Я все обдумал. Я дождусь, пока она уснет, переползу под полом в соседнюю комнату, там в полу давно треснула доска. Ее-то я и выломаю вместе с парой-тройкой соседних. Я теперь сильный, даже сильнее Лома. Перед тем как уйти, я потихоньку на цыпочках подойду к спящей матери. Стереть ей начисто память о том дне, когда она догадалась, я уже не смогу, раньше надо было. Но кое-что сделать можно, чтобы она не сразу бросилась меня искать.
Как ты забыла, как первые шаги ходила, так отныне и до веку забыть тебе этого человека. Как на ноже дым не держится, на тебе тоска не держится. Забудешь, не вспомнишь, не скажешь, не сможешь.
Я повторю это много раз, пока не почувствую, что хватит. Тогда я уйду.
А ты, кто прочтет эти записки… Знай, я уже в пути. Ведь ты легко нашел мой тайник, ноги будто сами привели, и еще, наверное, подумал, какую фигню я слушаю. Нет, не слушаю, что нашел, тем и залепил. Ты, кто запустил ноутбук Толстого или выломал жесткий диск. Ты знай, все так и было. И в тот день, когда мы встретимся… Я не прошу тебя убивать. Это очень трудно, лично мне еще ни разу не приходилось, хотя к тому времени, как ты это прочтешь, возможно, все изменится. Ты просто знай, что я готов. Знай, что освободить оборотней, вернуть пропавших людей можно, только убив Альфу. Я никого не убивал, но Альфа – это я. Так получилось. Моя задача – оберегать стаю, пока кто-нибудь не пристрелит меня. Тогда все закончится, и звери снова станут людьми. Я готов.
Знай, что целиться нужно в голову, иначе толку не будет. Мы очень живучи. И бойся стаи: звери ни черта не соображают, они будут до последнего защищать хозяина. Так что лучше нам встретиться днем. Я не прошу тебя убивать… Но знай, если вокруг тебя творится что-то странное: ни с того ни с сего вырубается электричество, сам собой переключается телевизор, падают по ночам предметы, если из леса бежит зверье, а из деревни – скотина, значит, я где-то рядом.
Глава VIII. Морок
На улице выпал свежий снег, Киря шел, скрипя, и оставлял глубокие черноватые от земли следы. Волки по дороге не попадались, вообще было тихо вокруг, будто деревня вымерла. Киря прошел ее всю, но только и встретил что бабку школьного завхоза. Она укутывала деревья во дворе и распевала во все горло, будто и правда осталась одна во всей округе.
Жутковато было в этой пустой деревне. Смеркалось, а в домах не было света. Редкие точки свечей в окнах только добавляли картине мрака. Черный лес стоял впереди тяжелой стеной.
У заброшенного дома сидели бездомные собаки. Должно быть, пришли из соседних деревень, когда началась вся эта заваруха. После нашествия волков их осталось всего две. Киря только цыкнул, и они забились под крыльцо. В доме гулко постукивали шаги.
Киря потихоньку вошел. В угрюмом полуразрушенном доме с выбитыми окнами было совсем темно. В глубине комнаты кто-то шумно возился и покряхтывал, звеня железом.
Киря включил фонарь и увидел сгорбленную спину бабы Тани в этой нелепой серой хламиде. Старуха сидела на корточках и, громыхая замком, отпирала крышку подпола. Киря кашлянул, но она не услышала. Отпирала замок и бормотала под нос: «Мама уже пришла, молока принесла»… Киря стоял у нее за спиной, а ей было все равно.
– Баба Таня! Темнеет уже!
– Мама пришла…
– Идем отсюда, баб Тань!
