– Я знаю, – спокойно ответил Струге. – Из нашего аэропорта можно перелететь только через границу области. Что-нибудь еще?
На другом конце провода некоторое время висела тишина, потом – вздох, и:
– Где деньги, Антон Павлович?
– Я вспоминаю, куда могла улететь ваша сумка. Пока ничего не получается. Нужно было не бить меня по голове. Кстати, как вас зовут? А то как-то неудобно вас Пастором величать.
– Сергей Борисович. Но мне кажется, это не так важно. Ваша бесцеремонность меня не обидит. Так где деньги? Десять тысяч долларов – это слишком щедрое извинение от такого человека, как я. Но меня волнует не это, а известная вам сумма. Я бы понял вас, если бы на вас не вышел. Тут без вопросов можно было присвоить все. Но ведь я на вас вышел! А в этом случае самым разумным было бы вернуть мне деньги и получить за это заслуженное вознаграждение. Или я не правильно рассуждаю?
– Сергей Борисович, а вам известна аббревиатура – «Ф-С-Б»?
– Антон Павлович, а вам известна аббревиатура – «Т-Т»?
– Вы мне угрожаете? – спросил Струге.
– Подскажите другой способ заставить вас отдать мне деньги.
– А почему вы решили, что сумка у меня? Вы ведь сумку ищете, не правда ли? Но вы уехали, а все это время я был на глазах у трех десятков людей из правоохранительных органов. Как я мог уйти с деньгами?
– Но куда тогда могла деваться сумка?!
Антон понял, что Пастор не настолько уверен в своей правоте, как он ожидал.
– Значит – она у меня?! – в тон собеседнику повторил Струге. – Вы с ума сошли? Я судья, а не вор. Свои понятия вы чтите, а чужие вам признавать «западло«?
– Какие у вас могут быть понятия?! – возмутился Пастор. – Какие понятия могут быть у мусора?! У него могут быть представления, а не понятия! В общем, так. Машину из-под окна я убираю. Телефон «освободить» не обещаю, потому что вы мне все равно не поверите. Но это ваше дело. Мне «палево» лишнее тоже ни к чему. Только запомните, Антон Павлович, я и не надеялся сегодня услышать от вас что-то вразумительное, поэтому с сегодняшнего дня вы будете постоянно чувствовать мое дыхание. Я знаю, на что иду. Если через шесть дней я не верну то, что не принадлежит ни вам, ни даже мне, то моя участь будет решена и без вашего участия. Я знаю, сумка, точнее, то, что в ней находилось до нашей встречи, – у вас. И будет лучше, если вы не секретаршам будете звонить да меня на тупость «пробивать», а как следует продумаете мое предложение. Оно чересчур щедрое. Через шесть дней, перед тем, как мне уже нечего будет делать в этом городе, я заберу вас с собой. До свидания.
– Совет на прощание. Проработайте другие версии. И просьба – «быка» с лестницы тоже уберите.
– «Бык» не мой. В милицию позвоните – машина-то уедет, а «бык» куда денется? А у меня не так много людей, чтобы ими разбрасываться. До встречи.
Антон положил трубку и пинком распахнул входную дверь. Снизу, с лестничного пролета, на него, сморщив узкий лоб, посмотрел молодой парень.
– Ты кто такой?! – взревел уязвленный Струге.
– Светку жду... Из двадцать восьмой. – Парень был напуган.
В соседней квартире проживала дочь хозяина – семнадцатилетняя Светлана Волынчук.
– А чего уже полчаса на площадке торчишь?! – продолжал наседать Антон.
– Ее мамка не отпускает со мной гулять...
– Ну и иди тогда с глаз долой!
– Я и так специально с глаз ушел... Как вы меня увидели-то?..
Антон вздохнул и прикрыл дверь. В маленькой бутылочке еще оставалось около пятидесяти граммов коньяка. Он выпил и положил в рот ломтик лимона. Морщась от нестерпимой кислоты, он снова тихо произнес:
– Светку он ждет...
