— Да есть ли медведь-то? Не вы ли мне сказали, что все врут про него?
— Я, Иван Иванович, насколько помню, сказал, что одно врут, а другое вовсе и не врут. Люди-то действительно пропадали, а то, что от них находили… Хотите, Никитка вам по возвращении нарасскажет страшных историй. Он, знаете ли, говорил даже, что сам сего медведя видел, но тут я ему не склонен верить.
— Вот кстати напомнили, Илья Ильич… С арапом вашим я так и не побеседовал.
— А с чего такой интерес? — прищурился «рамоли». — Скажите уж честно, Иван Иванович: не знаю, кто и что вы, но не из-за убийства ли в усадьбе Звановых вы к нам пожаловали? Хотя… Нет, не говорите и простите глупого старика за неуместное любопытство — коли и правда сие, зачем мне знать? Дело важное, государственное, чем смогу, и так помогу…
Армалинский выглядел виноватым, и Рязанову стало его жаль.
— Скажем так: это происшествие меня чрезвычайно заинтересовало, а по роду службы я как раз подобными вещами и занимаюсь, — сказал Иван Иванович добродушно. — Весьма благодарен вам за угощение, оладьи из кабачков в самом деле удивительно вкусны! Мастерица ваша Секлетея.
— Да-да… — пробормотал Армалинский. — Извольте… Не буду назойличать, Иван Иванович, но совет все же-таки вам дам: вы попа нашего порасспросите, отца Савву. Деревенский поп всегда все знает, все помнит… Староста или иной кто если и знает, далеко не всегда расскажет, да еще барину городскому заезжему. А попы… Я всегда запросто готов поспорить с теми, кто представляет наше сельское духовенство эдакими жирными крохоборами, трясущимися единственно над своей мошною и от господа чрезвычайно далекими. Во-первых, никто так хорошо не знает быт простого народа во всех его тонкостях, как попы: кто хочет узнать настоящим образом быт народа, его положение, обычаи, нравы, понятия, худые и хорошие стороны; кто хочет узнать, что представляет это, никому не известное, неразгаданное существо, которое называется мужиком, тот, не ограничиваясь собственным наблюдением, должен именно между попами искать необходимых для него сведений; для данной же местности попы в этом отношении неоценимы, потому что в своем приходе знают до тонкости положение каждого крестьянина. Потому во многих отношениях поп — il vaut son pesant d'or[18].
— Во-вторых, — продолжал Армалинский, — после крестьян никто так хорошо не знает местного практического хозяйства, как попы. Je n'en doute pas[19]. Попы — наши лучшие практические хозяева, они даже выше крестьян стоят в этом отношении, и от них-то именно можно научиться практике хозяйства в данной местности. Хозяйство для попов составляет главную статью дохода. И чем же будет жить причетник, даже дьякон, на что он будет воспитывать детей, которых у него всегда множество, если он не будет хороший сельский хозяин? Не знаю, как в других местах, но у нас церквей множество, приходы маленькие, крестьяне бедны, поповские доходы ничтожны. Как невелики, по крайней мере у нас, поповские доходы, видно из того, какую низкую плату получают попы за службу. Вот взять господина Миклашевского: за совершение ежемесячно водосвятия на скотном дворе он платит в год три рубля, следовательно, за каждый приезд попам приходится двадцать пять копеек. Эти деньги, чтоб вы знали, делятся на девять частей, следовательно, на каждую часть приходится по две копейки с тремя четвертями. Священник получает четыре части, значит, одиннадцать копеек; дьякон две части, значит, пять с половиною копеек; три дьячка по одной части, следовательно, по две с тремя четвертями копейки каждый. Таким образом, дьячок, приезжающий из села за семь верст, получает за это всего менее трех копеек! Положим, что попы объедут за раз, в один день, три помещичьих дома и совершат три водосвятия, при этом им придется сделать двадцать пять верст, то и при таких благоприятных условиях дьячок заработает чуть поболе восьми копеек, дьякон шестнадцать с половиною копеек и сам священник — тридцать три копейки.
