Корабль гудел от напора воды, от суеты, топота ног, таинственных ударов, продолжавших раздаваться в корпусе, глубоко внутри, – с этим еще предстояло разобраться, определить, что это за удары, от гулкого лязганья главной машины и заполошного стрекота помп. Главное было – залить погреба водой, погасить саму возможность взрыва, спасти корабль, а потом уж разбираться, что произошло. И кто виноват...
На флоте в России эти вопросы традиционные уже оскомину набили: что произошло и кто виноват?
Если не удастся залить погреба, то погибнет не только «Императрица Мария» – погибнет город, добрая половина Севастополя будет снесена чудовищной волной воздуха – тугой, поднимающей людей к облакам и на лету отрывающей у них ноги и сшибающей головы, будто гнилые кочаны. Вторая половина будет съедена пожаром – огонь не замедлит вцепиться в штабные постройки, в жилые дома и склады. Колчак на секунду представил себе, что могло произойти, и черными, грязными от копоти пальцами рванул на воротнике кителя крючки – ему сделалось душно, страшно, по спине, по хребту широкой струйкой пополз ледяной пот.
Фуражка-большемерка постоянно сползала ему на нос, околыш набух от пота, соль выедала глаза. Колчак работал вместе со всеми, забыв, что он адмирал, – и пожарные шланги подтягивал, и раскаленные чушки швырял в воду, и на носилки перебрасывал раненых к катеру – делал все, что считал нужным делать. И одновременно командовал главным – заливкой погребов со снарядами.
На линкоре прозвучало еще несколько загадочных взрывов – уже не в погребах, а в иных местах, где ни снарядов, ни патронов со взрывчаткой быть не могло, – каждый раз казалось, что внутри «Императрицы», в глубоком чреве лопается огромный шар. Тягучий внутренний звук этот вышибал перепонки, лупил снизу по ногам, срезая с обуви подметки и каблуки, лупил так сильно, что вообще сбивал людей с ног; Колчак сам как пушинка один раз отлетел к борту, ударился спиной в гибкий пружинистый леер и, отброшенный им, будто рогаткой, припечатался к стальному боку башни. Сплюнул под ноги кровь, выругался, как подвыпивший, разозлившийся на жизнь матрос.
На лихой полет адмирала никто не обратил внимания. На «Императрице Марии» продолжались работы по спасению, царила суета.
А под ногами, в глубине линкора продолжали лопаться чугунные шары, удары больно били в ноги, вызывали у адмирала тревожный вопрос: «Что это? Что взрывается?» Он потерял счет времени, охрип – вместо голоса из глотки вырывался странный птичий клекот, вместо слов – сиплый сор. Он перепачкался копотью, мазутом, маслом – всем сразу, из адмирала превратился в кочегара, сгорбился от усталости и выпрямился, стал походить на адмирала, лишь когда ему принесли обнадеживающую весть:
– Все три пороховых погреба залиты водой!
Колчак почувствовал, как напряжение, металлом скрутившее все его тело, ослабло, губы неожиданно задрожали, он приложил к ним руку, присел на железную тумбу, приваренную к палубе, стер рукою пот со лба. Платок он где-то потерял... Глянул на недалекий, в осенней поволоке берег, испятнанный желтым и красным крапом – хоть и стояла теплая погода, лето в Крыму в этом году вообще не кончалось, а все-таки осень подбирается, еще немного – и порыжеет вся земля.
Неподалеку от Колчака на палубу сели несколько изможденных, черных как негры матросов – только глаза да губы посверкивали, – двое из них даже сидеть не могли, повалились на горячий металл...
– Ничего, ребята, ничего... – пробормотал Колчак успокаивающе, увидев, что один из них пытается встать, придавил его ладонью – сиди, мол, не дергайся. – Всем, кто участвовал в тушении пожара, будет предоставлен двухнедельный отпуск – съездите домой, малость отдохнете. Наиболее отличившихся награжу Георгиевскими крестами.
Матрос вновь сделал попытку встать – он узнал Колчака:
– Ваше высокопревосходительство...
– Сиди, сиди, – Колчак вторично придавил его ладонью, – заслужил отдых...
Он закрыл глаза, почувствовал, как перед ним поплыло в сторону багровое, в блестящем электрическом искорье пространство; Колчак качнулся, заваливаясь набок, с трудом выпрямился и открыл глаза.
Увидел, что по ногам вновь ползет желтый химический дым – едкий, очень едкий, способный в кровь разодрать не только глотку и легкие – даже башмаки. Дыры на ботинках и сапогах от такого дыма остаются величиной в кулак.
«Откуда же тянется эта ядовитая вонь? – Колчак с трудом поднялся с тумбы, вновь качнулся, но удержался, помял пальцами виски. Застонал: – И вообще, что происходит? Что?»
