Помолчав, она продолжала:
– Первым моим желанием было вылезти из окна. К счастью, я этого не сделала. - Она вновь умолкла. - Со свалки я выбиралась почти всю ночь. Приходилось карабкаться с одной разбитой машины на другую. Иногда перепрыгивать. Кошмар.
– Удивительно, что у вас хватило духа остаться в машине.
– Голова сразу заработала. Когда умираешь, тут же весь хмель выходит.
Я рассмеялся. Просто не смог сдержаться. В ту же секунду расхохоталась и она. На миг мне стало хорошо-хорошо и тепло-тепло - уж не помню, когда со мной такое происходило. Словно подзаряжая друг друга, мы безудержно хохотали, и колебания нашего веселья накладывались друг на друга, пока по всей округе в радиусе мили телеэкраны не засыпало «снегом» помех.
Моя бдительность ослабла. Женщина взяла меня за руку.
В меня хлынули воспоминания. Ее первое свидание с Чарли. Он был электриком. Ее соседка затеяла капитальный ремонт. А моя новая знакомая работала в тот момент у себя на заднем дворе. Чарли завел с ней разговор. Назначил свидание. Они отправились на дискотеку в квартале Адамс-Марк - это где Сити-Лайн-авеню.
В то время ей вообще было не до романов. Она еще не оправилась от кошмарной связи с женатым человеком, который считал ее своей собственностью, хотя вовсе не собирался узаконивать их отношения. Но когда Чарли предложил выйти для разнообразия на улицу - у него, дескать, в машине есть кокаин (дело было в семидесятых годах), - она с ходу согласилась. Все равно рано или поздно он к ней начнет подъезжать. Лучше уж сразу с этим покончить, чтобы выгадать побольше времени для танцев.
Но после того, как они подзарядились кокаином, Чарли потряс ее до глубины души: взял ее руки в свои и расцеловал. В те времена она работала в гончарной мастерской, так что руки у нее были красные и мозолистые. Она их очень стеснялась.
– Красивые руки, - бормотал он. - Какие красивые, красивые руки.
– Ты надо мной смеешься, - обиделась она.
– Нет! Эти руки не ленятся, а делают. И то, что они делают, придало им форму. Как камни в ручье - их ведь обкатывает текучая вода. Как инструменты, которыми работают. Хороший молоток всегда красив. Вот так и с твоими руками.
Легко можно было бы предположить, что он просто ее охмуряет. Но по голосу, по интонации было ясно: его слова совершенно искренни. Взяв его руки в свои, она увидела, что они тоже красивы. Внезапно она обрадовалась, что после разрыва с Дэниэлом все-таки не бросила принимать противозачаточные таблетки.
Она заплакала. Чарли уставился на нее встревоженными, непонимающими глазами. Но совладать с собой она не могла. Все слезы, оставшиеся невыплаканными за последние два года, теперь полились из ее глаз безудержным потоком.
«Малютка Чарли, - подумала она, - бери меня, я вся твоя».
И все это в одно мгновение. Я вырвал руку из ее пальцев. Цепь разомкнулась.
– НЕ СМЕЙ ТАК ДЕЛАТЬ! - завопил я. - НЕ СМЕЙ БОЛЬШЕ КО МНЕ ПРИКАСАТЬСЯ!
Презрительно-ледяным тоном Вдова произнесла:
– Для меня это тоже было не слишком приятно. Но я должна проверить, много ли ты помнишь о своей жизни.
Боюсь показаться наивным, но я не сразу сообразил, что обмен воспоминаниями был взаимным. А сообразив, обиделся. Но прежде чем успел высказать свое возмущение, она сказала:
– От тебя почти ничего не осталось. Ты лишь обрывок человека. Ошметки в лохмотьях. Практически ничто. Неудивительно, что ты так напуган. Чарли сказал бы, что у тебя «диспропорциональное соотношение сигнала с шумом». Нью-Йорк тебя почти доконал.