Я привел эти цифры, господин Рязанов, чтобы показать, как незначительны доходы попов в нашей местности. От крестьян попы, разумеется, получают более. У крестьян службы не совершаются ежемесячно, но два или три раза в год попы обходят все дворы. На Святой, например, попы обходят все дворы своего прихода и в каждом дворе совершают одну, две, четыре службы, смотря по состоянию крестьянина, — на рубль, на семь гривен, на полтинник, на двадцать копеек — это уж у самых бедняков, например у бобылей. Расчет делается или тотчас, или по осени, если крестьянину нечем уплатить за службу на Святой. Относятся здешние попы в этом отношении гуманно и у нас, по крайней мере, не прижимают. Разумеется, кроме денег получают еще яйца и всю неделю, странствуя из деревни в деревню, кормятся. Так как службы совершаются быстро и в утро попы легко обойдут семь дворов, то на Святой ежедневный заработок порядочный, но все-таки доход в сумме ничтожный. Понятно, что при таких скудных доходах ноны существуют главным образом своим хозяйством, и потому если дьячок, например, плохой хозяин, то ему пропадать надо. А вот, к примеру, был такой дьячок в Голопузовке, чрезвычайно до земельной работы любитель, даже белотурку[20] сеял, да ничего у него не вышло…
— Вы не пробовали опубликовать ваши рассуждения? — осведомился Иван Иванович, выслушавший Армалинского с большим интересом.
— Как же! И сильно был удивлен, что они оказались востребованы. Видно, не все так плохо в России, коли подобные вещи печатают. После я покажу вам, а сейчас не хотите ли папиросу мою отпробовать?
— Благодарю, Илья Ильич; я хотел еще с арапом поговорить.
— Куда ж он денется… Идите, идите. Я сейчас выйду.
Арап все еще сидел на крылечке, хотя башмак успел починить, и он лежал тут же. Теперь Моисей ел яблоко, аккуратно отрезывая от него ломтики все тем же сапожным ножом, и что-то тихонько напевал себе под нос, тянул одну сложную мелодию без слов.
— Моисей! — позвал Иван Иванович, присев рядом на корточки. — Моисей, братец! Как же говорить мне с тобой, а?
Арап внимательно посмотрел на молодого человека и положил в рот кусочек яблока, приотвратно ухватив его толстыми губами.
— Ты меня понимаешь? — спросил Рязанов по-французски, хотя знал уже от Армалинского, что арап французского не разумеет. Затем повторил то же по-английски, по-немецки и по-итальянски, а потом, скорее уже ради шутки, на латыни. Арап молчал, жевал яблоко. Бедняга, вероятно, слабоумен, решил Иван Иванович, — или от рождения, или утратил рассудок после страшного зрелища. Похлопав Моисея по плечу, он встал и увидел, что из открытых дверей за ним наблюдает Армалинский.
— Прошу прощения, — смутился «рамоли», — но я надеялся, что вы сможете его разговорить… По крайней мере, ваша находка с латынью…
— Мальчишество, — сказал Рязанов, махнув рукой. — Откуда арапу знать латынь? Что ваши рыбаки, не пришли еще?
— Нету пока. Хотели про медведя послушать?
— Не только — хотел порасспросить, где места рыбные, люблю иногда посидеть с удочкой.
— Самых что ни на есть рыбных мест Никитка вам все равно не укажет, даже если я велю, а плотвицы наловить можно и во-он там, шагов двадцать от мостика, где бабы белье полоскают, — указал рукой Армалинский. — Сухо там, и удобно, и комаров мало.
— Благодарю, Илья Ильич. Поутру непременно схожу.
— Ништо… А про медведя коли и в самом деле хотите слушать, так я вам Никитку пришлю, как явится. Avec le plus grand plasir[21].
Своего обещания Илья Ильич Армалинский не забыл. Ввечеру Трофимыч пришел к Рязанову, читавшему в своей комнате привезенный из Парижа «Мещанский роман» Фюретьера, и сказал, что барина спрашивает мужик господина Армалинского.
— Гнать его взашей или же говорить желаете с этим мизераблем? — спросил Трофимыч, показывая полное небрежение к мужику «рамоли» и некоторое знание французского (видать, подслушал у барина).
— Сейчас спущусь. Скажи ему, пускай обождет, — сказал Иван Иванович.
Никитка оказался совсем молодым мужиком, конопатым, безбородым и стриженным скобкою. Он сидел прямо на ступеньках и при появлении Рязанова поспешно вскочил, отряхивая порты.
— Здравствуй, братец! — сказал Иван Иванович. — Что, поймал ли Илье Ильичу налима или сома?
— А куда он денется! — гордо отвечал Никитка, высморкавшись и ловко оббив пальцы о порточину. — Да такой сом, барин, без малого пуд весом! Дядю Прова едва не утопил. Хорошо, я нырнул да помог.
— Это хорошо. Я вот зачем звал тебя, брат Никитка: Илья Ильич сказал, ты медведя видел. Было такое?
— А и было! — закивал Никитка.
— Ну, идем вон в беседку, чтоб тут на дороге не торчать, там мне все и расскажешь.
В беседке Иван Иванович сел на лавочку. Никитка помялся и остался стоять, но Рязанов и ему велел садиться.
— Ну, идем вон в беседку, чтоб тут на дороге не торчать, там мне все и расскажешь.
