— Вестготтен, — произнесла Инга это незнакомое слово, словно пробуя его на язык.
— Что вы говорите? — удивился длинноволосый молодой человек, который все еще ошивался рядом, хотя Инга ясно дала понять, чтобы ее оставили в покое.
— Да так, ничего. А вам не пора заняться делом? Вы же вроде здесь работаете.
Молодой человек расстроенно тряхнул волосами и наконец отошел.
Инга сфотографировала картину на телефон и хотела уже уйти, когда увидела на столике в углу стопку цветных каталогов. Она взяла один, нашла ту самую картину и взглянула на репродукцию.
Есть такая детская игра — найди десять отличий, развивает память и наблюдательность. Но сейчас не нужно было долго сравнивать репродукцию с оригиналом, чтобы найти одно, зато весьма важное отличие.
На циферблате часов в каталоге не было названия фирмы. Не было загадочного слова Westgotten, написанного изящным готическим шрифтом.
Инга подошла с раскрытым каталогом к длинноволосому сотруднику.
— Смотрите, а репродукции у вас халтурные. Не передают кое-какие детали.
— Что вы говорите? — Парень надулся, как индюк. — Я сам делал фотографии для каталога! Они же цифровые, с большим разрешением, как это нет деталей? Вы же понимаете: фотография есть фотография, особенно цифровая. Она передает все точно.
— А вот посмотрите: на картине есть название часовой фирмы, а в каталоге нет.
Длинноволосый тип уставился на репродукцию, как баран на новые ворота, потом перевел взгляд на оригинал — и его лицо еще больше вытянулось.
— Странно, — протянул он и тут же окликнул проходившую мимо молодую женщину с бейджем на платье: — Варвара Юрьевна, посмотрите.
— Что тебе, Иннокентий? — Дама взглянула на него с явным неодобрением, видно было, что он не пользовался у нее особой любовью.
— Посмотрите, как странно. В каталоге нет названия фирмы, а на картине оно есть.
— Какое название, о чем ты? — Ей явно было не до него.
— Да вот же! — не сдавался Иннокентий. — Видите, вон там, на циферблате часов…
Варвара нехотя взглянула на репродукцию, потом на картину и растерянно опустила руки.
— Что за черт? Я прекрасно помню, что здесь не было никакого названия!..
Она подошла к картине вплотную, пригляделась.
— Эти буквы написаны совсем недавно, краска только-только высохла. И рука совсем не Милославского, другой мазок, другая проработка линии…
Она повернулась к Иннокентию и строго спросила:
— Это твои шутки?
— Варвара Юрьевна, как вы могли подумать? Я бы никогда в жизни не позволил себе…
— Да, тебе, пожалуй, слабо, — она усмехнулась, — да ты и кисть держать не умеешь.
Инга не стала дожидаться окончания инцидента. Она тихонько выскользнула из зала, вышла из галереи и направилась домой.
У нее больше не было сомнений, что надпись на картине — дело рук того же человека, который принес в галерею сердце Воскобойникова. Дело рук убийцы.
Это послание.
И это послание адресовано ей, Инге.
Но что убийца хотел своим посланием сообщить?
Дома Инга первым делом включила компьютер и задала в поисковой строке слово, написанное на циферблате.
Для начала она сформулировала запрос так: «Часовая фирма Westgotten».
Но часовой фирмы с таким названием всезнающая Сеть не обнаружила.
Тогда Инга набрала просто «Вестготтен», кириллицей и без всяких уточнений.
На этот раз улов был ненамного богаче.
Ей тут же выдали информацию о небольшой фирме, точнее, об индивидуальном предпринимателе с такой фамилией.
«Вильгельм Карлович Вестготтен. Ремонт, продажа и покупка старинных музыкальных инструментов, клавесинов, клавиров и клавикордов, а также фонографов и граммофонов».
— Вот как. — Инга зашарила рукой по столу в поисках мобильника, но он зазвонил сам.
— Приходи через час на Ипатьевский рынок, поговорим.
Инга только вздохнула — привыкла уже, что Шеф никогда не назначает встречу в обычном месте.
Ипатьевский рынок отстроили недавно — большое крытое здание было заполнено едва наполовину, народ к рынку не привык. Инга миновала мясные ряды, вошла в овощные.
— Бери помидоры, красавица! — окликнули ее.
