– Я знал, что ты ненормальная, – голос доносился как из-под земли. Я, пока оборачивалась, успела догадаться, кто это, и собрать лицо в кучу. Мелкий это. На велике, здоровенном, Мелкий едва до педалей доставал. Здрасьте.
– А тебе велик вели́к.
– Что?
– Скороговорка. Велик вели́к, велик вели́к… – Я думала, он мне врежет. Тогда мы наконец выясним отношения, и я получу возможность спокойно заниматься своими делами, а не тратить время на глупые разборки. Но Мелкий только хлопал глазами.
– Только не ври, что приехал навестить бабушку. – Тогда бы он ко мне не подошел.
– Не твое дело!
– Так и шел бы по своим делам.
– Не твое дело, куда мне идти!
– Ясно. Тяжелый случай. – Я быстро оглядела могилу, не зная, что конкретно высматриваю, и увидела. Земля. На всех могильных холмиках растут цветы или хоть сорняки какие, а здесь была только земля. Взрыхленная, как будто семена посеяны и вот-вот взойдут или придет кто-нибудь с рассадой… Может, так и есть? Могила-то свежая.
– Ты не зазнавайся!
– Ты еще здесь? – Я пошла дальше вдоль могил, искать свежие памятники. Мелкий сзади схватил меня за шкирку и дернул. Пришлось немного сдавить ему пальцы.
– А-а!
Я не владею никакими борцовскими приемами (а надо бы!), но тупой звериной силой могу так сдавить кисть, что захрустит. А если еще и вывернуть…
Мелкий присел на корточки, беззвучно ругаясь, но руку я не отпускала. Развернулась к нему лицом, чтобы видеть бесстыжие глаза (а видела только бесстыжую макушку). Левая рука у него была свободна, он мог десять раз мне врезать, но был слишком занят своими переживаниями.
– Мне телефон достать, чтобы ты отвалил? Сейчас засниму наш жесткий махач, покажу всем заинтересованным. И будешь ты не просто Мелкий, а Мелкий-Которого-Побила-Девчонка.
Идея мне понравилась, и телефон я достала. Мелкий потянулся отобрать, но я просто подняла руку повыше (второй не отпуская вывернутую кисть Мелкого).
– Ты труп!
– Баюс-баюс! – Я щелкнула фотиком и сунула телефон в карман. – Просто не попадайся мне на глаза, а попался – не отсвечивай.
Я отпустила его – и зря: этот ненормальный сразу полез махаться. Пришлось повторить урок. Мелкий выл, но не сдавался и крыл меня последними словами. Чего хотел? Да кто их, мелких, разберет?! Нет страшнее зверя, чем парень с больным самолюбием.
– Мне некогда, вообще-то.
– Так пусти!
Отпустила и пошла дальше. Мелкий плелся следом.
– Ты в курсе, – говорю, – что мертвые не любят, когда их тревожат? А мы по твоей милости устроили безобразную драку на кладбище. И нам теперь будет а-та-та.
– Я в эти сказки не верю.
– Ну, это еще никого не спасало.
Я увидела сразу три могилы с одной последней датой. Свежие, этого года. И похоронены все молодые. Но могилы были заросшие. Мелкий их тоже увидел.
– Свежие. С того случая, должно быть.
Я помалкивала, пускай рассказывает сам.
– Ты что, не питерская? Недавно было, в июле. В «Новостях» показывали. Компания из деревни поехала ночью купаться. Берег отвесный обвалился, их и засыпало. Всех четверых. Но это официальная версия… – Он сделал паузу, ожидая расспросов, но я была невозмутима. Такого начнешь расспрашивать – специально запрется либо соврет.
– Только нашли их, наверное, через неделю после того случая.
– А четвертый где?
– Ее отдельно нашли на откосе и тоже засыпанную. На солнцепеке под глыбами сухой земли и камнями. А на теле – ни следа разложения. В жару-то! У этих есть, а у той четвертой нет. Хочешь, покажу?