Старуха будто не слышала. Она ковырялась ключом в нелепом навесном замке на подполе и говорила с невидимым собеседником:
– Потерпи, мой хороший. Еще ночь-другую – и все. А там на рыбалку с дядь Колей пойдешь, а хочешь – со мной в лес: брусника-то стоит еще…
Слушать это было стыдно и отвратительно, Киря даже закрыл уши ладонями. Отперся замок, старуха открыла крышку подпола с гулким стуком и полезла вниз. Киря направил фонарик в проем, чтобы баба Таня ноги не переломала. Она легко спустилась по раздолбанной лестнице и стала хлопотать у столика с вылинявшей клеенкой. Она доставала из свертков еду и выкладывала на тарелочки, предлагая невидимому сыну:
– Теть Маша пироги пекла и тебе передать велела. Попробуй рыбник. Очень удачный. Похудел ты чего-то…
Зрелище было не для слабонервных. Киря отошел в другой конец дома к входной двери и посветил фонарем во двор, разглядывая голубые сугробы. Бездомные собаки уже вылезли из-под крыльца и стояли у порога, виляя хвостами. Ясно, кому достанется ужин невидимого бабы-Таниного сына. Киря стоял в дверях, а собаки лебезили у ног, роняя слюни и просовывая в проем нетерпеливые носы.
В доме хлопнула крышка подпола – баба Таня выбралась. Зазвенело железо замка, и собаки пулей влетели в дом. Не дождавшись, пока старуха запрет подпол, они вбежали в соседнюю комнату, где была дыра в полу, и полезли есть. Киря так и стоял в дверях и то услышал, как под полом зачавкало.
Стемнело. Слепые дома стояли как черные проталины в снегу. Баба Таня еще бродила по дому, бормоча под нос. Собаки шумно завозились, даже чавкать перестали. Похоже, назревала драка: из-под дома раздавался визг, лай, грохот, и в конце концов две псины выскочили Кире под ноги, чуть не сбив его, и драпанули прочь. Одна гналась за другой – халявный ужин не поделили.
Киря возил лучом фонарика по бывшему двору заброшенного дома и представлял, что вот эта развалина, должно быть, была дровяным сараем, а здесь курятник стоял… У самого крыльца почти под ногами мелькнула здоровенная черная тень.
Киря отшатнулся назад, в дом, споткнулся о торчащую доску в полу и рухнул на спину. В темноте заброшенного дома чуть белел дверной проем. Киря вскочил, навалился на хлипенькую дверь, закрыл на задвижку. Ржавая, она поддалась с трудом – и держалась-то на одном винтике…
За дверью, совсем рядом, раздался рев. Не волчий вой – что, Киря волка не слышал! Этот звук был громче, ниже, будто не волк, а целая стая взвыла в унисон. Ноги коченели от этого звука. Киря вцепился в ружье. Спокойно! Патроны есть. За спиной зашаркали шаги: ах да, баба Таня! Она шаркала к двери своей кривляющейся походкой, ничего не видя и не слыша вокруг. Киря поймал ее за руку:
– Стойте!
В дверь ударило что-то тяжелое. Кусок доски тут же отлетел в дом и царапнул Кирю по ноге. Сквозь дыру было видно светлое пятно сугроба, которое тут же закрыла здоровенная тень. Киря направил туда фонарик и тут же опустил. Морда зверя не помещалась в пробоине из одной доски. Киря успел углядеть кожаную ноздрю величиной почти с кулак, белоснежный клык и бурый густой мех. Он вскинул ружье и пальнул.
От грохота заложило уши. Баба Таня вцепилась в Кирино плечо стальными костлявыми пальцами и что-то беззвучно забормотала. Пробоина в двери опять засветила синим снегом – неужели попал?!
Киря подскочил к маленькому окошку в прихожей, давно выбитому, и высунул фонарь наружу. Никого. Снег у двери истоптан огромными медвежьими следами. Они вели вдоль стены за дом, туда, где, Киря думал, стоял дровяной сарай. Котельная!
Парень из дневника писал, как через дровяной сарай пробирался в котельную, а оттуда в дом! Киря отпрянул от окна и помчался по дырявому полу, светя фонариком:
– Где котельная?!
