— Это наша работа, господин группенфюрер.
— Как только подберете нужного человека, так сразу приступайте к его обучению. У нас не так много времени, как нам может показаться. Нужно будет выправить ему безукоризненные документы, Шелленберг.
— Да, господин группенфюрер.
— Этим займетесь вы. С вашей лабораторией сделать это будет нетрудно.
— Так точно, господин группенфюрер.
— Вот и отлично. Отобранному вами человеку предстоит пробыть в тылу русских весьма длительное время. Если он здоровый мужчина и почему-то не на фронте, то его длительное пребывание в тылу может вызвать только подозрение. Поэтому у него должны быть заметны явные увечья. Например, хромота, которая всегда очень бросается в глаза, или отсутствие пальцев.
Грейфе, воодушевившись, бегло делал карандашом заметки в блокноте.
— Не следует забывать, что даже если вы отберете агента, который подходит нам по всем показателям, надо исходить из того, что он все равно остается русским. Сегодня у него на уме одно, завтра может быть совершенно другое. Мы ведь воюем с русскими. К нему нужно будет приставить человека, который смог бы его уничтожить в случае предательства или малейшей нерешительности.
— На двух мужчин всегда обращают внимание, — заметил Шелленберг.
— Вторым человеком должна быть женщина. Но только такая, которая очень предана нам. Чтобы они все время были рядом. Можно будет даже поженить их, пусть поживут вместе, попривыкнут друг к другу. Ведь семейная пара внушает гораздо больше доверия, чем одинокий мужчина. У вас имеется на примете такая женщина?
— В разведшколе под Ригой готовят женщин-радисток, — на мгновение задумался Шелленберг, — но здесь нужно будет подумать.
— У меня есть такая кандидатура, — после некоторого колебания сообщил Кальтенбруннер. — Это мой личный агент. Русская.
— Как ее зовут, господин группенфюрер?
— Лидия… Она преподает в Берлинской разведшколе шифровальное дело. Через два дня она будет у вас.
Глава 17 ДИВЕРСАНТ ТАВРИН
Подполковник Грейфе с интересом рассматривал вошедшего. Высок, крепкого телосложения, лет тридцати пяти, не более. Взгляд открытый, располагающий к себе, держится спокойно. В черных, аккуратно зачесанных назад волосах неброско проступала седина, что добавляло его внешности даже некоторое благородство.
Весьма приличный экземпляр!
Такого человека трудно заподозрить в чем-то противозаконном, и тот, кто выделил его из множества людей, безусловно, угодил в десятку.
Русский не пытался отвести взгляд, смотрел уверенно и прямо, что внушало уважение и производило весьма благоприятное впечатление.
— Садитесь, — указал Грейфе на свободный стул.
Несмотря на внушительные габариты, русский сделал три неслышных шага и легко опустился на стул.
— В какой разведшколе вы проходили обучение?
— В сортировочном лагере я был у майора Хофмайера, где-то под Питером. Затем в шталагере под Зальцбургом.
На столе перед Грейфе лежало личное дело Таврина. В разведшколе он значился как агент под кличкой Полипов, причем преподаватели, у которых он проходил обучение, отмечали его природный ум, инициативность, весьма важное качество для разведчика, и прирожденную хватку провокатора. Грейфе невольно улыбнулся. Глядя на выпуклый, без единой морщины высокий лоб этого человека, трудно было поверить в его иезуитское коварство. Просто превосходный экземпляр для разведки. Единственное отрицательное качество заключалось в том, что он был стопроцентный русак. Не мешало бы, конечно, добавить украинской крови. Как-то понадежнее было бы.
В деле также имелась запись о том, что в шталагере он сумел выявить двух русских разведчиков во время учебного допроса.
Русских шпионов после тщательной проверки вновь отправили в лагерь для военнопленных, а сам Таврин был взят на особый учет.
— Кто был директором разведшколы в Зальцбурге? — спросил Грейфе, продолжая мерить Таврина долгим испытующим взглядом.
Грейфе пытался уловить на его лице что-нибудь похожее на смятение, разглядеть признаки хоть какой-то нервозности, но его взгляд уверенно встречали бледно-голубые глаза, от которых так и веяло сибирским холодом.
— Оберштурмбаннфюрер Ламсдорф, — не повышая голоса, ответил Таврин.
В личном деле Таврина об этом было написано, но Грейфе важно было понять, насколько уверенно тот держится с вышестоящим начальством, и теперь убедился, что русский превзошел его ожидания: он не тушевался, вел себя естественно и весьма достойно. С оберштурмбаннфюрером Ламсдорфом Грейфе был знаком давно, одно время они даже были в приятельских отношениях, и, разумеется, прекрасно был осведомлен обо всех его служебных перемещениях, но, сделав удивленное лицо, протянул:
— Вот как, а разве он не в Пскове? Он ведь там был начальником разведшколы.