– Алла?
– Откуда знаешь?
– Видела. А говорили – маньяк…
– Слушай больше! Ни следа разложения, говорю!
– Сам сказал – камнями с землей засыпало. Под землей холодно. Может, та еще в тенечке лежала. Принцип погреба знаешь?
– Не поняла, что ли? – Он повернулся и пошел с великом в поводу. Думает, я сейчас побегу за ним, наивный. Интересно, зачем он вообще здесь оказался?
Я пошла дальше вдоль могил, высматривая свежие. Четыре или один? Одна? Да еще из города идут после белых ночей. И этих непонятно кто покусал. Тот первый вампир ушел или нет? Я мысленно прикидывала, сколько их всего, и у меня пальцы сводило от этих мыслей.
Обратно я опять бежала. Вечер близился неумолимо, а я так и не придумала, что мне делать. Мелкий знает – хорошо, но ему точно не хватит харизмы убедить весь лагерь сегодня же уехать домой. Оставался один Таракан, хоть и глупо на него надеяться.
Мелкий нагнал меня почти у самого лагеря и поехал рядом на своем велике:
– Дай сюда телефон.
– Обойдешься, гопник мелкий. Что же ты до сих пор в лагере, если здесь так опасно?
– Тебя забыл спросить!
– А на кладбище что забыл?
– Не твое дело.
Я достала телефон и при нем стерла компроматную фотку. Мелкий оценил и снизошел:
– Ладно, смотри. – Он кивнул на багажник велосипеда, и я некрасиво заржала на всю округу. Из багажника торчала обструганная палочка – осиновая, надо полагать. Популярный миф, его даже глупые мальчишки знают. Якобы дети Иуды (эту падаль и так называют) не переносят ни вида, ни запаха осины. На осине Иуда повесился, и все такое…
– Чего ржешь? Я тебе нормально сказал, а ты… – Мелкий пнул меня под коленку и укатил на своем велике. Тяжелый случай. Может, он их и в могилы втыкал, эти колышки? Скорее всего, так оно и было, пока я не видела.
– Беги, глупый! – крикнула я ему вслед, не надеясь на успех. – Палочки тебя не спасут!
Мелкий показал из-за спины неприличный жест и еще усерднее закрутил педали.
* * *В лагере я первым делом побежала в сарай к Аньке, но ее там не было. На полу под нижней полкой валялся смятый кулек с нетронутыми котлетами и хлебом. Я даже обрадовалась: ушла, молодец. Вопрос только, куда. Может, все-таки домой вернулась?
Вечер подступал, и в лагере было подозрительно безлюдно. Мелкота не носилась по территории, обливая встречных водой из брызгалок, на спортплощадке тут и там валялись брошенные снаряды. Только у главного корпуса была какая-то движуха: пестрая толпа детей и воспитателей топталась у входа. Кажется, они были с чемоданами.
Прямо надо мной кашлянул матюгальник на столбе, и знакомый голос загремел:
– Внимание, лагерь, всем собраться у главного корпуса с вещами, срочная эвакуация. Повторяю: всем собраться у главного корпуса с вещами, это не учебная тревога!
Таракан! Тараканчик, спаситель наш! Дошло, наконец! Улыбаясь как больная, я помчалась к своему корпусу за чемоданом. Навстречу мне уже бежала Наташа, размахивая моей ветровкой, как флагом, и делая жесты в сторону главного корпуса. Ясно, мой чемодан уже там. Бегу, Наташа, бегу! Обожаю людей!
Я оказалась у главного корпуса за несколько секунд, Наташа отстала. Таракан из матюгальника еще вопил про эвакуацию охрипшим голосом, ох, не второй раз он это повторяет за сегодняшний вечер. Я высмотрела свою группу, подбежала, и на меня тут же насела радостная Оля:
– Видала, что творится? – по обе стороны от нее стояло два чемодана на колесиках: ее и мой. Я кивнула:
– Спасибо, что собрала. Пожар или террористы? – Было интересно, что придумал Таракан, чтобы нас всех спасти. Оля устало кивнула на главный корпус и покрутила у виска:
– Ни то и ни другое. Третий час со шмотками бегаем туда-сюда, хоть бы кто объяснил, зачем.