– Это не дает тебе права…
– Помолчи. И слушай меня. Жить легко - плывешь себе по течению. Смерть - совсем другое дело. Цепляться за Землю очень сложно, а послать все к черту легче легкого. Искушение никогда тебя не оставляет. Поверь моему опыту. Когда-то в Роксборо нас было пятеро. И где, как ты думаешь, остальные? Прошлой весной через Мейнеюнк пришли еще двое, разбили лагерь под Элем. А к осени их и след простыл. Держаться за Землю - тяжелая работа. В один прекрасный день звезды начинают петь для тебя, а еще через день ты ловишь себя на том, что прислушиваешься к ним. А спустя- неделю понимаешь, что правда на их стороне. Ты пассивен; ты всего лишь реагируешь на то, что случается. Этим не проживешь. Чтобы выжить, тебе нужно точно знать, зачем ты стараешься.
– Ну, а ты - зачем?
– Я жду Чарли, - сказала она просто.
«Интересно, сколько лет она ждет», - подумалось мне. Три? Пятнадцать? Надолго ли вообще хватает человека, который решил держаться за Землю? Однако, несмотря на свое смятение и взвинченные нервы, я сообразил, что о таких вещах лучше не спрашивать. Сердцем она наверняка и так понимает, что Чарли к ней не придет.
– Меня зовут Кобб, - сказал я. - А тебя?
Она замялась, а затем, странно оглянувшись невесть на что, произнесла:
– Я вдова Чарли. Все остальное неважно.
Других своих имен она мне так и не открыла и потому отныне стала для меня просто «Вдовой Чарли».
Перевернувшись на спину, я приник всем телом к жестяному потолку. Распростер руки и ноги, сделавшись призраком морской звезды среди летучих мышей. «Обрывок, - назвала она меня. - Ошметки в лохмотьях». И еще: «Неудивительно, что ты так напуган!» С тех пор как меня занесло на эту окраину системы энергоснабжения, прошло много месяцев, и все это время я не видел от нее ничего, кроме презрительной снисходительности.
И потому я все-таки вышел наружу, где бушевала гроза.
Дождь был мне не страшен. Капли пролетали сквозь меня. Но порывы сильно ионизированного ветра так и норовили сбросить меня с проводов, а трансформаторная будка у дома Вдовы пылала синим актиническим огнем. То был фонтан энергии, упавшая на землю ослепительная сверхновая. Очередная молния расстегнула меня, как свою тезку-застежку, вывернула наизнанку и вновь привела в обычный вид так быстро, что я и моргнуть не успел.
Вообще-то Труподав был виден от самого «Рокси», но горящий трансформатор мешал разглядеть монстра как следует. И лишь приблизившись на расстояние квартала, я понял, что именно происходит на моих глазах.
Умирающий трансформатор стал для Труподава кормушкой. Монстр жадно сосал из него энергию, содрогаясь всем телом, как напитавшийся кровью москит. Из боков Труподава выросли полупрозрачные синие плазменные крылья. Огромные, искривленные, эти крылья охватывали дом Вдовы сплошной круглой стеной. В резонансных точках из крыльев выступали уменьшенные, не очень детально проработанные копии самого Труподава. Все они, как стражи, были обращены лицом к Вдове.
Итак, она была заперта в колючем кольце, сплетенном из электричества и злобы.
Я благоразумно отступил в соседний квартал. Правда, костер трансформатора наверняка загораживал меня от Труподава, так как последний остался на месте, безглазо уставившись внутрь круга. Трижды я обошел дом Вдовы, высматривая лазейку в кольце блокады: какой-нибудь неохраняемый электрический провод, железную ограду, любой непрерывный металлический путь, расположенный слишком низко либо слишком высоко для щупалец Труподава.
Ничегошеньки.
