзья проследили за моим вытянутым пальцем.
— Ух ты, вот это котел! — воскликнул Тури. — Чтоб его вскипятить, надо развести огонь до неба. Поди-ка накорми такую ораву!
Солдаты группками направлялись к полевой кухне; пламя в костре бушевало так, что даже земля вокруг раскалилась.
— Обедать пошли, — заключил Чуридду. — Неужто они с нами воевать будут?
Никто ему не ответил. Мы не отрывали глаз от солдат, все подходивших к очагу с ведрами. До нас доносился глухой, словно бульканье воды в воронке, звук голосов: слов на таком расстоянии разобрать было нельзя.
— Что они, погромче говорить не могут? — возмутился Золотничок.
Солдаты с засученными рукавами и фуражками под мышкой суетились у костра. От кухни они цепочкой тянулись в оливковую рощу и садились в тени, прямо на склоне. Оттуда слышались звяканье ложек о котелки, чавканье, отрыжки.
— Хорошо тут, прохладно, — сказал один.
— Опять бурду подсунули! — проворчал другой. — Вечно мясо вынимают недоваренным.
Мы навострили уши; Тури даже ладонь к уху приложил, чтоб ни слова не пропустить. Но лица солдат были скрыты от нас, и Чуридду свесился вниз, рискуя сорваться в пропасть.
— Смотри, грохнешься и шею себе свернешь, — сказал я ему.
Солдаты, пообедав, улеглись под деревьями и распустили ремни.
Тени стали короче, спрятались в почерневшем жнивье и в опаленной солнцем листве олив.
Голоса смолкли.
— Должно, уснули в тенечке, — догадался я.
— Да нет, они залезли в палатки, — возразил Тури.
Лысая гора отсюда казалась нам муравейником: по всему ее склону сновали солдатики в своих мундирах цвета соломы; костер уже погасили, лишь редкие искры летали в воздухе.
— Чего же они в трубу не трубят? — недоумевал Золотничок.
— Дурья твоя башка! — напустился на него Тури. — А если в долине притаилось вражеское войско?
— Ну и что?! — воскликнул Нахалюга. — На то и война, чтоб воевать. Не в прятки же они сюда играть пришли?
Тури растерянно поглядел на нас, не зная, что ответить.
— Мне наплевать, зачем они сюда пришли, — заявил я. — Ведь мы-то и вправду пришли играть. Давайте поглядим, что дальше будет.
Но Чернявый со мной не согласился: пускай солдаты делают что хотят, а он лично хочет жрать.
— Полезли за инжиром! — предложил он. — Пока крестьян нет, наедимся до отвала. Кто со мной?
С ним пошел Золотничок. Сквозь заросли ежевики и репейника они стали подкрадываться к инжиру дона Джованни Казаччо.
— Не хотите — не надо, нам больше достанется, — сказал напоследок Чернявый и скрылся в кустах.
Но мы были так взволнованы предстоящими военными действиями на Лысой горе, что пропустили мимо ушей предупреждение Чернявого.
— Там, в деревне, поди, и не знают про солдат, — сказал Чуридду.
— Как же, не знают! — возразил Тури. — А секретарь фашистов на что?
Между тем в лагере наступило время отдыха.
— А эти, под нами, все еще сидят или тоже улеглись? — спросил я.
Нахалюга вместо ответа схватил горсть камней и швырнул их в заросли ежевики. Камни с грохотом покатились по склону.
— Ты что, спятил? — Тури дернул его за рукав. — Сейчас нас всех перестреляют!
К счастью, выходка осталась без последствий; в горах наступила тревожная тишина, даже цикады вдруг примолкли.
Между тем в лагере наступило время отдыха.
— А эти, под нами, все еще сидят или тоже улеглись? — спросил я.
Нахалюга вместо ответа схватил горсть камней и швырнул их в заросли ежевики. Камни с грохотом покатились по склону.
— Ты что, спятил? — Тури дернул его за рукав. — Сейчас нас всех перестреляют!
К счастью, выходка осталась без последствий; в горах наступила тревожная тишина, даже цикады вдруг примолкли.
— Надоела мне эта игра, — сказал Чуридду.
— Так чего же ты здесь торчишь? — обозлился я. — Шел бы, как всегда, с матерью тряпье собирать.
Но мне и самому наскучило глазеть на это море палаток и летающие над ними искры. Один Тури упорно шарил взглядом по Лысой горе. Он был уверен: что-то еще должно произойти, не могло же такое удивительное происшествие кончиться ничем.
Внезапно где-то совсем близко раздался пронзительный свист.
