— Да. Тогда-то я и потерял управление.
— Тот это сделал нарочно, — вмешалась Жильберта.
— Да нет, — ответил полицейский, — не будем ничего преувеличивать. Когда едешь слишком быстро, поверьте мне, не думаешь о том, что можешь столкнуть другого на обочину. Это слишком опасно.
Я наполнил бокалы, чтобы положить конец этому разговору. Жильберта с ее манерой вечно все драматизировать немного раздражала меня. Она не стала пить.
— За ваше здоровье, — сказал полицейский. — Сейчас самое время выпить за ваше здоровье.
Он поставил бокал ил поднос, всем выражением лица свидетельствуя, что это было стоящее шампанское, поднялся и, как полагается, отдал честь.
— Вы найдете его? — спросила Жильберта.
Полицейский бросил на меня сочувственный взгляд, который ясно говорил: «Не очень-то весело живется с вашей хозяйкой!», и заверил, что будет сделано все возможное, чтобы поймать этого типа. Пожал нам руки и удалился. Я позвал Жильберту.
— Послушай, моя дорогая, сперва присядь здесь, рядом со мной… Я не хочу, чтобы ты так расстраивалась из-за этой дурацкой аварии. Он прав, этот полицейский. Если бы я ехал медленнее, если бы я так не торопился рассказать тебе обо всем, ничего бы не случилось. Но сейчас все позади… У меня все в порядке. Может быть, только немного болит голова. Выпью таблетку — и как рукой снимет. Так что доставь мне удовольствие… Нет, это некрасиво с твоей стороны. Она плакала у меня на плече. Она вся исходила слезами, как исходят кровью.
— Жильберта, родная моя…
— Я не хочу больше жить…
— Но уверяю тебя, все это пустяки. У меня уже была «своя» авария. Ничего не поделаешь. Когда ездишь на машине, рано или поздно это должно произойти. Так вот, это уже произошло. Я счастливо отделался. Поговорим о другом…
Бесполезно. Никакие доводы не действовали на нее. Она хотела целиком погрузиться в свое безграничное горе. Она находила в этом удовольствие.
— Жильберта, ты поступаешь нечестно. Ты просто хочешь свалить всю вину на меня.
— Как так?
Она подняла ко мне лицо, на которое страдание наложило свой отпечаток, лицо, где не было и тени притворства, никакой задней мысли. Я продолжал уже не так уверенно:
— Да, ты ухватилась за эту аварию, Жильберта. Сейчас ты пытаешься заставить меня от всего отказаться… От музыки, от гастролей… Не знаю почему, но тебе это неприятно, тебе не хочется, чтобы я пробился, достиг успеха. Ты сама не своя всякий раз, как только я заговариваю о Боше.
— Ты действительно веришь тому, что говоришь? Я опустил голову.
— А что еще мне остается думать?..
Она заставила меня посмотреть ей в глаза, погрузиться в ее светлые глаза, в которых светилась невыносимая нежность.
— Жак, ты до такой степени сомневаешься во мне? Я высвободился, слегка пристыженный, но полный решимости бороться до конца.
— Кто в ком сомневается? — ответил я. — Если уж говорить правду, разве ты не пытаешься всеми средствами помешать мне?
Охваченная внезапной вспышкой гнева, она поджала губы. Потом отстранилась от меня, словно я представлял для нее опасность, угрозу, и с трудом сдержала слова, которые готовы были у нее уже сорваться. Я остро чувствовал, что в ней происходит какая-то борьба, что она никак не может решиться сказать мне что-то очень важное. Была ли то минута истины?
— Ты клянешься мне, — прошептала она, — что это действительно был самый обычный несчастный случай? Я настолько не был готов к такому вопросу, что не смог удержаться от смеха.
— Ну а что, по твоему мнению, это еще могло быть? Конечно же, обычный несчастный случай, и я не попал бы в эту аварию, будь у меня хорошо развиты рефлексы и не крути я руль сначала направо, потом налево. Вот с тобой, к примеру, ничего бы такого не произошло.
— Вот видишь!
— Что?
— Что я должна быть рядом с тобой, всегда. Как только ты остаешься один, ты делаешь глупости. Жак, позволь мне сопровождать тебя повсюду. Нет, я не хочу мешать тебе, любимый, добиться успеха. Но тебе нужно, чтобы кто-нибудь заботился о тебе, чтобы кто-нибудь стоял между тобой и остальными, занимался всякими мелочами, на решение которых у тебя нет времени. Разве это не так?.. Разве у всех великих музыкантов, у всех этих Франческатти, Стернов нет секретарей, которые отвечают вместо них, не подпускают к ним докучливых поклонников, охраняют их от толпы?