Инга отмахнулась и свернула в проход поуже. Какой-то мужчина придирчиво осматривал яблоки. Покупатель был самого скромного, можно сказать, непрезентабельного вида: потертая кепочка, заштопанная дыра на куртке, далеко не новая сумка на колесиках. Инга прошла было мимо, но он, не глядя, схватил ее за руку. Только тогда она узнала в неказистом мужичке Шефа.
«Сумка на колесиках — это уже перебор», — мысленно усмехнулась Инга, но вслух, разумеется, ничего не сказала.
— Что узнала в галерее? — Шеф уже оторвался от яблок и подталкивал Ингу к апельсинам.
Она быстрым шепотом рассказала о картине с часами и о вписанном туда имени Вестготтен. И о том, что есть такой реальный человек и зовут его Вильгельм Карлович Вестготтен. Торгует старинными музыкальными инструментами, граммофонами и фонографами.
— Сходи туда завтра, — кивнул Шеф, — оглядись. Это ниточка. Тоненькая, конечно, но другой у нас нет.
Инга нахмурилась — идти одной очень не хотелось. Но спорить с Шефом тоже не станешь, не тот человек.
— Что там, в квартире? — спросила она.
— Полиция нашла труп, — нехотя ответил Шеф, — разбираются теперь. Насчет сердца, думаю, уже сообразили. Провели следственные мероприятия — никто в тот вечер Воскобойникова не видел. Как он вошел в квартиру, кто ему открыл — никто не знает. Формально квартира пустая, хозяин в отъезде, это ты знаешь. И вот еще что: в его мобильнике стерты все контакты. И все звонки. Кроме твоих.
— Вот как? Стало быть, тот, кто его убил, знает обо мне?
— Выходит, что так. Но если бы он хотел тебя убить, то сделал бы это в той квартире, пока ты меня ждала, — спокойно, как само собой разумеющееся, констатировал Шеф и отвернулся, разглядывая виноград.
Инга посмотрела ему в спину со злостью. Нечего сказать, успокоил!
Шеф почувствовал ее взгляд.
— Не расстраивайся, все равно теперь ты с этим делом завязана. Даже если все бросишь — он тебя в покое не оставит. Зачем-то ты ему нужна.
— Вот спасибо-то, — рассердилась Инга, — и за что мне все это? За какие грехи?
— Не знаю пока, — серьезно сказал Шеф, — но обязательно узнаю. Так что наберись терпения и съешь вот мандаринчик.
Когда только очистить успел? Инга положила дольку в рот и зажмурилась от удовольствия, мандарин был душистый и сладкий. А когда открыла глаза, никакого Шефа рядом не было. Бойкая таджичка взвешивала ей мандарины.
— Бери-бери, — уговаривала она, — еще не раз придешь!..
Инга вошла в офисный центр. Когда-то, должно быть, здесь был научно-исследовательский институт или конструкторское бюро, но времена изменились, секретный НИИ, даже если выжил, переехал куда-нибудь на окраину, а на его месте предприимчивые владельцы здания организовали этот центр, сдавая бывшие лаборатории под офисы и торговые площади.
За дверью, как в прежние времена, находился турникет, только вместо суровой вахтерши с кобурой на боку входящих встречал толстый отставник с густыми кустистыми бровями, с мрачным видом разгадывающий кроссворд.
При виде Инги он решил проявить бдительность, поднял на нее носорожьи глазки и строго спросил:
— Не торговый агент?
— А что, похожа?
— Где вас разберешь! — Охранник окинул ее подозрительным взглядом.
— Нет, не торговый.
— Тогда к кому?
— К Вестготтену! — с вызовом произнесла Инга мудреную немецкую фамилию.
— Ах, к Вильгельм Карлычу. — Привратник подобрел, даже заулыбался, отчего носорожья кожа пошла складками: — Тогда проходи. На третьем этаже он, налево по коридору.
Инга скупо поблагодарила, поднялась на третий этаж и пошла по длинному, плохо освещенному коридору, разглядывая таблички на дверях.
Она миновала несколько коммерческих фирм, офис почтового оператора, отделение шведской фармацевтической фирмы и еще две-три непонятных конторы и наконец увидела то, что искала:
«В. К. Вестготтен. Старинные музыкальные инструменты, фонографы и граммофоны».
Дверь была неплотно прикрыта, из-за нее доносился хрипловатый голос какой-то певицы. Слов было не разобрать, но мелодия показалась Инге смутно знакомой, хотя была в этой песне какая-то назойливая странность.
Она осторожно толкнула дверь и вошла в просторное полутемное помещение.