Наконец, поскольку выбора не было, я вошел в дом напротив жилища Вдовы - тот, который было хуже всего видно с того места, где цвел невнятно бормочущий вулкан, который когда-то был трансформатором. Электрический провод привел меня на тесный чердак. Оттуда я соскользнул по проводке через два этажа в подвал. Мельком я заметил мужчину, храпящего на кушетке перед выключенным телевизором, в котором все еще сохранялся остаточный заряд. Телевизор гордо стоял, нагло выпятив экран и раздувшись от краденой энергии. Если б тот бедняга на кушетке видел то, что вижу я, у него в жизни бы рука не поднялась вновь включить телевизор. В подвале, цепляясь руками и ногами, я перелез из стиральной машины в главное входное отверстие водопровода.
Оседлав трубу и собрав в кулак всю свою волю, я нырнул под землю.
Там стоял кромешный мрак. Я полз по трубе, весь содрогаясь от паники. У меня отрубились почти все чувства: зрение и слух, вкус и обоняние. И лишь руки ощущали холод чугунной трубы. Пройдя сквозь стену, труба завершилась тройниковой муфтой, которая, в свою очередь, соединялась с отводной трубой водопровода, проложенной под мостовой. Я пополз дальше.
Переживание было не из приятных - словно тебя медленно-медленно душат, и конца этому не видно. Словно тебя заворачивают в черный драп. Словно тебя топят в чернилах. Словно на твоей шее бесшумно затягивается петля голосов, доносящихся с той стороны звезд.
Чтобы отвлечься, я начал вспоминать своего старика.
Когда мой отец был молод, он пробирался из города в город, ориентируясь по радио. Мчась по темным, обычно пустынным шоссе, он крутил ручку настройки то вправо, то влево, вправо-влево-вправо, пока не ловил какую-нибудь местную радиостанцию. Тогда он оставлял ручку в покое и ждал, пока не прозвучит название станции. По нему он угадывал свое приблизительное местонахождение - окрестности Олбэ-ни, к примеру. Если в приемник внезапно и громогласно врывался некий сигнал, столь же неожиданно переходящий в какофонию скорбных стонов и потустороннего писка, отец понимал: эти радиоволны во внимание принимать не стоит, ибо они прилетели из невообразимых далей по капризу ионосферы. Сигнал, мгновенно затухающий и тут же вновь возникающий в динамике, означал, что отец оказался на самой границе досягаемости станции. Но вот ему попадался сигнал, который нарастал и креп по мере того, как отец продвигался в глубь зоны приема, затем, достигнув крещендо, вновь начинал затихать, пока не растворялся в помехах, а затем исчезал в полной тишине. «Ага, - смекал отец, - я нахожусь несколько левее Трои и, в общем, не выбиваюсь из графика». И начинал ловить следующую радиостанцию.
Таким образом можно объездить весь континент, переходя, как эстафетная палочка, из рук в руки местных станций, настроившись на географию ночи.
Я прокрутил это воспоминание в голове три раза, отделывая и оттачивая фразы. Потом труба внезапно кончилась. Вытянув перед собой руку, я ощупал пустоту - и ничего не обнаружил.
Значит, я достиг основной трубы. На миг я запаниковал, испугавшись, что она окажется бетонной или керамической, а может, даже кедровой (в XIX веке их в городе проложили немало, и эти отрезки кое-где уцелели под тротуарами). Но мне редкостно повезло: водопровод здесь провели в краткий период моды на чугун. Я стал ползать вдоль основной трубы, сначала с одной стороны, потом с другой, в поисках отвода к дому Вдовы. Оказалось, что под мостовой прячется форменный лабиринт. Несколько раз я натыкался на газовые трубы или на те, по которым под высоким давлением нагнеталась вода к пожарным гидрантам. Приходилось долго тыркаться в поисках обходного пути. Наконец я отыскал нужное ответвление и возобновил свое мучительное подземное путешествие.