В беседке Иван Иванович сел на лавочку. Никитка помялся и остался стоять, но Рязанов и ему велел садиться.
— Не маячь. А теперь давай рассказывай.
— А што там рассказывать… Шел я третьего дня ночью домой…
— Что ж тебя ночью носило?
— Дак это… В Лепешкино ходил, да припозднился, — неопределенно сказал Никитка.
— Из Лепешкино, получается, домой шел. По дороге или как?
— По дороге. Темно уже было, страшно, хучь там и через лес можно, чтобы крюков не вертеть. Днем-то, ясно, я через лес пошел бы. Ну и тут он.
— Медведь?
Никитка кивнул.
— И что ж он тебя не съел?
— Не увидал, должно… Я ж в кустах сидел.
— Спрятался?
Никитка замялся.
— Да уж говорю, как было. До ветру я в кусты зашел. Оно вроде и ночь, а все ж на дороге не сядешь. И вот сижу, а он мимо меня…
Мужик поежился.
— Хорошо разглядел? — спросил Иван Иванович.
Никитка явно не врал, даже сейчас видно было, как он вновь переживает тогдашний страх.
— Да ну… Мелькнул — и уж нет его.
— Может, то и не медведь был вовсе? — допытывался Рязанов.
— Медведь, барин. Вонётой от него поперло, как от тухлого мяса… Я там и обмер, почитай, до рассвета так и просидел… — Никитка хмыкнул и покрутил головой.
— М-да… Угораздило тебя, — сказал Рязанов. — А показать можешь, в каком месте?
— Отчего же не показать. Могу и показать.
— Хорошо, братец; если понадобишься, я за тобой пошлю.
— Нам-то што, — сказал Никитка.
4
Настоящему рыбаку, верно, положено подниматься еще до зари, снасти снаряжать и иным образом священнодействовать, как одни только истинные жрецы рыбной ловли умеют. Рязанов же собирался на рыбалку не за добычей, а удовольствия для, потому встал довольно поздно (в доме еще спали), с удовольствием позавтракал, взял у мужика с уместным именем Карп загодя приготовленные удочки, жестянку со свежими навозными червями, желто бугрившимися в земле, и бутылку с лимонадом, так как утро выдалось жаркое.
— Сказали бы, барин, я б вам разом словил, — прогудел приземистый, широкогрудый Карп. — А то вон невыспамшись…
— Спасибо, братец, только я привык рано вставать, — сказал Рязанов, подумав про себя, что для мужика это вовсе и не рано, он небось сто дел успел переделать.
Следуя указаниям Армалинского, он разместился на высоком песчаном берегу, где множество выступов образовывали словно бы сиденья. Тут был небольшой омуток, где, по разумению Ивана Ивановича, обязательно должна стоять рыба. Насадив червей на крючки, он установил две удочки на ивовые рогульки, а третью взял в руки и поудобнее устроился на одном из выступов.
Над рекою стоял легкий туман, вокруг пищали на диво редкие, как и обещал «рамоли», комары. Напротив из зарослей камыша выплыла ондатра и величаво проследовала по течению, держа над водою усатую, как у водяного, морду. Рязанов подобрал глиняный комок и, мальчишествуя, бросил ей вслед.
Примерно через четверть часа он уже поймал двух окуньков размером с ладонь. Третий, чуть крупнее, затрепыхался, сорвался и, плюхнувшись в воду, исчез из виду.
— Черт тебя забери! — весело выругался Иван Иванович.
И едва ли не за спиною его сказали:
— Для чего же поминать лишний раз черта, пусть даже в такое солнечное утро?!
С берега, раздвигая молодую ивовую поросль, спускался арап Моисей. Иван Иванович вначале даже не поверил, что это говорит именно он, и нелепо завертел головою, ища, кто же сказал, но арап продолжал:
— Послушайте, господин Рязанов, я знаю, что у вас при себе револьвер; не вздумайте им воспользоваться, потому что, во-первых, не успеете этого сделать, а во-вторых, у вас нет в том нужды. Я вам не враг, я только хочу поговорить с вами.
— Стало быть, вы говорите по-русски.
— Когда могу это себе позволить. Я говорю также еще на трех языках и с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, когда вы вчера обратились ко мне на латыни. Признаться, меня даже подмывало ответить…
— С моей лишенной живости латынью у нас бы не вышло содержательной беседы, — сухо сказал Рязанов.
Удочку мягко потянуло из рук.
— У вас клюет, — заметил арап.
— Оставим это. — Рязанов положил удочку на песок. — Если вы мне открылись, стало быть, тому есть причина.