— Его перевели в Зальцбург за полгода до того, как я попал туда.
— И сколько времени вы проучились в Зальцбурге?
— Ровно три месяца, господин оберштурмбаннфюрер.
— Какой специальности думаете себя посвятить?
Это была некоторая игра в поддавки, ответ был известен заранее, но важно разговорить собеседника, чтобы составить о нем собственное впечатление.
— Я бы предпочел террор.
Грейфе понимающе кивнул. Ну конечно же, террор, ведь не пропагандой же русский перебежчик должен заставить Сталина сложить оружие.
— Вот как. Неожиданный ответ. Это ваш собственный выбор?
С месяц назад в разведшколу под Зальцбургом приезжал Жиленков, наделавший при этом немало шума, он и рекомендовал Таврину выбрать террор, сообщив под строжайшим секретом, что в настоящее время организуется группа по ликвидации Сталина, и если Таврин будет настойчив, то его непременно включат в нее.
— Не совсем. Мне посоветовал выбрать эту специальность мой друг генерал-лейтенант Жиленков.
Грейфе одобрительно кивнул:
— Вот как… У вас серьезные друзья. Я с ним знаком, это весьма приятный человек. И против кого вы хотели бы, так сказать… направить свои усилия?
— Мне бы хотелось уничтожить Сталина!
Грейфе выглядел задумчивым.
— Не буду от вас скрывать, но мы готовим подобную акцию. Я даже не исключаю того, что вы можете попасть в создаваемую группу. Но вашу кандидатуру должны будут еще утвердить на самом верху, — поднял он глаза к потолку.
— Я готов подождать.
— Похвально. А вы не боитесь погибнуть?
— В отличие от русских немцы не бросают своих агентов, — сдержанно заметил Таврин. — Но если суждено погибнуть… — Всего-то крохотная пауза, после которой уверенно прозвучало: — Смею надеяться, что моя смерть будет не напрасной и принесет плоды.
— Кстати, а как вы планируете ликвидировать Сталина?
— У меня есть идея. Можно сконструировать довольно мощный портативный снаряд и спрятать его в одежде, например в рукаве. Думаю, что технические возможности лабораторий рейха позволяют изготовить нечто подобное в кратчайшие сроки. Как только мне удастся приблизиться, например, к машине Сталина, то просто подниму руку и произведу пуск.
— Идея хорошая, — сдержанно согласился Грейфе. — Мы подумаем, как воплотить ее наилучшим образом. — Неожиданно Грейфе рассмеялся. — Знаете, никогда бы не подумал, что человек с такой внешностью, как у вас, может выбрать террор. Одно дело разведка, контрразведка, ну еще пропаганда, и совсем иное — террор! Кстати, вы не играли в самодеятельном театре? — неожиданно спросил Грейфе.
Таврин не переставал удивляться оберштурмбаннфюреру Грейфе. Каким-то непостижимым образом в нем умещался типичный немец, но с психологией русского: рассуждал и говорил он так, как будто бы только вчера приехал из Советского Союза, хотя большую часть жизни провел в Германии (поговаривают, что в качестве эксперта по России).
Петр пожал плечами:
— Удивительно, как вы догадались? Это было в далекой молодости. Тогда я работал на заводе, а при нем был драмкружок. Вот я и посещал его некоторое время.
— Значит, у вас имелась тяга к искусству?
— Можно сказать и так. Хотя, если быть точнее, я ходил туда из-за одной девушки, которая мне очень нравилась. — Печально улыбнувшись, Таврин добавил: — Правда, у нас с ней так ничего и не получилось. Она повстречала какого-то полярного летчика, влюбилась в него по самые уши, и он увез ее куда-то на Север.
— А в театре вы, наверное, играли героев-любовников?
— Можно и так сказать, — чуть смутившись, ответил Таврин. — Я еще раз удивляюсь вашей проницательности.
— Особой проницательности здесь не требуется, — мягко улыбнулся Грейфе. — Человек с такой внешностью, как ваша, обязательно должен оказаться в театре и на сцене должен играть исключительно любовников. Знаете, ваш сценический опыт нам очень пригодится. Как правило, невозможно сразу подойти к объекту, тем более к такому объекту, нужны какие-то рекомендации. А от кого можно получить самую хорошую рекомендацию? Только от женщины, которая вас любит. Так что вам придется максимально использовать ваши природные данные. Хочу вам заметить, что террор — это не размахивание пистолетом или бомбой, это очень тонкая и опасная игра, замешанная во многом на чувствах. Для того чтобы подобраться к объекту, часто нужно понравиться женщине, которая находится с ним рядом. Возможно, даже соблазнить ее. И мы очень рассчитываем на вашу инициативу в этом направлении. — Грейфе вдруг поднял со стола небольшую коробочку. — Знаете, что здесь находится?