В подвале Вдовы я вынырнул законченным невротиком. До меня дошло, что я больше не в силах припомнить, как зовут моего отца. Вот уж, действительно, «ошметки в лохмотьях»! Я взобрался по проводке, осматривая все комнаты и невольно шпионя за семейством, которое купило дом после смерти Вдовы. На кухне перед мойкой стоял одутловатый мужчина в пижаме с засученными рукавами. Запустив руки по локоть в воду, он яростно драил тарелки при свете свечки. Женщина - очевидно, его жена, - повернувшись к нему спиной, демонстративно курила, то гневно затягиваясь, то выдыхая дым, буквально пышущий ненавистью. На втором этаже девочка лет двенадцати, горько рыдая, крепко прижимала к себе трехцветную кошку, которая тщетно пыталась вырваться. Слезы капали на кошачью спину. В соседней комнате мальчик помоложе в наушниках (плеер лежал у него на коленях) сидел на кровати и смотрел невидящими глазами в окно, где пылал трансформатор. Ни на первом, ни на втором этаже Вдовы не было. Как только она выдерживает в этом семействе - в духовке, где вместо пирогов выпекается хаос? Жалкая судьба - быть вечной наблюдательницей на чужом пиру, видеть, как живые безрассудно проматывают то, что ты сама уже истратила… Следы Вдовы были всюду, но сама она ускользала от меня. Я уже начал предполагать, что она, отчаявшись, бросилась в небо, но тут обнаружил ее на чердаке. Вдова цеплялась за кабель, ведущий к антенне. Она встрепенулась, удивленная моим неожиданным появлением.
– Пошли, - сказал я. - Я знаю выход.
Однако на обратном пути я долго не мог найти дорогу. Проблема была даже не в замысловатом лабиринте подземных труб, хотя заблудиться в нем было легче легкого, а в том факте, что Вдова заявила: «Никуда не пойду, если ты не будешь держать меня за руку».
– Ты и не представляешь, как это для меня трудно, - возразил я.
– Иначе я просто не решусь, - сказала она нервно и невесело рассмеялась. - У меня топографический идиотизм.
И вот, собравшись с духом, я схватил ее за руку и нырнул в стену.
В голове у нее творилось черт те что, я еле пробирался вперед, делая огромные усилия над собой, чтобы не соскользнуть с трубы. Мы проползли сквозь сотню ее воспоминаний, и все они относились к ее женатому любовнику, и все были одного сорта. Вот вам образчик:
Резко нажав рычажок, Дэниэл включил в машине радио. Салон затопила печальная музыка - что-то из классики.
- Не дури, крошка. Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? - чтобы указать на ее платье, он больно ткнул ее своим толстым пальцем в грудь. - Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх.
«Так чего ж не купил? - подумала она. - Садись на свой «метролайнер» и катись к себе в Нью-Йорк, к своей жене, деньгам и двум первоклассным шлюхам». Вслух, вполне цивилизованным тоном, она сказала:
- Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?
- Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим, как культурные люди.
Она вцепилась в руль, глядя прямо перед собой.
- Нет. Мы решим этот вопрос прямо здесь и сейчас.
- Черт подери, - одной рукой Дэниэл вытащил из кармана куртки пачку «Кента», выдавил из нее сигарету. Взял губами за кончик, выдернул. Щелкнул зажигалкой. - Ну говори, говори.
Ощущение безнадежности захлестнуло ее зловонной волной. А еще считается, что от женатиков легко отделаться. Иначе бы с ними вообще дела никто не имел.
- Отпусти меня, Дэнни, - взмолилась она. И затем, зная, что лжет, добавила:
- Если хочешь, мы останемся друзьями. Он раздасадованно хмыкнул.
- Я старалась, Дэнни, честно, я старалась. Ты даже представить себе не можешь, сколько сил я положила. Но все это зря.
- Ладно, я тебя выслушал. А теперь поехали, - перегнувшись через нее, Дэнни переключил передачу на задний ход. И наступил ей на ногу, больно вдавливая ее ступню в педаль акселератора.
Машина резко поехала назад. Будущая Вдова Чарли, вскрикнув, панически вывернула руль, а свободной ногой нажала на тормоз.
Машина подпрыгнула и с треском замерла. Послышался звон бьющейся пластмассы. Оказалось, что они врезались в «хёндай» фисташковой расцветки.