– Да крыша поехала у нашего Таракана! – Милена стояла рядом и с удовольствием подержала разговор. – Я такая устроилась на кровати, вай-фай поймала, ВКонтактике сижу, вы все где-то ходите… Влетает этот, без стука, без «здрасьте», отбирает у меня телефон, швыряет в окно, собирает с кроватей шмотки – тоже в окно. И орет как ненормальный: «Беги домой!»
«Пешком?» – спрашиваю. Он замер у окна: в руках ворох шмоток, рот открыт – красавец! Как заорет: «Водители, не разбредаться!» – и сам в открытое окно сиганул. Ну а минут через сорок уже догадался объявить по громкой связи, чтобы все выходили.
– Псих! И ничего не сказал, почему?
Милена мотнула головой и кивнула в сторону главного корпуса. Из открытого окна на нас смотрел начальник лагеря, запыхавшийся и красный от злости.
– Михалыч! – рявкнул он в толпу и замахал руками, показывая невидимому Михалычу, как он нужен и что будет, если он не придет сейчас же. Одновременно начальник поймал наши взгляды и рявкнул:
– Все по корпусам! Учебная тревога!
– Опять! – буркнула Наташа, а девчонки спокойно пошли в сторону корпусов. Через толпу к дверям уже продирался мужичок в оранжевой спецовке, и я слышала, как директор ему жалуется:
– Заперся в радиоузле и никого не пускает. Совсем сбрендил, охранничек!
– Так что случилось-то? – Михалыч задрал голову и кричал в окно, откуда выглядывал начальник. Наверное, весь лагерь обернулся и напряг слух, так сразу стало тихо.
– А ничего! – рявкнул начальник, обводя взглядом толпу. – Ничего не случилось, все расходимся!
Мы с девчонками торопливо потупились и сделали вид, что уже уходим. А начальник все ворчал:
– Заперся в радиоузле и никого не пускает. Совсем сбрендил, охранничек!
– Так что случилось-то? – Михалыч задрал голову и кричал в окно, откуда выглядывал начальник. Наверное, весь лагерь обернулся и напряг слух, так сразу стало тихо.
– А ничего! – рявкнул начальник, обводя взглядом толпу. – Ничего не случилось, все расходимся!
Мы с девчонками торопливо потупились и сделали вид, что уже уходим. А начальник все ворчал:
– Спрашиваю: «Бомба?» – «Нет». – «Пожар?» – «Нет». – «А что?!» – «Иногда происходят необъяснимые вещи, о которых людям лучше не знать». Вот я ему сейчас устрою необъяснимое. Ты только дверь отопри, он там забаррикадировался, похоже.
Михалыч уже хлопнул дверью главного корпуса и шумно топал по лестнице. Весь лагерь так и стоял, ошарашенно глядя на красное лицо начальника в окне. А из рупора на всю округу разливался охрипший голос Таракана:
– Всем собраться у главного корпуса! Это не учебная тревога!
– Точно все сбрендили! – буркнула Оля и потянула меня прочь. – Пошли. До ночи бегать будем, похоже. Пока они там договорятся.
Я взяла у нее свой чемодан, плюнула под ноги и побрела со всеми к нашему корпусу. Урок жизни гипнотизеру-недоучке: давай конкретные установки, иначе получится балаган. Выставишь дураком ближнего своего, пусть он даже тараканообразный. И ничего не получится. …А с бомбой хорошая идея, между прочим. Если не попадаться. И звонить надо прямехонько начальнику в кабинет, потому что Таракана уже никто не послушает. Из-за меня. Эх, не уволили бы его! Хотя в начале смены это нелегко, так что, может, еще и обойдется.