И добавил:
– Думай, Струге, думай...
До встречи с Пащенко оставалось сорок минут. Если выйти из дома сейчас, то можно успеть.
Первыми серьезными товарно-финансовыми отношениями, в которые вступил Востриков на рынке города, стали покупка однокомнатной квартиры в центре Тернова, приобретение хорошей одежды на ярмарке в ЦУМе и помывка за семь рублей в общественной бане. Собственно говоря, все было наоборот и началось с бани, в которую Дохлый зашел, сжимая в одной руке огромный пакет с новым строгим костюмом, рубашкой, ботинками и кожаной курткой, а в другой – незабвенную «побирушку». Кассир бани долго выясняла у Вострикова, какие он имеет кожные заболевания и не желает ли он помыться в луже, которых на улице, слава богу, скопилось больше, чем нужно. Оскорбленный Миротворец потряс в воздухе пачкой сотенных купюр, призывая к себе всеобщее уважение и объясняя придирчивой банщице, что он на даче рубил капусту, поэтому приехал «во всем старом». Его запустили, и он в течение трех часов мылся, оттирал вековые засалины на спине, груди и крыльях голубей, брился, парился на полке, лежа думая о том, что жизнь коротка и прожить ее нужно так, чтобы не было потом обидно за бесцельно прожитые годы. Это он помнил из уроков в колонии для малолеток, но решил принять к сведению почему-то именно тогда, когда на него упала сумка с чужими деньгами. Помывшись, он вышел в раздевалку и лицезрел себя, чистого. Из зеркала на него по-сайгачьи глупо смотрела медицинская спринцовка, перевернутая вверх ногами, – раздутый живот, тощая грудь и маленькая, как у дрозда, голова.
«Ничего, – успокоил себя Востриков, – отъедимся и форсу наберем быстро».
Вряд ли кто-нибудь из знавших Дохлого в лицо узнал в человеке, одетом в кожаную куртку, прежнего бомжа. Еще там, пряча под листву сумку с воровским общаком, Востриков дал себе слово «не прос...ть деньги, а использовать для восстановления личности». Этот лейтмотив звучал в нем все время. Поскольку идти в баню с суммой, которую он планировал потратить на жилье, было бы по крайней мере глупо, он вернулся за деньгами в лесополосу, заодно и проведя разведку – не пытается ли кто обезжирить его, счастливого. Поскольку никто даже не мог предполагать, что в яме, в которую и глядеть-то нельзя, не зажав нос, находятся восемьсот тысяч долларов, к ней никто и не подходил. Проверившись, как Мата Хари в концертном зале – крутанувшись пару раз около ямы, Востриков вынул из сумки тридцать тысяч и направился в агентство недвижимости «Твой дом», которое присмотрел еще утром.
Удобный вариант подвернулся быстро, потому что Вострикову, ошалевшему от неожиданно привалившего фарта, все варианты были удачными. Однокомнатная квартира в центре города обошлась в двадцать три тысячи плюс расходы на уплату процентов чайкам-риэлторам. Когда он остался один в своей квартире, к нему пришло чувство тихого помешательства. Он ходил по комнате, заглядывал в туалет, проверял рукой – на прочность – раковину в ванной. Несколько раз спустил воду в унитазе, слушая шум воды, как божественную музыку.
К вечеру в его квартире работало сразу несколько бригад рабочих – одни собирали «стенку», другие устанавливали мягкую мебель, третьи возились на кухне, свинчивая кухонный уголок. Дохлый балдел на глазах. Уже под конец рабочего дня он заказал бронированную дверь, и ее устанавливали до поздней ночи – Востриков пообещал щедрые чаевые. Пришлось их отдать. Из изъятых в яме тридцати тысяч еще оставалось столько, что Миротворец, лежа в ботинках на велюровом диване, тихо застонал. Пролежав в истоме несколько минут, он подскочил и вынул из кармана пиджака блокнот. На следующий день намечалась покупка телевизора и...