Я понял, к чему она клонит, но теперь это меня забавляло, я хотел, чтобы она сама договорила все до конца. Я ошибся. Она не ревновала меня; она просто боялась, что не будет приобщена к моему успеху. Она хотела нечто совершенно естественное — быть не просто моей спутницей, но и помощницей. Если бы я не прожил всю свою жизнь один, я бы это понял гораздо раньше.
— Я знаю, чего тебе не хватает, — продолжала она, — я человек практичный, умею наблюдать. Никто не подступится к тебе без моего разрешения.
— Ох, ох, — пошутил я. — Быть секретарем тебе уже мало. Ты хочешь быть еще и моей телохранительницей.
— Я не смеюсь.
— Ладно, решено… И начнем мы, конечно, немедленно. Имеет ли право хозяин обнять своего телохранителя? А затем принять ванну?
Кризис миновал. Я так страшился мучительных объяснений, что сразу же почувствовал себя совершенно здоровым и пришел в прекрасное расположение духа. Жильберта со своей стороны тоже казалась успокоенной. Незадолго до ужина она спросила:
— Не могла бы я взглянуть на то, что осталось от машины? Мне нужно знать, можно ли ее отбуксировать, или надо будет послать за ней грузовик.
Мысль была весьма разумной, но я уловил, как мне показалось, в том слишком ровном тоне, каким это было сказано, плохо скрытое беспокойство. Я с удивлением обнаружил такую черту ее характера, о которой никогда не подозревал. Жильберта была человеком неуравновешенным. Это, конечно, не облегчит нашу совместную жизнь, и, возможно, я поступил легкомысленно, доверив ей заботу об охране своих интересов. Мы дошли вместе, причем я прихрамывал, до автострады. Несколько любопытных собралось около разбитой машины. Рука Жильберты вцепилась в мое плечо. Исковерканный автомобиль весь словно съежился, не оставляя внутри места для человека. Я должен был бы превратиться в покойника, которого невозможно было бы узнать, если бы меня не выбросило на траву.
— Действительно чудо! — прошептал я.
— Чудеса бывают только раз, — сказала Жильберта дрожащим голосом.
Мы простояли так довольно долго, на почтительном расстоянии, словно загипнотизированные этими обломками.
— У него не было никаких причин сворачивать с дороги, — заметила Жильберта, — раз он ехал по полосе, отведенной для скоростных автомобилей. А не было ли перед ним другой машины?
— Нет. Дорога была свободна. Это я прекрасно помню. Но я должен был ехать правее. Может, прижимая меня, он хотел напомнить мне об этом?
— Полно! — Помолчав, она добавила: — Ты больше не сядешь за руль. Не следовало мне снимать эту квартиру.
— Мы сняли ее вместе.
— Да, но я сделала плохой выбор. Квартира неудачно расположена. Ты вынужден совершать утомительные переезды.
Она, казалось, была искренне сердита на себя, ее удручала серьезность совершенной ошибки.
— Ладно, — проговорил я, — еще немного, и ты обвинишь себя, что направила мою машину прямо на это дерево! Пошли отсюда! Вернемся домой! Не следует все усложнять. Я увлек ее, но она еще несколько раз оглядывалась, все повторяя:
— Мы купим другую. Дело не в этом… Не в этом! Вечер прошел довольно грустно.
ИЗ ОТЧЕТА № 13
… Фон Клаус чуть было не погиб в машине на восточной автостраде. Обычное дорожное происшествие. Он ехал быстро, и его прижал какой-то тип, ехавший еще быстрее, чем он, на машине марки «альфа-ромео». Он потерял управление своей машиной и несколько раз перевернулся. Все обошлось. Что очень жаль. Это происшествие вынуждает нас изменить свои планы. Второе «происшествие» такого же порядка может и в самом деле показаться подозрительным.
30 августа
Жильберта плохо спит. Она внезапно просыпается с криками: «Нет, нет…» Я подхожу к ней, целую. Она не знает, что ее разбудило. Моя авария глубоко ее потрясла, вот в чем дело. Я вижу, что она также потеряла аппетит. Стоят мне спуститься в сад выкурить сигарету, как она тут же бежит следом за мной: «Куда ты?» Меня, естественно, это раздражает. Я не могу отчитываться в каждом своем шаге. Но заставляю себя быть с ней терпеливым. В конце концов Жильберта успокоится. По крайней мере я на это надеюсь. Если же нет, нас ждет невеселая жизнь.
31 августа
Она снова принялась за прежнее. Наша квартира ей уже не нравится… Во-первых, нам нужен телефон. А потом, это слишком далеко. Целых четверть часа до вокзала. Пригородные поезда не слишком удобны. Поставщиков не так-то просто сюда заманить. Она всем недовольна.
— Тебе не хочется перебраться в Париж?
— Тебе не хочется перебраться в Париж?