- Все, как по заказу! - процедил Дэниэл. Зажигалка погасла. Дэни-эл вновь щелкнул колесиком, прикурил, распахнул дверь. - Пойду посмотрю, что там.
Оглянувшись через плечо, она увидела, как Дэниэл, подтянув брюки, сидит на корточках около «хёндая». Внезапно ей захотелось развернуть машину и сбежать. Нажать на газ и вперед, не оглядываясь! Увидеть, как уменьшается в зеркале заднего вида его обескураженное лицо. Обливаясь слезами, она тихонько засмеялась.
Дэниэл вернулся:
- Все нормально, поехали.
- Я же слышала, там что-то разбилось.
- Ерунда, задняя фара, - он странно покосился на нее. - Ты чего смеешься? Совсем сбрендила?
Она беспомощно покачала головой, тщетно пытаясь отделить слезы от смеха. Затем, она сама не помнила как, они очутились на Экспрессвее. Тихо гудел мотор. Машина катила по безликому извилистому шоссе. Она была за рулем, но Дэниэл по-прежнему решал все за нее.
Тем временем мы окончательно заблудились. Всерьез и надолго. То, что я счел отводом основной водопроводной трубы, завело нас невесть куда. Следуя за извивами, мы наверняка преодолели уже несколько кварталов. Я остановился, выдернул свою руку из ее пальцев. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Когда сквозь тебя кипящим потоком льется едкое, ядовитое чужое прошлое…
– Послушай-ка, - сказал я. - Нам надо кое о чем договориться. Ее голос раздался ниоткуда, тихий, настороженный.
– Что?
Как тут лучше выразиться? Ужас этих воспоминаний заключался не в их неприглядности, но в их индивидуальных приметах. Они удобно входили в пазы, оставшиеся от моих подлинных воспоминаний. Они были привычны, как разношенные ботинки. Сидели, как влитые.
– Если б я хоть что-то об этой мути помнил, - сказал я, - извинился бы. Елки, разве я могу ставить тебе в вину твои же переживания? Разумеется, ты на меня зла. Но разве ты сама не понимаешь, все это прошло. Сгинуло. Пора тебе об этом забыть. Не надо спрашивать с меня за то, чего я даже не помню, идет? Все эти гадости случились двадцать, тридцать лет назад. Я был молод. С тех пор я переменился!
Осознав абсурдность своих слов, я чуть не рассмеялся, если б только мне было до смеха. Господи ты Боже, я вообще уже мертвец!
Долгое молчание. Затем:
– Значит, догадался.
– А ты знала с самого начала, - горько проговорил я. - Как только я спустился с высоковольтных проводов в Мейнеюнке. Она не стала ничего отрицать.
– Полагаю, мне должно быть приятно, что в свой черный день ты пришел ко мне, - произнесла она с интонацией, намекающей на обратное.
– Почему ты мне сразу не сказала? Зачем тянула?
– Дэнни…
– Не смей меня так называть!
– Между прочим, тебя зовут именно так. Дэниэл. Дэниэл Кобб.
Все те чувства, которые я пытался побороть под тем предлогом, что Вдова лжет или ошибается, окончательно взяли надо мной верх. Я рухнул ничком, крепко вцепился в трубу и стал биться о ее неумолимо-твердый чугун. Запертый, как в темнице, в недружелюбной пустыне ночи, я взвешивал, что для меня страшнее - оторваться от Земли или остаться на ней.
– Кобб?
Я смолчал. В голосе Вдовы зазвучали нервные нотки.
– Кобб, нам нельзя здесь оставаться. Ты должен вывести меня наружу. Я вообще не понимаю, куда идти. Без тебя я пропаду. Мне было не до разговоров.
– КОББ! - окончательно запаниковала она. - Я не стала тебе мстить. Еще тогда, в Мейнеюнке. Ты нуждался в помощи - и я помогла, как умела. Теперь очередь за тобой.