— Это еще кто? — вздрогнул Чуридду и поспешно нырнул в кусты.
Немного спустя мы услышали тихое потрескивание веток. Не иначе, это Чернявый, подумал я. И впрямь Чернявый с Золотничком, раздутые как бочки, вылезли из зарослей, расстегнули штаны и, будто справив большую нужду, наложили на землю спелого инжира.
Мы стали прыгать вокруг этой огромной липкой кучи.
— Палермский инжир! — торжествующе объявил Нахалюга. — Во рту тает. Только руки берегите, а то распухнут от сока.
— Учи ученых! — буркнул Тури, раскладывая инжир на большом валуне.
Я принялся отгонять черных муравьев, которые откуда ни возьмись налетели на нашу добычу. Нахалюга мне помогал.
— Молодцы! — одобрил Чернявый. — Не с муравьями же их лопать. Так, прошу всех к столу.
Мы чинно уселись вокруг валуна, поджав ноги. Сперва жадно глотали приторные ягоды прямо с кожурой. Потом, утолив голод, стали ее счищать и выбрасывать в лопухи.
— Ух ты, какие сладкие! — приговаривал Нахалюга.
— А ты думал! — смеялся. Чернявый. — Стану я дрянь всякую рвать. По ягодке выбирал. А этот обжора Золотничок только знай рубаху подставлял.
В конце концов мы насытились. Тури довольно похлопывал себя по набитому брюху, а Чернявый, смачно рыгнув, воскликнул:
— Ну и обжираловка!
Нахалюга пустил ветры.
— Пали громче, — посоветовал я. — На войне как на войне. Глядишь, неприятель и разбежится.
Мы засмеялись, а Тури шире всех разевал свой перепачканный рот и даже за живот схватился.
Чуридду запустил пятерню в волосы, облизнул губы и, прищурясь, поглядел на нас.
— Теперь бы в теньке посидеть да окунуться. Может, к речке спустимся, а?
— Ты что, озверел?! — хором взвыли мы. — Час ходу по этакой жаре!
Мы разлеглись прямо на склоне. Чернявый и Тури нарвали травы — подложить под голову. Всех разморило, даже болтать не хотелось. Солнце, слава богу, клонилось к закату, из кустов ежевики выползла расплывшаяся тень. Я лег на спину, закинул руки за голову и бездумно глядел в пышущее жаром небо. Над долиной, почти неподвижно распластав крылья, парили два ястреба.
Тури уже похрапывал рядом со мной, изредка вздрагивая во сне. Заслонив лицо ладонями от солнца, ему трубно вторил Нахалюга. Чернявый пнул меня в зад и прошептал:
— Сыграем над ними шутку?
— Какую?
— Заклеим им морду кожурой от инжира.
Но мне было лень шевелиться, пришлось Чернявому оставить свою затею.
Золотничок и Чуридду, устав глядеть на ястребов, прижались друг к другу и тоже уснули.
— Теперь до вечера будут дрыхнуть, — ворчал Чернявый. — А этот Золотничок даже во сне из всех орудий палит. Ну и черт с ними, пускай остаются на съедение муравьям, а я пошел.
— Куда это?
— Поищу эту сволочь, ящерицу. Айда со мной.
Я поворочался, но встать не смог.
— Нет, ноги не держат.
— Ладно, дрыхни, свинья ленивая! — крикнул Чернявый и побежал вниз.
Сколько я проспал — не помню. Разбудили меня Тури и Нахалюга, засвистав прямо над ухом.
— Ого, ветерок подул! — обрадовался я, не понимая, где мы и который час.
Чернявый еще не вернулся. Остальные заняли наблюдательный пост в кустах ежевики. Сладко позевывая, я стал на карачки и подполз к друзьям. По склону Лысой горы с песнями маршировали солдаты, у всех винтовки за плечами.
— Э, глядите-ка! — воскликнул наш дозорный Чуридду. — Кто это там на тропе?
Мы во все глаза уставились на мула и двух ослов, которые, то и дело спотыкаясь и пыхтя, взбирались вверх по склону. Двое солдат вышли им навстречу.
— Это не солдаты, а офицеры, — пояснил Тури. — Сами небось видите, кто к ним пожаловал.
Офицеры по-фашистски отсалютовали прибывшим гостям, те спешились и, ведя за собой животных, направились к лагерю. Там мула и ослов поставили рядком и привязали к стволу фигового дерева. Мул брыкался — должно быть, солнце слепило ему глаза.
— Кто такие — не разгляжу, — сказал я. — Из наших, что ли?