Баба Таня поспешно шаркала за ним и только бубнила что-то под нос. Из прихожей вели три двери. Одной из них вообще не было. За другой была комната с дырой в полу. Киря дернул третью дверь и кубарем полетел с лестницы вниз. Ружье осталось где-то на верхних ступеньках, фонарь укатился и блестел у стены, белым кругляшом освещая кусок пакли в стене. Над головой возвышалась печка, чуть дальше зиял черный дверной проем. Из проема дуло.
Киря вскочил на ноги и зашарил по лестнице, ища ружье. В темноте ничего не было видно, а чтобы взять фонарь, надо было пройти два шага к пустому дверному проему.
– Осторожно, там ступеньки, – запоздало пробубнила баба Таня откуда-то сверху. Киря отвлекся на нее и тут же услышал за спиной шумное посапывание.
Он оглянулся. В дверях стоял зверь.
Его башка занимала весь дверной проем. Бурые шерстинки поблескивали в темноте. Из-под черной губы белели клыки. Глаза были маленькие, в красных сеточках сосудов, черные зрачки закрывали радужку. Зверь прижимал уши и скалился.
Когти, с палец длиной, оглушительно царапнули по деревянному полу. Киря смотрел на зверя как загипнотизированный. Не выдумка. Не фантастика. Не литературные упражнения скучающего школьника. Киря до последнего не хотел верить, но зверь пришел сам.
Ружье! Киря захлопал ладонью по лестнице и нащупал его, но выстрелить не успел. Зверь встал на дыбы и бросился на него… Что-то тяжелое ударило в голову, гулко хлопнула дверь, и Киря рухнул на пол, больно приложившись ногой о ступеньку.
– Медведь! – В темноте над ним стояла тонкая фигура бабы Тани. Ружье блестело в ее руке, в двери вместо щеколды торчала кочерга, а зверя не было.
– Где он?
– В дом проскочил. Это за грехи мои…
В дверь ударило. Киря услышал, как треснули доски от удара огромной лапы, – надо бежать! Он подобрал фонарь, схватил за руку бабу Таню и потащил ее в черный дверной проем. Если верить дневнику, он ведет в сарай, точнее то, что от него осталось, а оттуда – на улицу.
– Где он?
– В дом проскочил. Это за грехи мои…
В дверь ударило. Киря услышал, как треснули доски от удара огромной лапы, – надо бежать! Он подобрал фонарь, схватил за руку бабу Таню и потащил ее в черный дверной проем. Если верить дневнику, он ведет в сарай, точнее то, что от него осталось, а оттуда – на улицу.
В луче фонаря мелькали доски, грабли, земляной пол и здоровенная дыра в двери: не сможешь отпереть – через нее пролезешь. Киря встал на четвереньки и вылез на улицу. Баба Таня – за ним. А зверь уже поджидал во дворе.
Только здесь, на снегу, было видно, какой он огромный. Медведь. Черная проталина на белом снегу, гора…
– Медведь, – бубнила баба Таня.
Киря забрал у нее ружье и вскинул его. Вдоль забора галопом к ним мчался еще один зверь. За ним вереницей тянулась целая стая. Они ж, медведи, одиночки! Стая. Звери были такие же, бурые с проседью, как тот, которого они с отцом сбили на машине. И тогда Киря еще не хотел верить, что они бывают. А теперь… В голову. Их нужно бить в голову.
Рука тряслась. В тишине было слышно, как хрустит снег под могучими лапами подбегающего зверя. Пальцев Киря не чувствовал. Руки ниже локтя будто затекли, если бы Киря их не видел, решил бы, что их просто нет. Он стоял как загипнотизированный, смотрел на зверя в прицел и не мог шевельнуть пальцем. Палец как чужой, отказывался давить на курок. Ноги будто вросли в снег, и руки занемели. Медведь, который преследовал их в доме, тоже оцепенел. Минуту назад он ломился в дверь, а теперь стоял столбом, и снежинки падали ему на нос. Стая замерла на месте, уставившись на Кирю.
Один из медведей поднял огромную седую башку и заревел.