Окна были задернуты плотными шторами, верхний свет не горел, включена была только настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром, от которой все вокруг казалось слегка нереальным. Впрочем, нет, лампа была не единственным источником света. В глубине помещения, должно быть, горели свечи, и их колеблющийся свет делал комнату еще более фантастической.
Все свободное место здесь занимали музыкальные инструменты. Инга не знала их названий: клавесины? клавикорды? Что еще там значилось в объявлении? Сразу было видно, что все эти инструменты очень старые. Благородное дерево с инкрустацией, вставки из слоновой кости и бронзы и непередаваемый, едва уловимый запах старины. И еще какой-то запах, смутно знакомый и неприятный.
Над странной комнатой властвовал хрипловатый надтреснутый голос.
Тот самый, который Инга услышала из-за двери:
Раздался шорох, негромкий скрип, и снова тот же голос:
Инга поняла, что слышит заевшую граммофонную запись.
Она даже вспомнила, как зовут эту певицу: Клавдия Шульженко.
Когда-то давно, когда они с сестрой жили в Луге, у соседки тети Сони была пластинка с записями Шульженко. Соседка часто ее слушала — что-то такое про синенький скромный платочек и еще о том, что нужно взять гитару, и она расскажет. Про руки там тоже было.
И тут Инга вспомнила другую старую песню. Ту самую, что звучала в квартире, где она нашла мертвого Воскобойникова, — о сердце, которому не хочется покоя. Ох, не к добру такие совпадения.
Захотелось немедленно уйти. Но Шеф ведь спросит, что она выяснила, и что она ему скажет?
Инга обхватила себя руками за плечи и постояла так с полминуты, глубоко дыша.
Кажется, удалось прийти в себя.
— Вильгельм Карлович, вы здесь?
Ей никто не ответил, только хриплый голос Клавдии Шульженко повторял и повторял свое бесконечное:
Инга не могла больше слышать эту песню. Она пошла вперед, на голос, чтобы остановить ее, выключить чертов граммофон.
Обошла стадо старинных инструментов и только теперь увидела хозяина этой странной мастерской.
Пожилой человек сидел спиной к Инге за очередным клавесином. Длинные седые волосы спадали на воротник старомодного бархатного сюртука.
Чуть в стороне на низком столике стоял граммофон.
Широкая труба была направлена в сторону двери, пластинка крутилась, голос Шульженко повторял свою фразу, как заклинание.
На крышке клавесина горели свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике. Это они озаряли комнату живым подвижным светом, они придавали всему фантастический вид.
Сердце Инги забилось часто-часто. Свечи на клавесине напомнили ей другие свечи, расставленные на полу вокруг ее мертвой сестры. Низкий, давящий свод подвала, чувство безысходности… Самая страшная ночь ее жизни.
Усилием воли она отбросила эти страшные воспоминания.
— Вильгельм Карлович! — окликнула она старого музыканта.
Он не обернулся на голос, даже не шелохнулся.
С трудом преодолевая страх, Инга сделала еще несколько шагов вперед.
Ей пришлось обходить клавесин, поэтому она оказалась сбоку от Вестготтена. Теперь она видела его в профиль. Худое, морщинистое, удивительно одухотворенное лицо. Впечатление усиливали играющие на бледной коже отблески свечей. Глаза сидящего были полузакрыты, руки лежали на клавиатуре инструмента.
Приглядевшись, Инга увидела некоторую странность.
Она не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, невольно вскрикнула и попятилась в ужасе.
Из рукавов бархатного сюртука выглядывали краешки манжет и больше ничего. Кистей рук не было.
— Вильгельм Карлович, — позвала Инга дрожащим голосом, уже понимая, что старик не отзовется, что она опять опоздала, что он мертв. Только колеблющееся пламя свечей оживляло его морщинистое лицо.
бесконечный раз повторила Клавдия Шульженко на запиленной пластинке.
Инга не выдержала, метнулась к граммофону и сбросила иглу. Кажется, она процарапала пластинку, но какая теперь разница.
В комнате наконец наступила тишина.
Страшная, гнетущая тишина смерти.
Инга заставила себя повернуться к старику. Да, сомнений никаких: он мертв. Теперь она увидела кровавые обрубки, выглядывающие из рукавов его куртки.
Она поймала себя на том, что нисколько не испугалась и почти не удивилась, потому что чего-то подобного и ожидала.
Вот, значит, как. Убийца играет с ней в игру. Он дает ей одну за другой подсказки, ведет ее от одной ужасной сцены к следующей.