2 августа (осталось 2738 дней)
В лесу было холоднее и темнее, чем в лагере. Я жутко замерзла. Забыла уже, когда в последний раз мерзла вот так, по-настоящему. На улице лето, а я сейчас околею здесь в лесу. Это был странный холод. Обычно я мерзну меньше большинства людей, а так, как теперь, я вообще ни разу в жизни не мерзла. Это был особенный холод. Настоящий холод, опасный даже для зверя. Я переминалась с лапы на лапу, дышала на подушечки, но только еще больше мерзла.
В свежем вечернем воздухе колом стоял запах падали. От него сносило крышу, хотелось рвать и убивать, но я буквально примерзла к земле. Стояла и слушала запахи.
Лагерь еще не спал. В корпусах топали, даже прыгали, вибрируя мясом. По дорожкам, шурша пластиковыми пакетами, сновали технички. Они в любую погоду пахнут одинаково: прелой листвой и потом, даже когда зима. В другой ситуации я бы уже не смогла удерживать Тварь на месте: рванула бы через лес на теплые запахи – и прости-прощай. Падаль сдерживала меня. Запах врага приковал Тварь к месту, не давая напасть на людей.
Я рано запаниковала. Падаль была еще не в лагере. Запах шел сильный, волной, но угасал вместе с ветром. Значит, издалека. Значит, они еще за территорией. Скорее всего, бредут по берегу, тому самому, где часто случаются обвалы.
Вот есть же среди них такие хитрые, кто заваливает своих жертв камнями и песком. И не прикопаешься! В большом городе каждый год пропадают тысячи человек. Еще столько же странно погибают. А потом их находят без видимых повреждений. Чаще не находят. Кто-то, конечно, подозревает мистику, но большинство стараются об этом не думать. Если об этом думать – с ума сойти можно. Как тот мужик, который, стоя на берегу, искал выход из пещеры.
Тварь вздыбила шерсть на холке и помчалась через лес на запах падали.
Лапы по-прежнему мерзли. Я думаю, это от страха. Тварь храбрее меня – мозгов-то нет. Она мчится на врага, не реагируя даже на ассорти мясных запахов из лагеря. А девочка знает, что такое, когда ты одна против всех. В открытой схватке я долго не продержусь. Но я могу задержать их, увести от лагеря. Надеюсь, они так же меня ненавидят, чтобы пойти за мной, забыв о еде. Летом короткие ночи, мне надо продержаться всего-то часов пять – и снова рассвет. О том, что будет завтра, я старалась не думать.
Я могла бы легко перемахнуть забор, но по человеческой привычке пролезла через дыру с выломанными прутьями и кубарем слетела вниз по склону прямо к берегу. Запах стал резче.
Я еще не видела их, но знала, что вот-вот увижу, и побежала вдоль реки навстречу. Галька под лапами была еще теплой, денек-то какой жаркий был! В голове маячила строчка из лунного календаря в телефоне: «Восход солнца в 5:36». Сейчас, наверное, уже полночь, продержаться всего ничего. Река ярко рябила в темноте серебристыми волнами, запах падали становился все резче. Холкой и лапами я почувствовала новые вибрации.
Они уже были рядом. В сотне метров от меня. Они шли мне навстречу, и мое ночное зрение уже позволяло разглядеть темные силуэты на берегу. Они носят одежду как обычные люди. Из-за боязни света предпочитают закрывать голову и лицо. На меня шла эта армия в черных одеждах, из-под которых не видно лиц. Заметили.
Черная туча, пахнущая падалью, шла мне навстречу и ускоряла шаг. Тварь взвыла от этого зрелища и кинулась на врага. Песок и галька шумно разлетались из-под лап и плюхались в воду, тоненько перестукиваясь, как сотня механически часов, отсчитывая последнюю минуту. Твари было не страшно, и она несла меня вперед, загребая когтями мелкую гальку. Они тоже прибавили шагу.