Дохлый задумался. Он представления не имел, что еще должно быть в квартире. Решив завтра поутру сходить к соседям познакомиться и высмотреть весь интерьер, он закурил сигарету, да так и уснул, в ботинках, костюме и блокнотом в руке...
Утром он обнаружит прожженные тлеющей сигаретой брюки, подол костюма и, главное – дыру в диване, в которую легко можно было засунуть его, птичью, голову. Но это уже не могло испортить настроения проснувшегося, теперь уже не бомжа, а жильца квартиры номер семьдесят четыре дома сто три по улице Маркса. Подумаешь, диван прожег. Отдадим в детский дом, себе новый купим.
Но сейчас он крепко спал, держа в дрожащих пальцах зажженную сигарету...
Слухи о «суперкраже» Пастора, естественно, не могли миновать Тимура. Он узнал об этом поздно ночью от «своего» человека в команде Пастора, и, как подтверждение, было сообщение от знакомого «гаишника» на дороге, когда Тимур утром в воскресенье ехал в бассейн. Инспектор разговорился и поведал угостившего его банкой пива Тимура, что они (милиция) «полночи гоняли какого-то бандюка с деньгами». Инспектор был свято уверен в том, что Тимур – крупный бизнесмен, занимающийся продажей кузбасского угля, поэтому и принимал от него иногда пиво, иногда – бутылку хорошей водки, а иногда и деньги. В сознании инспектора отложился тот факт, что раз ты богат, то богат незаслуженно – «попал в струю», а значит, нет ничего страшного в том, что он примет от набоба презент. Выяснить, брал бы инспектор подаяния, узнав об истинном роде деятельности Тимура, или нет, не представлялось возможным, так как мент никогда не узнает, кто такой Тимур. Он так и звал его – «Тимур», будучи уверенным, что это имя. На самом деле это было не имя, а прозвище, данное Владимиру Лякину еще пятнадцать лет назад, на «строгаче». Свое погоняло он получил за коварство поступков, изощренный ум и умение в нужный момент «продать» ненужного человека. Все, чего он достиг, зарабатывалось им кровью, хитростью и умением перешагнуть через все, даже через тело умирающего бывшего друга. У Тимура не было друзей, у него были временные компаньоны, с которыми он общался до тех пор, пока видел в них необходимость. Поэтому многие сторонились его, справедливо полагая, что лучше вообще ни с кем не иметь дел, нежели их иметь с Владимиром Лякиным.
У каждого социального среза населения есть свои, присущие только ему одному ментальные признаки. Независимо от положения и отличия характеров они все равно «настроены на одну волну», имеют одинаковое мировосприятие и делают практически идентичные выводы из сложившихся жизненных ситуаций. Менталитет таксистов всегда будет отличаться от менталитета водителей автобусов, а милиционеров – от воров. Вот именно поэтому, когда из банка были похищены деньги, милиция тут же начала охоту за Пастором, а Пастор – за Струге. И именно поэтому Тимур, узнав о злоключениях своего неприятеля по «общему столу», пошел по его следу, совершая те же промахи и точно так же попадая в «яблочко». Он, словно гончая по следу волка, шел след в след. Так он побывал в травмопункте, и таким же образом он оказался у дома номер пять по улице Гоголя. Оставалось лишь войти в подъезд, подняться по лестнице и постучать в тридцатую квартиру. Единственное, что не сделал Тимур, в отличие от Пастора, это не проверил и не узнал, к какому социальному срезу населения относится искомый Антон Павлович Струге – обладатель ссадины на правой височной области, если верить записи дежурного врача, который в ночь с субботы на воскресенье после отъезда двух бандитов заработал еще пятьдесят долларов.
Но как понять эти устремления Тимура, идущего по не успевающим остывать следам Пастора? Желание помочь пусть ненавистному, но – вору, человеку одной с ним крови, вернуть общак и спасти честь человека и своего мира в целом от позора и трудностей, которые в связи с этим возникнут?
Отнюдь.