— Значит, у вас имелась тяга к искусству?
— Можно сказать и так. Хотя, если быть точнее, я ходил туда из-за одной девушки, которая мне очень нравилась. — Печально улыбнувшись, Таврин добавил: — Правда, у нас с ней так ничего и не получилось. Она повстречала какого-то полярного летчика, влюбилась в него по самые уши, и он увез ее куда-то на Север.
— А в театре вы, наверное, играли героев-любовников?
— Можно и так сказать, — чуть смутившись, ответил Таврин. — Я еще раз удивляюсь вашей проницательности.
— Особой проницательности здесь не требуется, — мягко улыбнулся Грейфе. — Человек с такой внешностью, как ваша, обязательно должен оказаться в театре и на сцене должен играть исключительно любовников. Знаете, ваш сценический опыт нам очень пригодится. Как правило, невозможно сразу подойти к объекту, тем более к такому объекту, нужны какие-то рекомендации. А от кого можно получить самую хорошую рекомендацию? Только от женщины, которая вас любит. Так что вам придется максимально использовать ваши природные данные. Хочу вам заметить, что террор — это не размахивание пистолетом или бомбой, это очень тонкая и опасная игра, замешанная во многом на чувствах. Для того чтобы подобраться к объекту, часто нужно понравиться женщине, которая находится с ним рядом. Возможно, даже соблазнить ее. И мы очень рассчитываем на вашу инициативу в этом направлении. — Грейфе вдруг поднял со стола небольшую коробочку. — Знаете, что здесь находится?
— Никак нет, господин оберштурмбаннфюрер.
— Здесь возбуждающие таблетки. Достаточно подмешать в вино женщине всего лишь несколько миллиграммов этого вещества, как она испытает сильнейшее половое возбуждение. К таким вещам тоже следует обращаться, совсем необязательно полагаться на свои внешние данные, они могут не сработать… Где вы сейчас остановились?
— На Потсдамштрассе, на конспиративной квартире.
— Я знаю этот район. Совсем неподалеку от этого места находится ресторан «Огни Берлина». Знаете, его посещают очень красивые женщины. Возьмите эту коробочку, — слегка подтолкнул Грейфе таблетки к Таврину. — Посмотрите, как они действуют. Считайте, что это ваше первое боевое задание на пути к вашей цели и… — он чуть помедлил, — большой славе.
Таврин сунул коробочку в карман.
— Я вам доложу о результатах, господин оберштурмбаннфюрер.
— Разумеется. Вы должны понять, что с сегодняшнего дня у вас не существует никакой личной жизни. Теперь вы всецело принадлежите рейху. Через неделю вас отправят в форлагерь под Варшаву, где вы пройдете дальнейшую подготовку. С этой минуты у вас кличка Полипов. А то, что касается устранения Сталина… Вот вам листок бумаги, карандаш, распишите, как вы все это себе представляете.
Часть II. АГЕНТ «ПРЕДПРИЯТИЯ „ЦЕППЕЛИН“
Глава 18 ОГНЕВАЯ ПОДГОТОВКА
Сигареты были слабенькие — никакого удовольствия. Даже глотку не дерут. Чего не хватало в разведшколе, так это русских папирос. То немногое, что было завезено в школу, было тотчас раскуплено и выкурено, и теперь приходилось довольствоваться немецким табаком, который не шел ни в какое сравнение с «Беломорканалом». Возможно, что немецкий табак был приготовлен по последней щадящей технологии с минимальным количеством никотина, но удовольствие от него нулевое. А потом, с чего бы немцам жалеть русские легкие?
Такая, казалось бы, пустяковая мелочь раздражала. А может, таким образом они делают им прививку к новому режиму? Если это так, то фрицы совершают большую ошибку, для русской души нет ничего более приятного, чем рвущий глотку самосад.
Разведшкола была устроена по образцу советской военной части, правда, с присущей немцам педантичностью, — ни в одной, даже самой образцовой части не увидишь столь аккуратно стриженных газонов и так тщательно выложенной брусчатки. Трудно даже поверить, что подобный порядок создавался руками русских, столь привыкших к анархизму. Ведь в каждом из них изначально заложен хаос, даже окурки они швыряли мимо урны вне зависимости от ее размеров. А попробуй не попасть в урну в немецкой школе, так тотчас будешь оштрафован. Лишиться пятидесяти марок из-за собственного разгильдяйства — весьма существенный удар по бюджету.