Звук врезался в мозг тупым сверлом, у Кири в глазах темнело от этого рева. Он отчего-то вспомнил, как летом ходил купаться с ребятами и руками поймал вот такого ротана. Он даже ощутил щипание воды в носу и злое июльское солнышко на спине. Здорово обгорел тогда. Он слышал запах костра, который жгли тем же вечером у реки, ухи в старом, еще дедовом, котелке, чувствовал росу под босыми ногами и слышал голоса ребят.
– Медведь! – из оцепенения его вывел голос бабы Тани. Зверь будто этого и ждал. Он встал на дыбы, мазнув Кирю тяжелым боком, и попер на старуху. Ружье, выбитое зверем, крутанулось в воздухе и приземлилось на медвежью башку.
Кажется, Бабу Таню это и спасло. Она успела сесть и схватить оружие.
…А Киря опять оказался в минувшем лете. Он увидел туман в огороде, такой густой, что еле видны собственные пальцы в пятнах от молочая. Он услышал утренних петухов, грохот жестяных ведер у колодца… А потом грохнул выстрел.
Киря хотел повернуть голову, но не мог. Тело будто вросло в землю, и взгляд прилип к черной крыше дома напротив. В ушах еще звенело от выстрела, но скоро перестало, и Киря услышал незнакомый голос:
– Я ведь за тобой шел. Думал, с нами в лесу тебе будет лучше, чем так. Все правильно. Лучше ты. Дай мне руку, я должен кое-что отдать…
Баба Таня бубнила в ответ что-то непонятное. Киря стоял, уставившись на крышу, и мысли его путались, кажется, он читал про себя стихи, пытаясь одновременно слушать разговор и понять, что вообще произошло. Иногда ему казалось, что он падает в бездонную темноту. Взгляд был прикован к этой крыше, Киря не мог разглядеть даже снег под ногами. А когда он очнулся, был уже белый день.
Эпилог
– Эй, парни! Где ведьма живет?
Киря махнул на новенький бабы-Танин дом и с любопытством пригляделся к незнакомцу. Черный костюм, пыльная машина. А на улице чистый снег, дядька явно приехал издалека. Слух о том, что в деревне появилась ведьма, разнесся по округе с невероятной скоростью. Днем и ночью к бабе Тане съезжались люди, и всем она помогала.
– Вон тот высокий вас проводит! – Киря кивнул на Лома, бредущего по дорожке навстречу. Лом, то есть дядя Женя, уже успел наведаться в город, куда переехали его родители, но жить решил остаться здесь, в родной деревне.
Баба Таня теперь выглядела гораздо лучше. Не было на ее лице следов былого безумия, и вообще… Как она заколдовала участкового – загадка, но вопросов к ней у полиции даже не возникло. Бывшего медведя с человеческим именем Миша похоронили на местном кладбище и даже отпели в церкви. Киря осторожно надеялся, что баба Таня вообще не поняла, кого она застрелила в ту ночь. Говорят, тело опознала физичка по следам ожога на ладони, и она же занималась похоронами.
Стая бывших зверей на следующий же день разъехалась по домам. Настоящие звери вернулись в лес, правда, не сразу. Несколько дней в деревне было страшно выйти из дома из-за мигрирующих волков. Но скоро все устаканилось. Даже перебои с электричеством остались в прошлом.
Машина подобрала Лома и, взвизгнув, помчалась к дому бабы Тани.
– Не верю я в этих ведьм! – Васек еще скакал на костылях и беспечно поглядывал в сторону нового дома, выросшего за одну ночь. – Надувает людей старуха. Зубы заговаривает, лапшу вешает…
– А дом?
– А ты внутри был? Может, она покрасила фасад, и все.
– А люди? Те, кто к ней ездит аж из города!
– Глупые, вот и ездят!
– А она сама? Ты помнишь, какой она была?
– Посттравматическая стрессовая реакция, я читал. В таком состоянии не то что ведьмой – королевой шахматной себя возомнишь!