Тимур торопился, потому что боялся опоздать. Опоздать помешать вору с погонялом Пастор исполнить свой святой долг – вернуть братве утраченный общак. Он ожидал от противника конкретных действий, но о такой наглости и прыти он не мог даже думать. После событий, которые ему описал «его» человек в «конторе» Пастора, стало ясно одно – у ментов общака больше нет. Значит, Пастор выполнил задуманное? Но тогда его человек об этом прямо и сказал бы – Пастор вернул деньги. Но он сказал, что тот «забрал у ментов общак, но потом утерял». Это что такое? Вполне возможно, что это «замутки» Пастора – он что-то «прокнокал» в политике Тимура, поэтому и мудрит. Тогда зачем он охотится за этим Струге? И телефонный звонок ночью, сразу после сообщения «стукача», тоже ничего не дал. Пастор послал всех подальше на целую неделю. Одним словом – дурдом. Общака нет ни у ментов, ни у Пастора. Тогда – где он?
У Струге?
Тимур собрал свою братву. Повестка дня: «Кто есть Струге?»
– Так это Червонец – судья в райсуде! – воскликнул, сверкая верхней челюстью, которая состояла исключительно из золотых зубов, Мурена – боец вора.
– Да нет! – отмахнулся Тимур. – Это не то... Может, «законник» или авторитетный какой? Повспоминайте, пацаны. В нашем районе живет, на Гоголя. Или – лох какой?
– Червонца знаю, – промолвил сидящий в углу комнаты Лось – напарник Мурены. – Он мне «пятерик» за две дозы героина «отписал». Судья это, Тимур.
– Да какой, на хер, судья! Он у Пастора общак «подломил»! Что, это – судья?! – рассердился Тимур. – Кто еще чего знает?
– Червонец это, – боясь довести вора до белого каления, тихо пробормотал стоящий рядом с Муреной бригадир Ясень. Свое погоняло он получил за то, что вместо утвердительного «да» он всегда произносил «ясен хер» или, как вариант, – «ясен перец». – Бля буду, это судья. Этот Струге в прошлом году половину моей «бригады» лес валить отправил, на Ангару. Помнишь, мы чурок в подвале неделю держали, пока нам задаток в пятьдесят «тонн» не принесли? А потом пожадничали и еще на полтинник «зарядили»? РУБОП с Земой шестерых наших «сломали». Помнишь, Тимур? Ясен перец, это он.
– Сука... – прошипел Тимур. – Знаете, почему вы, дебилы, до сих пор еще не на лесоповале? Потому что я за вас думаю!!! Выпусти вас, долбо...бов, в свободное плавание – через неделю на шняге какой-нибудь запалитесь! Вы знаете такое слово – од-но-фа-ми-лец?! Это когда фамилия одна, а хавальники – раз-ны-е! Как еще объяснить?
И тут он, глядя в лица своих людей, с ужасом понял, что все они без исключения знают только одного Струге. Судью. Причем знают так хорошо, что не в силах забыть. Ни у одного из стоящих и сидящих рядом с ним «подчиненных» даже не возникла в голове мысль, что Струге – это кто-то другой. Ни один из них не задумался, напрягая память, – не сталкивался ли с человеком под такой фамилией на зоне или по делам. Все были твердо уверены в том, что Струге – фамилия для одного человека, эксклюзивная, и принадлежит она судье федерального районного суда. И у судьи этого тоже есть прозвище. Оно должно у него быть, потому что этот человек, как никто другой, тесно связан с их миром. Он решает их судьбу, вопреки их желаниям. Его погоняло – Червонец. Потому что Струге рассматривает дела, по которым редко кого приговаривает менее чем на десять лет.