Что касается мена, я согласен на все, лишь бы меня оставили в покое. А вот покоя и нет. Жильберта чудесная женщина, но, если я долго валяюсь в постели, она начинает открывать кран в ванной комнате, звенеть чашками, чтобы напомнить мне, что пора вставать. Она просыпается рано и не выкосит, когда я в пижаме бесцельно слоняюсь по комнатам, как я привык за многие годы. Моя любовь к беспорядочной жизни действует ей на нервы. Если я слишком долго сижу в кресле, закрыв глаза и положив ноги на край стола, она наклоняется ко мне:
— Тебе скучно?
— Да нет, я работаю.
— Странная манера работать!
И тем не менее это так, я работаю, я мысленно проигрываю музыкальные пьесы, составляю программы, налаживаю понемногу жизнь квартета, моего квартета. Иногда она бросает как бы мимоходом, что еще хуже:
— Там ты играл куда больше…
— Да.
— Ты это из-за меня меньше играешь?
— Да нет. Только я ничего не могу делать, пока остальные не приедут.
Она не смеет признаться мне, что ее мучит, но я и так знаю. Когда она видит, как я сижу вроде бы без дела, она не смеет выйти из дому. Она воображает, что я со своей стороны только и подстерегаю минуту, когда смогу отправиться один на прогулку, и тогда или меня собьет машина, или мне на голову свалится труба, и меня, окровавленного, принесут домой. Вот такие картины неотступно преследуют ее. Так что мы почти все время проводим дома. И становимся оба все более обидчивыми и подозрительными. Теперь ей захотелось снять квартиру в центре Парижа. Она обставляет ее, украшает, спрашивает мое мнение. Меня же это совершенно не интересует. Откровенно говоря, мне не терпится оказаться в Бордо, Лионе, Тулузе или же в Брюсселе, Лозанне, Милане, и меня бы вполне устроила любая комната в гостинице. Мне и дела нет до атласа и кретона, когда я весь погружен в Гайдна или Моцарта. Но это я держу про себя, потому что Жильберта не поняла бы меня. И чтобы ее успокоить, я заставляю себя, словно наказанный школьник, играть этюды. Когда она решает, что я занят работой, что я увлекся, она уходит по делам. Я и не слышу, как она тихонечко закрывает за собой дверь. Если бы она посмела, она бы заперла меня на ключ. Вернувшись, она прислушивается. Я просто чувствую, как она переводит дыхание, успокаивается. «Благодарю тебя, Господи; он здесь! Он не сбежал от меня!» «Ты принадлежишь мне!» — говорят любовники. Увы!
3 сентября
Меня просто поражает, какую энергию может развить Жильберта, когда ей чего-то очень захочется. Она вбила себе в голову, что наша маленькая квартирка расположена в неудобном месте. Так вот, теперь она присмотрела новую меблированную квартиру. Право же, она ставит передо мной множество проблем! Во-первых, где она берет деньги? Может, заняла деньги под виллу? Я, понятно, не стану ее об этом спрашивать, но у меня вовсе не создается впечатления, что она экономит или стеснена в средствах. А я ведь помню, что мне сказал Франк: де Баер все промотал и Жильберте необходимо получить наследство, то самое наследство, о котором она даже не упоминает. Все-таки это очень странно! Если бы она заложила свою виллу, она наверняка не была бы столь расточительна. Впрочем, кто станет покупать заложенную виллу? И вот по вечерам, ложась в постель, я принимаюсь сочинять самые причудливые истории. Я думаю, Франк просто солгал мне, что Жильберта всегда была богата, а вот у де Баера не было больше денег и он был вынужден, как и Мартен, выносить все капризы этой неуравновешенной женщины. Да, другого слова и не подберешь. Кажется, она не в состоянии долго оставаться на одном месте. Нам хорошо было здесь! Теперь она буквально влюбилась в какой-то дом в двух шагах от Елисейских полей. И по причине совершенно невероятной! Когда я заметил, что мы могли бы устроиться в более спокойном квартале, она мне ответила:
— Тут по крайней мере ты не будешь подвергаться риску!
Мне не хотелось ссориться, но порой я не выдерживаю, когда со мной обращаются как с несмышленышем. Даже все ее знаки внимания, небольшие подарки кажутся мне неуместными. Она постоянно окружает меня заботой, словно я болен, смотрит на меня с такой тоской, словно меня подтачивает какая-то неведомая болезнь, а я об этом даже не подозреваю. Она ни в чем не знает границ. Сколько тайн в человеческих существах! Мы можем лишь предполагать, каковы они на самом деле, и вынуждены постоянно вносить поправки в свои представления. Лили была проще, и с ней было куда спокойнее!