Дым сделался гуще, внутри, в корпусе «Императрицы» опять раздался знакомый гулкий удар, вновь что-то рвануло, падуба огромного тяжелого линкора задрожала, будто она сделана из фанеры. В воздух полетели заклепки, они щелкали, как пули, калеча людей, со всех сторон слышались крики, а потом по палубе покатилось пламя. Оно катилось, как живое, верткое, страшное, – катилось ошеломляюще быстро, не догнать, пожирая на пути все, что могло гореть.
Матросы, сидевшие на палубе, кинулись от пламени прочь, а Колчак стоял и тупо, совершенно равнодушно смотрел, как огонь подбирается к нему – сейчас обхватит ноги, осталось совсем чуть-чуть.
Один из матросов – тот, что узнал адмирала, – остановился, кинулся к Колчаку:
– Ваше высокопревосходительство...
Адмирал протестующе дернул головой:
– Не надо! Уходи!
– Сгорите, ваше превосходительство!
– Уходи! – Колчак повозил языком во рту, подыскивая нужное слово и цепко следя глазами за приближающимся валом огня. Попросил молящим голосом: – Уходи, служивый!
Но служивый, вместо того чтобы уйти – все-таки ему приказывал адмирал, – упрямо помотал головой, черное длинное лицо его вытянулось еще больше и стало походить на лошадиную морду, он неожиданно подпрыгнул, словно огонь прижег ему пятки, и закричал визгливо, сорванным голосом:
– На помощь!
Напарники его исчезли, ждать помощи было неоткуда, но тем не менее сверху, едва ли не с орудийных башен, незамедлительно соскользнули два матроса, ничего не говоря, подхватили адмирала под мышки и выволокли из полосы огня.
– А ну, пустите меня! – сипло рявкнул на них Колчак, но рявканья не получилось, изо рта у него выкатилось что-то ушибленное, едва слышное. – Я вас под суд отдам, – пообещал он.
– Если сгорите, ваше превосходительство – не отдадите! – просипел ему на ухо один из матросов, и Колчак поморщился от боли, проколовшей ему виски. – Для того чтобы отдать нас под суд, надо целым остаться.
– Что делается, что делается, – задавленно пробормотал второй матрос, оглядываясь. – Море огня. Сашка! – прохрипел он напарнику. – Наши ребята в переделку попали – в огне корчатся. Айда их спасать!
Но спасти уже никого не удалось, – внутри «Императрицы» вновь раздался взрыв – этот взрыв был сильнее остальных, одна из орудийных башен вдруг дернулась и накренилась, с палубы смело горящие шлюпки, катер с проломленным дном, бухту каната, которая размоталась в воздухе и, похожая на страшную, горящую, очень длинную змею, плюхнулась в воду.
Только дым пошел над плоскими угрюмыми волнами, всколыхнул несколько мертвых чаек и исчез.
В следующий миг линкор дрогнул, кренясь на один борт, внутри черной, закопченной по самые мачты громадины раздался долгий тревожный стон, выбивший на коже людей сыпь – слишком страшным, слишком потусторонним, засасывающим в себя был этот стон. Люди почувствовали, что некая неведомая сила – скорее всего, нечистая – увлекает их в преисподнюю, ломает хрящи, забивает назад, в глотки, крик.
Линкор вновь дрогнул, взбил мелкую плоскую волну, ровной линейкой покатившуюся к берегу, усеянному праздными зеваками – время было раннее, но у зевак, видимо, никаких расписаний нет, они готовы пожертвовать и сном, лишь бы поглазеть на что-нибудь. Колчак нервно приподнял плечи, словно ему было зябко, сунул пальцы крест-накрест в рукава – он хорошо понимал, что сейчас произойдет, но помешать этому уже никак не мог.
Голова болела, в затылке теснилась горячая тяжесть, в ушах стоял звон – не хотелось ни думать, ни действовать. Даже шевелиться и то не хотелось – все тело сковала равнодушная усталость.
«Императрица» дрогнула в третий раз, выдирая из воды темный блестящий бок, с борта начали прыгать люди, по наклонной палубе вновь пронесся огненный шквал, подметая, сгребая рыжими пальцами остатки того, что там находилось. Многоголосое раздавленное «О-ох!» повисло над кораблем.
Послышался тяжелый внутренний гул, потом – скрежет, из башен, прямо из орудийных стволов, также вырвалось пламя, словно корабельные пушки рванули разом, несколько дюжих матросов подхватили Колчака под мышки иперекинули на катер.
На катере уже находился начальник походного штаба Смирнов. Глаза у Смирнова были влажные.