Тимур задумался. Много он дал бы сейчас, чтобы заглянуть в уголовное дело по изъятию из преступного оборота воровского общака и огнестрельного оружия – в протокол обыска на даче у Сома. Сейчас в это дело добавились новые бумажки. Там наверняка красочным милицейским языком расписывается, как «неустановленными преступниками были похищены денежные средства в размере восьмисот тысяч долларов США». Вот на эти «описи-протоколы-допросы-опросы» и мечтал хоть одним глазком сейчас взглянуть Тимур. Тогда бы сразу стало ясно, где находится общак и кто такой этот Струге.
– Вот что... – молвил наконец вор, наливая себе из четырехгранной высокой бутылки виски. – Мурена, бери Филателиста и езжайте на Гоголя, пять. Аккуратно расспросите у соседей, последите за домом, за хатой. Одним словом, я все хочу знать о человеке, который проживает в тридцатой квартире.
– Он раньше прокурорским следаком был, – добавил продолжающий быть уверенным в том, что Струге – судья, Ясень. – Так что рыло свое куда попало не суйте – «расколет», что высморкается.
Те, к кому обратился Тимур, молча встали и вышли из помещения. Это были «спецы» вора по «вычислению» необходимой информации. Воровской мир не отставал от милиции – если у тех есть служба наружного наблюдения, то почему ее не должно быть у воров? Чтобы бить врага, нужно знать его оружие. И уметь им пользоваться.
Часть вторая Фобия
Глава 9
– Нет, ты мне скажи, Антон, – удивлялся Пащенко, кутаясь в тонкий воротник куртки, – как могло получиться, что ты ввязался в эту бодягу?! Ты же собирался прогуляться, зайти в магазин и вернуться домой?
– Вот и прогулялся. – Струге сидел на трибуне рядом с другом и рассеянно наблюдал за последним матчем второй лиги в этом сезоне.
– Я только одного понять не могу, – продолжал прокурор. – Если сумка, как ты говоришь, была за спиной у одного из жульманов и ты ее потом в глаза не видел, то почему сейчас Пастор пытается тебя «трясти»?
– Не пытается, а «трясет»! – усмехнулся Струге.
– Ну, это мы еще посмотрим, кто кого трясти будет, – без злобы пообещал Пащенко. – Так что насчет сумки?
Антон помолчал, глядя, как в ворота «рыбхоза» («Океана») вкатывается второй мяч. Мужики, сидящие, как кусты в поле – по два-три человека на всей трибуне, громко выругались в адрес тренера, защиты, вратаря и судьи, запутав таким образом весь ход разбора ситуации. После этого дружно полезли под скамейки за пивом и водкой. На улице было холодно – раз, трибуна – это тот же гараж – два.
– Если избрать тот вариант, что я ее не брал, а это подтвердит любой находившийся рядом со мной в тот момент и до минуты моего отправления домой, то сумку мог взять только кто-то из посторонних, кто воспользовался сумятицей, или... Или – спецы Земцова, Вадим. В последнее я верю слабо, так как все были на виду друг у друга.
– Но сумку можно спрятать, а потом за ней вернуться, – возразил Пащенко.
– Так-то оно так, – поморщился судья. – Только где ты ее там спрячешь? Тем более что я еще не успел как следует очухаться, а Земцов со своей бригадой прочесали уже весь жилой массив. – Поняв, что перебрал, Антон добавил: – Ну, не массив, а гектар местности – точно. Знаешь, что самое хреновое? То, что я вырубился. Если бы Пастор не врезал мне с такой силой, я бы их задержал до прибытия СОБРа. И тогда бы все было тик-так. И сумка не потерялась бы, и Пастор мне не звонил.
– Или тебя пристрелили бы. Прямо там, у машины. Пастору что было терять? Нечего. Его за общак свои же за ноздри подвесят! Что на киче его замочат, что на воле – какая ему разница? А, пристрелив тебя, у него появился бы шанс уйти. Так что радуйся, что все закончилось так, как закончилось. Это тебе не старые «законники», которые на кражу ходили с одной отмычкой в кармане и оружие презирали. Сейчас у каждого вора с собой «волына».
– Да знаю я! – прервал монолог Пащенко Струге. – Все я знаю. Только легче от этого мне не становится.