Вчера я подслушал ваш разговор с Армалинским и понял, что это мой единственный шанс. Старик считает меня безумцем — и пусть считает, так удобнее, ибо мне он все равно не помощник. Вы же, как я понимаю, государственный чиновник, притом не простой полицейский. Я прав?
— Отчасти.
Арап спустился еще ниже и сел рядом с Рязановым.
— Что вы подразумевали, когда сказали, что я не успею воспользоваться револьвером? — спросил Иван Иванович.
Он расслабился — от арапа не исходило никакой опасности, более того, он сам искал помощи и разговора с Рязановым, а не этого ли хотел Рязанов?
— Мой хозяин — будем называть его привычным вам именем де Гурси — нанял меня прежде всего как телохранителя, хотя я был также его секретарем. Я умею убивать людей как голыми руками, так и при помощи различных предметов, на первый взгляд для столь страшной цели совершенно не подходящих. Если бы вы решились стрелять в меня, я, конечно, не причинил бы вам особого вреда, но лишил бы вас возможности двигаться. Этой наукой я владею в совершенстве, господин Рязанов. Хотите проверить?
— Нет, пожалуй, — сказал Иван Иванович.
И впрямь: арап, несмотря на свой изрядный возраст, выглядел уверенным в себе и… опасным?…
— Будет справедливо, если я расскажу немного о себе. Я родился в Хартуме, мне пятьдесят восемь лет, и звать меня вы можете Моисей — я привык к этому имени, оно ничуть не хуже множества других, что мне приходилось носить. Все эти годы я зарабатывал на жизнь тем, что убивал людей. Надеюсь, большинство из них заслуживали смерти, а если кто-то и не заслуживал, я все одно о том не жалею. Есть разная работа, кто-то должен выполнять и такую.
— Вполне логичное рассуждение, — кивнул Рязанов.
— Сейчас я остался один, — сказал арап с некоторой печалью. — В этой стране я всем чужой, меня боятся, я везде заметен, словно одинокая пальма в пустыне. Мне нужен хозяин — и эту роль успешно исполнял господин Армалинский, покуда не появились вы.
— Мне взять вас в услужение? Но я не нуждаюсь в охране. Останьтесь у Армалинского, он к вам хорошо относится, как я мог заметить, да и навещают его редко, живите себе в покое и тишине.
— Для Армалинского я ненужная обуза, к тому же весьма опасная, — возразил арап, покачав головой. — Обстоятельства сложились так, что в охране скорее нуждаюсь я. У меня нет перспектив, а вы можете мне помочь. Не исключено, что и я могу помочь вам. Вы хотели бы знать, что произошло с семьей де Гурси?
— Да.
— Я расскажу вам все, что знаю, как бы дико мой рассказ ни выглядел. А вы увезете меня отсюда в Москву или в Санкт-Петербург. Лучше в Санкт-Петербург, ибо из портового города мне проще будет уехать в другую страну. Мне будет тяжело на корабле, но я сумею за себя постоять. Если вам нужен слуга — я стану вашим слугой. Я умею хорошо готовить, могу делать всю работу по дому. Но нам нужно уехать как можно скорее.
— Почему?
— Я все расскажу вам во время следующей нашей встречи. Сейчас мне нужно идти, Армалинский встает рано и хватится меня… Приходите завтра на это же место в это же время, господин Рязанов!
Сказав так, арап встал и принялся карабкаться вверх по склону. Иван Иванович задумчиво посмотрел ему вслед. Неожиданное признание Моисея обещало изрядно продвинуть своеобразное расследование Рязанова, но, с другой стороны, возлагало на него определенные обязанности и ответственность за арапа. Что там! Зато Бенедикт Карлович был бы рад свидетелю… В самом деле, взять его с собою, а потом отправить поездом или морским путем в Европу или в иное место, ему угодное? Никакого предубеждения к чернокожим Рязанов не испытывал, к тому же Моисей показался ему человеком образованным и воспитанным. Поговорить с ним будет в самом деле любопытно; Армалинскому, опять же, несложно объяснить, что одинокому арапу здесь не место, в большом городе ему устроиться проще… Но почему нужно уезжать как можно скорее?
Рассуждая таким образом, Иван Иванович поймал двух окуньков, красноперку и невиданную им доселе рыбу вьюна, который тихо пищал, снимаемый с крючка. А за обедом Рязанов наконец познакомился со штабс-капитаном Шкирятовым.
Правильнее будет сказать, что знакомство с Владимиром Петровичем Шкирятовым произошло не за обедом, а за отсутствием такового: оба отказались от стола, сославшись на съеденный во время «адмиральского часа» плотный завтрак, и случайно встретились у бильярда, куда радушный Миклашевский прислал со своим камердинером Андреем коньяку, дабы гости не заскучали.