— Вон тот дылда вроде в трауре, — заметил Чуридду, у которого глаза были как у орла.
— Ну, ты даешь! — фыркнул Тури. — Какой тебе траур, когда он в черной рубашке! Это же Пирипó, фашистский секретарь.
Ослы вдруг громко взревели, и солдаты принялись хлестать их по ушам.
— Сукины дети! — выругался Золотничок. — Несчастной скотине уж и голос подать нельзя!
Послышался сигнал трубы, эхом разнесшийся по горам. Солдаты построились возле палатки, откуда вышел офицер.
— А это кто?
— Как кто? Ихний командир, — сказал Тури.
Пирипо и командир обменялись приветствием; их окружили остальные офицеры. Потом вся группа стала удаляться от лагеря; впереди шагали двое солдат с винтовками.
— Куда это они?
— Сейчас увидим.
О чем-то беседуя на ходу, они двигались в нашу сторону.
— Сюда идут! — воскликнул я.
— Точно, — подтвердил Тури.
Те свернули на тропу, черневшую среди колосьев, потом скрылись в тени оливковых деревьев. Солдаты в лагере по-прежнему стояли в строю, словно ожидая приказа.
— Прямо под нами остановились. Слышите голоса? — прошептал Нахалюга.
Воздух наполнился каким-то монотонным, невнятным бормотаньем.
— Плохи наши дела, — заметил Тури.
— Почему? — не понял Золотничок.
— Еще спрашиваешь! Отсюда и не видно, и не слышно. Надо что-то придумать.
— Да наплевать нам на них! — отмахнулся Чуридду.
Тури, смерив его презрительным взглядом, пролез через живую изгородь и бесстрашно свесился с обрыва. Мы ахнули.
— Нашел! — раздался его торжествующий крик.
Он изготовился к прыжку и в мгновение ока исчез в пропасти.
— Святая Агриппина! Убился!
Мы бросились к краю обрыва и с великим изумлением обнаружили, что Тури, живой и невредимый, ловко спускается по скале, хватаясь за выступы. Оказывается, там, внизу, была крутая, поросшая репейником тропинка. Нахалюга хлопнул себя по лбу и последовал за Тури.
— Что ты там нашел? — спросил я.
— Пещеру! — донеслось в ответ.
И действительно, тропинка вела к пещере, откуда отлично просматривались окрестности. Едва мы вступили в нее, ноги увязли в мягкой пыли.
— Вон они! — Тури показал пальцем на Пирипо, командира и троих офицеров, разместившихся вокруг стола, на котором солдат расставлял бутылки и стаканы.
Здесь нам было так хорошо видно и слышно, будто мы сидели в зрительном зале. Командир уже собрался сообщить секретарю какие-то важные новости, но тут нас кто-то окликнул сверху.
— Чернявый, холера! — разозлился я. — Сейчас из-за него нас тут накроют!
Нахалюга проворно вскарабкался по тропинке и вскоре вернулся вместе с Чернявым.
— Куда вы попрятались, скоты? — ворчал тот. — Видите, я таки ее изловил.
Опутанная сплетенной из травы веревкой ящерица отчаянно извивалась. Тури, выпучив глаза, погрозил Чернявому кулаком.
— Ты что, пулю в лоб захотел? Глянь туда.
Чернявому кровь ударила в голову, он чуть не бросился на Тури, и тогда они оба непременно сорвались бы вниз, но, к счастью, вовремя увидел Пирипо и офицеров, распивавших вино.
— Ах ты черт! — воскликнул он. — Как это вы такое местечко отыскали?
Мы плюхнулись в пыль и снова стали прислушиваться к доносившимся снизу голосам.
— Мы могли бы провести операцию, — говорил командир, обмахиваясь своей фуражкой, как веером. — Но будет лучше, если население добровольно нас поддержит. Поэтому мы очень рассчитываем на вас. Нам нужны хлеб, фрукты, вино, цыплята и женщины. Иначе как мы будем вас защищать? Говорят, американцы уже два дня как высадились на Сицилии. Это может обернуться большой бедой! Сегодня одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года… Если мы займем оборону в горах и в Минео, то наверняка сбросим врага в море, как требует дуче.
Пирипо не проронил ни слова, только задумчиво хмурил брови. Отхлебнув из стакана, он нечаянно пролил немного, так что пальцы будто окрасились кровью. Седые космы свисали на лоб, черная рубашка на груди была расстегнута. Помощник Пирипо Коста и парикмахер Брачилитоне глядели на него исподлобья. А я почему-то вдруг вспомнил, что сегодня мне исполнилось тринадцать лет.