– Это что же такое, Михаил Иванович, творится, – пробормотал Колчак жалобно.
– Это что же такое, Михаил Иванович, творится, – пробормотал Колчак жалобно.
– Диверсия, как пить дать, диверсия, – произнес Смирнов убежденно, перекрестился и поднес платок к глазам. – Лучший корабль Черноморского флота...
С «Императрицы» в воду продолжали сыпаться люди. Судорожно работая руками, они саженками отплывали от погибающего корабля в сторону – иначе засосет в гигантскую воронку, затянет на дно. Воздух был полон криков, рева кораблей, стука машин, плача, скрежета, грохота. Вокруг «Императрицы Марии» сновали катера, подбирали людей, от этого многоголосого гула можно было сойти с ума.
То, что линкор не удастся спасти, было уже всем понятно.
– Диверсия это, точно диверсия, – продолжал заведенно бормотать Смирнов, – такой корабль могли погубить только диверсанты.
Огонь вновь валом покатился по палубе кренящегося линкора – он продолжал ложиться на борт, – не удержался на гладкой горячей поверхности, сорвался в воду, зашипел сатанински, отгоняя от себя катера, и угас, из ревуна «Императрицы» вырвалась белая струя пара, и над морем повис прощальный горький гудок – линкор, как живой человек, который, как и всякий человек, очень хотел жить, прощался сейчас со всеми, кто пытался его спасти. Лица людей, находящихся вместе с Колчаком на катере, исказились.
Адмирал не выдержал, застонал, рванулся к борту катера, сзади в него вцепился крепкими пальцами, будто клещами, капитан первого ранга Смирнов.
– Александр Васильевич! – выкрикнул он умоляюще. – Вы уже ничем не сумеете помочь.
– Да пустите же меня! – засипел Колчак, стараясь освободиться от рук Смирнова. – Пустите!
Катер застучал мотором, отходя от гибнущей «Императрицы».
– Александр Васильевич!
– Пустите! – Колчак сделал несколько резких движений и угас – понял окончательно, что ни он, ни Смирнов, ни люди, собравшиеся сейчас на катерах – умные, горячие, храбрые, – не смогут помочь тонущему линкору.
А «Императрица» продолжала подавать прощальный гудок: кто-то из офицеров – впрочем, вовсе не обязательно, что это мог быть обязательно офицер, мог быть простой матрос, прошлое унесло этот факт с собой, – скорее всего, раненый, мертво вцепился в рукоять ревуна и не отпускал его.
Звук ревуна вышибал на коже дрожь, рождал слезы, онемение, люди теряли речь, деревенели, слыша его, – слишком щемящим, угасающим был этот долгий звук. Колчак не выдержал, сглотнул слезы, скопившиеся у него в глотке, услышал рядом задавленный взрыд – это корчился Смирнов, – посмотрел на свои черные, ободранные, в крови и саже руки, вытер ими глаза.
Так с долгим прощальным гудком «Императрица» и ушла на дно северного рейда, края огромного буруна приподнялись на несколько метров над водой, втягивая в свистящее нутро обрывки канатов, тряпье, брезент, людей, плавающие доски, целехонькую лодку, невесть откуда принесенную волной, потом опали, и сделалось тихо. «Императрицы Марии» не стало.
Была создана комиссия. Установить причину взрывов и пожара на «Императрице» комиссия не смогла – высказала лишь несколько предположений, в том числе и диверсию...
Уже позже, в советское время, в 1933 году была создана еще одна комиссия, которая тщательно исследовала документы, проутюжила дно северного рейда в поисках обломков – кое-что, естественно, нашла, хотя корабль был поднят на поверхность через полгода после трагедии и к 1927 году распилен на металл, – сопоставила с бумагами, добытыми нашей разведкой, и сделала вывод: против «Императрицы» была совершена диверсия. Руководил диверсией германский разведчик В. Верман.
Кстати, версии о том, что здесь поработали вражеские диверсанты, а русская служба, призванная охранять флот от «тараканов», как обычно, «лопухнулась», придерживался и сам Колчак.
Он сказал:
– Как командующему мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убежден: здесь диверсия.
Кстати, в официальном заключении, утвержденном морским министром И. К. Григоровичем, было указано на «сравнительно легкую возможность приведения злого умысла в исполнение при той организации службы, которая имела место на погибшем корабле».
Флот не досчитался трехсот человек – одни ушли на дно вместе с «Императрицей», другие умерли от ожогов и ран в госпитале.
Угрюмый, черный как грач, похудевший, носатый Колчак пришел вечером домой, не раздеваясь, упал в кресло, вытянул ноги.
Из комнаты появилась Софья Федоровна – выплыла неслышной птицей, спросила озабоченно:
– Что случилось, Саша?