Киря махнул рукой: спорить с Васьком – пустая затея. Этот скептик до сих пор считает, что все в Мишином дневнике – вымысел. Просто какого-то парня нечаянно застрелили. В деревнях такое бывает – какая тут мистика?
Ребята брели домой по свежим блестящим сугробам. Белый снег покрыл все вокруг, запорошив следы недавних битв.
Когда приходит Тварь
31 декабря
Я так боялась этого Нового года, что от ужаса делала вид, будто все в порядке. Полдня носилась по дому с пылесосом и тряпкой, полвечера торчала на кухне с теткой, нарезая салаты под «Иронию судьбы». Машка (двоюродная сестра) закрылась у себя в комнате, делая вид, что готовится к экзаменам – нарастила «хвостов» перед праздниками. Я-то знала: она просто боится лишний раз со мной сталкиваться. Есть причина: кто-то вчера неосторожно назвал меня дурой, а извиниться гордость не позволяет. Я не умею дуться так долго и уже давно бы забыла, но Машка спряталась в комнате и своим поведением забыть не давала. В другой день я бы уже пошла мириться сама, но тогда на нервах мне было просто не до нее. Казалось, пока убираюсь-готовлю, изображаю занятость, ничего не случится.
Тетка стряпала с какой-то показной дотошностью, взвешивая каждую картофелину на кухонных весах, и, кажется, тоже боялась. Нет, она никак себя не выдавала: стучала ножом и гадала вслух, что такого привезет нам дядя Леша, еще с утра уехавший за подарками. Он у нас всегда работает Дедом Морозом: мы с теткой и Машкой покупаем только по одному подарку для дяди Леши, а за остальными – для матери моей, одноклассников, друг для друга – снаряжаем его. Я думаю, ему просто не нравится вся эта предновогодняя возня, вот он и рад вырваться из дома.
– Ты просила что-то конкретное? – Тетка потыкала ножом овощи в кастрюле и слила кипяток. От раковины пошел пар, и теткино лицо оказалось как в тумане. Нет, как в сауне: оно еще такое красное от кухонного жара…
– Нет.
– Значит, он купит тебе велосипед. У тебя же нет велосипеда.
– Зимой?! – Иногда я думаю, что она дура.
– А что? Зимой дешевле. – Иногда я это думаю два раза подряд. И тогда мне становится легче. Дура – значит дура. Какой с нее спрос, с дуры-то?! Можно не принимать ее слова всерьез и не обижаться.
– Да не стучи так ножом, палец отхватишь! – Она шлепнула меня по руке. – Ты какая-то шальная сегодня. И с Машей поссорилась.
– Помирюсь.
– Уж пожалуйста. А то вы, девки, поцапаетесь, а я тут как одинокий ковбой между кактусами!
Я хрюкнула, да и царапнула ножом по пальцу. Чуть-чуть, тетка, может, и не заметила бы, но я автоматически сунула палец в рот, чем себя и выдала.
– Таки порезалась, бешеная?! Иди, йодом залью!
Она испугалась, как будто я отхватила себе руку. Сдернула с полки йод, зубами вытащила пробку (и кто здесь сумасшедший?!), за руку подтащила меня к раковине и, приговаривая: «Не смотри не смотри, тебе нельзя», залила йодом порезанный палец и три соседних, не считая свои. Тут я и поняла, что она тоже боится. Просто по-взрослому «сохраняет лицо». Готовит, смотрит «Иронию судьбы», делает, что и все перед Новым годом, как будто все у нас, как у всех… И мы действительно сядем за стол с боем курантов и будем полночи болтать и смотреть телик, а под утро уснем, раздумывая, чем заниматься в каникулы. Глупо. Хотелось уткнуться в теткин фартук и зареветь, но у них не принято.
Я сидела на табуретке у раковины, ждала, пока стечет с пальцев йод.
– Лицо вытри, теть. Чего ты пробку-то зубами, щиплет же! – Под нижней губой у тетки нарисовалась темно-коричневая капля, как у вампира.
– А? Да. Щиплет. Сейчас. – И ушла в ванную.