Итак, завтра мы переезжаем. Можно было бы дождаться конца месяца. Нет. Надо уезжать сегодня же. Нельзя упустить такую возможность, возможность, которая, как я полагаю, будет стоить нам бешеных денег. Я побывал вчера в этой новой квартире: две малюсенькие спальни, крохотная гостиная, кухонька, не больше сторожки, и ванная комната, где я с трудом помещаюсь. Но квартира очень нарядная, светлая, окна смотрят в парижское небо, и это вознаграждает за все. Седьмой этаж. За одной из стен скользит лифт. Слышны его приглушенные щелчки. К счастью, я люблю рельсы и все, что напоминает мне жизнь в поезде и на вокзалах. Я буду спать здесь.
— Тебе нравится, дорогой?
Как тут сказать «нет»! И почему я должен говорить «нет»? Мне нравится! Здесь или еще где-то… А потом, тут есть телефон. Белый аппарат, совсем как те, что показывают в кино. Боше сразу оказывается совсем рядом. Я снимаю трубку и, чтобы обновить линию, сообщаю его секретарше мой новый адрес и номер телефона. Жильберта внимательно наблюдает за мной, словно я неосторожным движением собираюсь пустить в ход какую-то адскую машину. Затем мы едем взглянуть на небольшую рабочую студию, которую снял для нас Боше в Плейеле. У меня от радости перехватывает дыхание. Пюпитры, кипы партитур и что-то неповторимое в воздухе, на стенах, на стульях, какое-то особое присутствие музыки — все пьянило меня, доставляло тайное, глубокое, полнейшее удовольствие.
— Я устроюсь здесь, в углу около двери. Я не буду вам мешать, — сказала Жильберта. Я подскочил. Я совсем забыл, что она собиралась…
— Это тебя не стеснит?
— Нет. Конечно, нет.
Как сделать, чтоб она поняла, что музыканты, которые впервые играют вместе, подобны любовникам, которые впервые заключают друг друга в объятия. Свидетели превращаются в соглядатаев! Моя радость была испорчена на весь остаток дня.
4 сентября
Вот мы и поселились в нашей новой квартире. Право, мне приятно сознавать, что я «подключен» к внешнему миру. Это трудно объяснить. Здесь я чувствую себя более активным. Нужно договориться о встрече — достаточно телефонного звонка, и импульсы уже летят в разные стороны, бегут по дорогам, по проводам, передаются по радиоволнам. Я словно нахожусь у пульта управления. Париж, он излучает такую силу, которая отражается до бесконечности. И в доказательство тому мне позвонила секретарша Боше: мои три партнера приезжают сегодня. Боше намерен устроить нам встречу и предлагает для этого ближайший вторник. Встреча состоится у него в шестнадцать часов. Ему необходима моя хорошая фотография, пока нас не сфотографируют группой. Он посылает мне взамен фотографии моих будущих коллег.
Таким образом, все устраивается очень быстро. Жильберта, подойдя ко мне, смотрит на меня с тревогой. Я смеюсь, вешая трубку.
— Все в порядке! Через три дня наш квартет уже будет существовать. А сейчас мы идем к фотографу.
— Зачем? Я обнимаю ее за плечи, целую, осторожно встряхиваю.
— Проснись же, Жильберта. Зачем мне фотографироваться? Для рекламы, естественно!
— Я поняла, — проговорила с какой-то злостью Жильберта. — Значит, твои фотографии будут красоваться повсюду, как фотографии мисс Лазурный Берег?
— Но, успокойся, не на первой странице. Во всяком случае, не сразу. Я бы многое отдал, чтобы они повсюду «красовались», как ты говоришь! Жильберта прижимается головой к моей груди.
— Прости меня, — шепчет она, — я бы тоже этого хотела, раз тебе это доставляет радость. Но я боюсь бестактностей газет. Они начнут копаться в нашей жизни. Ты же их знаешь. От них ничто не ускользает…
— Мы придумаем себе биографию. Нарасскажем всякого.
Я увлекаю за собой Жильберту. Сейчас не время рассуждать. Сейчас надо наслаждаться радостью, что тебя зовут Кристен. Квартет Кристена. Афиши на Елисейских полях, у Дюрана, повсюду. Мы садимся в лифт. Мы стоим, тесно прижавшись друг к другу, в блестящей кабине, и, пока мы спускаемся к жизни, к настоящей жизни, к яркому летнему солнцу, я касаюсь долгим поцелуем глаз Жильберты.
— Фотоателье «Аркур», само собой разумеется. Жильберта не отвечает. Она покорно следует за мной. Я думаю, не неврастения ли это. В «Свирели» она ни у кого не бывала, никого не принимала. Мне вспоминается ее смятение, ее холодность во время посещения Боше, а затем и адвокатши. Ее одновременно и притягивает, и отталкивает эта новая жизнь, которую я ей предлагаю. Но она полюбит ее, я уверен.