Колчак неприязненно посмотрел на жену.
– А ты разве не знаешь, что случилось?
У Софьи Федоровны от резкого тона мужа обвяли плечи.
– Как не знаю... Все знаю.
– А спрашиваешь. – Колчак недовольно пошевелился в кресле, усаживаясь поудобнее. – Собирай вещи, мы уезжаем.
– Куда?
– Для начала в Петроград, в распоряжение министра Григоровича. А потом видно будет. Меня снимают с должности.
Софья Федоровна обреченно прижала пальцы к губам.
– Как?
– Это вполне естественно. Утопить такой корабль и не ответить за него... Так не бывает. Уже и новый командующий флотом на мое место определен. – Колчак, как обиженный мальчик, подтянул к креслу ноги. Было сокрыто в его надломленной позе что-то горькое. – Не удержались, не подождали даже выводов комиссии.
– Кто тебе сообщил об этом?
– Смирнов. А ему – какой-то чин из Главного морского штаба.
– А кого же прочат на твое место?
– Альфатера. [144]Василия Михайловича Альфатера.
– Господи, да он же – полное ничтожество.
– Это совершенно ничего не значит. У нас ничтожества занимают и не такие посты. У Альфатера большие связи в Ставке. Он – откровенный карьерист. Причем из тех настойчивых карьеристов, которые обычно всего добиваются. На мой взгляд, максимум, на что он способен, – шаркать ножкой по паркету. Насколько я могу догадываться, ему вместе с новым назначением приготовлен и флигель-адъютантский шнур на погоны.
– Господи! – едва слышно вздохнула Софья Федоровна.
– Вот и я о том же. Но не будем унывать, Сонечка, – с неожиданной горькой нежностью произнес он.
Конечно же, за гибель корабля надо было отвечать – в России во все времена кто-нибудь за что-нибудь обязательно отвечает и, случается, лишается головы, Колчак тоже приготовил свою голову для топора... Тем же вечером под балконом у него зафыркал штабной автомобиль. Колчак выглянул в окно – из автомобиля поспешно выбрался Смирнов.
У Колчака невольно дрогнуло, заныло тоскливо, удушливо сердце, приложил пальцы к груди, застонал еле слышно. Смирнова он встретил в прихожей уже одетым.
– Вас к прямому аппарату, Александр Васильевич, – сказал ему Смирнов.
– Кто на связи?
– Морской министр.
«Вот и все, вот и поставлена последняя точка, – тяжело и тоскливо, страдая от внутренней пустоты и холода, подумал он и поднял воротник плаща: его била дрожь. И состояние было такое, будто он заболевал. – А что дальше – непонятно. Хотя совесть моя чиста – я не виновен в гибели „Императрицы Марии“.
Под колесами автомобиля дребезжала, вызывая зубную боль, мокрая булыжная набережная, с неба сыпалась водяная пыль.
В штабе Колчак, не раздеваясь, поднялся в комнату связи, к телеграфистам.
Старший смены телеграфистов, пожилой прапорщик, протянул адмиралу узкую телеграфную ленту.
– Поехали! – приказал Колчак прапорщику.
Застрекотал аппарат.
«Как настроение, Александр Васильевич?» – спросил морской министр.
– Ответьте: «Настроение плохое», – проговорил Колчак.
Бобина аппарата медленно двинулась, подставляя ленту под текст, который поспешно отбивал телеграфист. Григорович отозвался так же коротко: «Поводов для уныния не вижу».
– Отбейте министру: «Благодарю за поддержку, ваше высокопревосходительство. Но тем не менее считаю себя виновным в гибели „Императрицы Марии“. – Колчак подождал, пока телеграфист отобьет этот длинный текст, телеграфист работал, как автомат, и, когда он умолк, Колчак продолжил: – Собираю вещи, чтобы выехать в Петроград».
Телеграфист министра отстучал незамедлительно: «Зачем, Александр Васильевич?»
– Передайте следующее... – Колчак нетерпеливо пощелкал пальцами, лицо у него дернулось, как от укола, он вновь нетерпеливо, словно бы куда спешил, пощелкал пальцами. – «По существующим правилам, насколько я знаю, командующий флотом несет персональную ответственность за крупные потери».
«Совершенно верно, – ответил министр, – но с причинами гибели „Императрицы Марии“ будем разбираться позже, после войны. Моя точка зрения: в гибели линкора вы не виноваты».
Колчак выдернул из кармана платок, промокнул им глаза.
– Ответьте министру: «Благодарю вас за доверие!»
Через несколько секунд крупная плоская бобина вновь дрогнула, и в руки Колчаку поползла лента с распоряжением морского министра: «Приказываю продолжать руководство боевой деятельностью Черноморского флота. Григорович».