Хотя сегодня ей не было так страшно. Не кружилась голова, не темнело в глазах, не хотелось упасть на пол и орать, катаясь по этому полу, или биться головой о стенку.
И вот что теперь делать? Звонить Шефу и вызывать его сюда? А смысл? Пока она будет его ждать, кто-нибудь войдет и увидит ее здесь. Бежать с криком по коридорам? Вызовут полицию, Ингу продержат до вечера и замучают вопросами: зачем пришла, какое отношение имеет к несчастному старику? А ей и сказать нечего, потому что правде никто не поверит.
Нет, нужно уходить отсюда как можно быстрее. Черт, ведь ее охранник запомнил наверняка! Ладно, все равно нужно идти.
Она не стала осматриваться — все равно не найдет ничего нужного, убийца постарался.
Инга подхватила сумку, протерла звукосниматель граммофона носовым платком и вышла из мастерской бедного Вильгельма Карловича. Вот интересно, он-то чем убийце помешал?
На месте толстого охранника сидела средних лет дама в малиновом костюме и болтала по телефону. На Ингу она даже не взглянула.
По дороге она с трудом сдерживала себя, чтобы не оглянуться. Казалось каждую минуту, что в спину упираются чьи-то недобрые глаза. Разумеется, это все нервы, никто за ней не следит.
Дома едва хватило сил снять сапоги и куртку. Инга повалилась на диван и затихла. За что ей все это? Зачем она согласилась работать на Шефа? Могла бы отказаться, распрощаться с ним, и все.
Не могла она распрощаться. Не могла, потому что он обещал помочь в самом главном деле ее жизни. Он обещал, что они вместе найдут убийцу сестры.
Больше восьми лет прошло с тех пор. Полиция так и не нашла маньяка, который сотворил такое с ее любимой единственной сестрой. Да полно, маньяк ли это? Все запуталось, и хотя она, Инга, сумела выяснить многое, главное так и осталось под замком.
Если честно, ей своей жизни не жаль. Никого из близких у нее больше нет, никто по ней не заплачет. И работать на Шефа ей даже нравилось. До сих пор, до дела Воскобойникова.
Инга свернулась калачиком на диване и затихла. Мыслей в голове не было. Одно она знала точно: отрубленные кисти старого музыканта обязательно всплывут, причем убийца постарается сделать их появление как можно более эффектным.
Тишину нарушил негромкий, но очень назойливый звук, Инга не сразу сообразила даже, что звонит ее мобильник, до того звук был далекий. Она заметалась по комнате, ища запропастившийся телефон. Не нашла, бросилась в прихожую, вытряхнула сумку — мобильный пропал, как корова языком слизала. Мелькнула надежда, что он умолкнет и не нужно будет его искать.
Но на том конце оказался кто-то очень упорный, мобильник звонил и звонил. И вот, когда Инга, бессильно ругаясь, перевернула диванную подушку, телефон сам выскочил ей в руки.
Надо же, как он там оказался? Нет у нее ни маленьких детей, ни домашних питомцев. Поневоле поверишь в мистику или в зеленых человечков.
Номер высветился незнакомый.
— Да! Слушаю!
— Это я, — послышался как будто полусонный голос, — я, Марина.
Так, Инга понятия не имела, что за Марина, но голос этот определенно слышала. Как-то интересно девица растягивала слова.
— Не помнишь? — догадались на том конце. — Марина я, мы в «Африке» встречались.
В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы… И тут Инга вспомнила.
— Так ты из бара «Африка»?
— Ага, — обрадовалась Марина. — Слушай, я чего звоню. Ты ведь мне телефон свой дала и сказала, если что вспомню, тебе звякнуть.
— Вспомнила? — оживилась Инга.
— Да понимаешь, вспомнила, что в последний раз я Андрея видела с одной девкой. Такая, брюнетка, коротко очень стриженная, совсем почти волос нет. А рот большой, как у лягушки, еще накрашенный очень сильно. Я еще тогда подумала: что он в ней нашел? Совершенно ничего в ней нет, а держит себя как королева. Ему только сквозь зубы цедит: «Пойди принеси».
— Когда это было?
Марина назвала то самое число, когда, по словам покойного Воскобойникова, он последний раз видел брата живым.
— Точно?
— Ты же знаешь, у меня на цифры и даты память хорошая. Что раз услышу — не забуду.
— Что ты еще о той брюнетке можешь сказать?
— А что о ней говорить, когда она здесь сидит?
— Где сидит? — заорала Инга.
— Да в «Африке» же. Через два столика от меня.