Они двигались с легким шорохом, и парализующий холод исходил от них вместе с тяжелым запахом падали. Еще они не дышали. С людьми не замечаешь, как они дышат, потому что привыкла. А тут было заметно и странно, будто на тебя двигается шуршащая пустота. К тому же они не отражались в реке. Я думала, это миф: световые лучи рады любому препятствию, дышит оно там или нет, а они не отражались.
Три. Два. Один. Я влетела им под ноги. Мелкая, на четырех ногах, они казались выше меня раза в три. Одного-двух я сбила с ног и, не сбавляя ходу, помчалась сквозь строй. За спиной случилась короткая свалка: те, кто упал, вставали, хватаясь за других. Остальные шарахались от меня по инерции, кто-то больно ударил ногой в брюхо.
Тварь взвизгнула, цапнула зубами воздух и присела для прыжка. Враги стояли плотным кольцом, и надо было прорываться. Близко они выглядели таким же черным пятном. Это из-за капюшонов. Лица тонули в темноте, казалось, что меня окружают фигуры с пустыми безликими капюшонами вместо голов. Запах падали шибал в нос так, что глаза слезились. Я уже ничего не соображала от этого запаха. Прыгнула наугад. Вцепилась во что-то холодное зубами, но оно выскользнуло, и я больно шмякнулась на гальку. Надо бежать. Надо их уводить.
Тварь яростно рвалась в бой. Мне стоило усилий развернуться и тащить ее вверх по склону, медленно, чтобы эти успели сообразить и погнаться за мной. Несколько длинных шагов я протащила Тварь вверх по песку прежде, чем обернуться.
Двое лениво поднимались за мной. Остальные остались внизу. Черной шевелящейся тучей они по-прежнему шли в сторону лагеря. Не так уж их и много, мне по запаху казалось, что больше. Штук десять, да двое идут за мной… Тварь прыгнула.
Мы влетели сверху прямо в центр и приземлились на мягкие холодные тряпки. Что-то вцепилось мне в лапу, но я ее выдернула и принялась нарезать круги вокруг армии, будто загоняю овец. Мне надо было, чтобы они повернули. Один потянулся меня схватить. Я отпрянула, и он шагнул ко мне. Я сделала несколько ленивых шагов в сторону, увлекая его за собой. Потом села на хвост и завыла.
Да, блеф. Вряд ли поблизости найдется второй такой же урод, как я, иначе бы эти побоялись ходить здесь так в открытую. Падаль синхронно замерла и насторожилась. Верят! Я взвыла еще раз, будто мне и правда есть кого позвать на помощь, и уже быстро рванула вверх по склону. Теперь они меня не пощадят.
Падаль потянулась за мной. Плавно и быстро, будто скользят, они настигали меня. В один момент я чуть забуксовала на песке, и надо мной взметнулось что-то черное и молниеносно ударило.
Я отлетела на несколько шагов ниже по склону, но быстро вскочила и драпанула в лес. Лес большой. Территория лагеря – так, подлесок. Основной же лес тянется на много километров до самого кладбища. Вот там и погоняемся до утра. Я взвыла, чтобы Падаль не расслаблялась, и прыгнула в кусты.
* * *Они не отставали. Запах наглухо забил мне ноздри, я ничего другого не чувствовала. Только стылая кровь и ярость. Большого труда стоило удерживать Тварь, чтобы она бежала от врага, а не на него. Мне самой было уже все равно. Холод сковывал лапы, казалось, что при каждом движении внутри меня ломаются миллиарды мелких ледышек. Хотелось выть, и я выла в голос, зная, что это заставляет Падаль идти за мной.
Они шли. Черным пятном, ломая ветки и мелко шурша прошлогодними осенними листьями. Будто миллион мышей бегут строем – такой был звук их шагов. Один меня почти настиг и бросился, но меня спасла подвернувшаяся ему под ноги ветка. Я бежала напролом, дальше в лес, потихоньку забирая в сторону кладбища, иначе они поймут мою хитрость. Мне казалось, прошло уже двадцать часов, а небо чернело ночью. Я устала бежать.