Курсанты разведшколы ходили по территории в советской форме, привычно отдавая друг другу честь, а у самого штаба (немцы пошли и на это) развевалось красное полотнище. Где-то в одном из корпусов, примыкавших к штабу, раздавалась задушевная «Землянка», и, похоже, слова песни никого не смущали. Поют себе русские, ну и ладно! Странно было другое, что при всей нелюбви немцев ко всему русскому русские песни им нравились. Порой некоторые из них, спешащие по двору, приостанавливаясь, не без интереса вслушиваясь в чужую речь.
На первый взгляд — обыкновенная советская часть, но вот стоило приподнять голову, как за высокими заборами просматривались смотровые вышки, на которых, зорко глядя на территорию русских, несли службу солдаты СС. Нечего было и думать о том, чтобы преодолеть четырехметровую стену, крепко опутанную колючей проволокой, — стрелять будут без предупреждения. По существу, жизнь в разведшколе мало чем отличалась от жизни обычной воинской части где-нибудь на территории Советского Союза. А деньги, что ежемесячно выдавались командованием, можно было потратить только в части, куда, кроме продуктов, привозили еще и проституток для поднятия душевного тонуса.
Однако хотелось большего.
Но командование подобную инициативу пресекало в корне. Так, например, месяц назад двое курсантов отстали от строя и, пренебрегая строжайшим запретом не вступать в контакты с местным населением, весьма неплохо провели время в соседней деревушке в обществе двух веселых солдаток.
Из разведшколы их отчислили на следующий день, предварительно прочитав перед строем приказ о нарушении воинской дисциплины. Сорвав погоны, гуляк посадили в грузовик и отправили в штрафной лагерь.
Таврин осмотрелся. У туалета, вооружившись совком и метлой, наводил порядок хохол по кличке Дрын. Учеба у него не пошла, и парня использовали на подсобной работе, но по тому, с каким вдохновением он орудовал своими нехитрыми инструментами, было понятно, что нюхать дерьмо для него куда более предпочтительно, чем сидеть за партой и постигать мудреные шпионские науки.
Следует отдать должное немцам (нация весьма рациональная) — умеешь учиться, так делай карьеру, повышай квалификацию, а если глуп, так убирай дерьмо за другими!
Докурив, Таврин швырнул окурок в мусорный бак и направился в учебный корпус.
Руководителем диверсионно-разведывательной школы был прибалтийский немец Редлих Роман Николаевич. Поговаривали, что ближайшим его другом был Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий и один из авторов теории, обосновывавшей истребление славян как низшей расы. Немецкий язык был для Редлиха таким же родным, как и русский. К своему делу он относился творчески, постоянно выдумывая какие-то проверки, чем держал в напряжении всех курсантов школы.
Интересно, что он выдумает на этот раз?
К своему удивлению, в учебном классе Таврин увидел только одного курсанта — Тараса Мартынюка, с которым у него с первых же дней пребывания в разведшколе не сложились отношения. То, что эта встреча была не случайной, он понял, когда в комнату вошел Редлих. Смерив долгим взглядом вытянувшихся курсантов, начальник школы великодушно разрешил:
— Садитесь! Кроме диверсионного дела и правильного поведения в тылу русских, вы должны уметь допрашивать. И от того, как вы будете вести свой допрос, зависит многое. И достоверность информации, и, что немаловажно, как быстро допрашиваемый сломается и начнет давать правдивые, исчерпывающие ответы. Вы меня понимаете?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер!
— Итак, сейчас мы проведем занятие по тактике и стратегии допроса. Мы будем вести запись, после чего сделаем выводы. Вам все понятно?
При всей его немецкой педантичности, Редлиху следовало отдать должное — в нем было немало от русского, а потому он не цедил слова сквозь зубы при разговоре со славянами и относился к курсантам уважительно, насколько позволяла его должность.
— Понятно, господин оберштурмбаннфюрер.
— Сегодня допрос ведет Мартынюк, — посмотрел он на Тараса.
По губам Мартынюка скользнула победная улыбка.
— Рассаживайтесь.
Комната скромная, казенная обстановка. Стол стоял у окна — с тем расчетом, чтобы улавливать малейшее изменение мимики допрашиваемого. С правой стороны была установлена лампа, которую можно использовать во время допросов, — приподнял чуток колпак, и свет бьет в глаза допрашиваемого. Намеренно созданные неудобства арестанту придется преодолевать за счет внутренних ресурсов, что, в свою очередь, позволяет разбалансировать его нервную систему и эффективно вести допрос. И никуда он не денется!