Но я недооценил пронырливость и деловую хватку наших бизнесменов. Тихо и осторожно мы забрались на соседнее дерево и увидели эту сцену во всей ее неприглядности.
Какой-то прилизанный тип в элегантном костюме что-то горячо доказывал Президенту, все время угощая его отборными бананами, которые извлекал из огромного саквояжа. На столе лежал какой-то документ, Президент поглядывал то на него, то на бананы и в задумчивости почесывал голову золотой авторучкой.
Ветерок подул в нашу сторону, и до нас донеслось:
– Господин Президент, грузовик бананов ежемесячно на протяжении всего срока вашего пребывания… гарантирована наша поддержка при выдвижении на второй срок… кроме того, мы готовы…
Нужно было торопиться – не хотел бы я, чтобы у Президента был свой Уотергейт, а к тому шло…
Мы со Стэндишем спустили этого типа с лестницы, то бишь с дуба, и приказали охране вышвырнуть его за ворота вместе с саквояжем.
– Есть еще одна загвоздка, – сказал Стэндиш. – Рой, как это не прискорбно, но я должен сообщить – вчера по личному распоряжению Президента в секретариат зачислена некая мисс Фло из Сандверского зоопарка.
– Господи! – взревел я. – И он туда же! Президент смущенно потупился.
– Президент, – сказал я. – При всем моем к вам уважении я должен заметить, что вы следуете отнюдь не самым лучшим образцам…
На правах старого друга я долго ругал его, он был смущен и расстроен, но в конце концов мы поладили на том, что впредь он не допустит подобных художеств и не будет повторять ошибки и грешки некоторых своих предшественников…
…Мне приснился страшный сон – будто к нам с официальным визитом прибыл премьер дружественной страны, оказавшийся слоном, а нас не предупредили заранее, и двери Уайтхауза оказались узки и низки для высокого гостя, и малы высланные на аэродром лимузины, нет подходящей мебели и постельного белья, ритуал торжественной встречи скомкан и вылился в самый позорный за всю историю нашей дипломатии скандал, и почему-то виновным во всем оказался один я, и меня тащат в сенатскую комиссию, хотят линчевать, шум, гам, пальба…
Мне стало страшно, и я проснулся, но сон, казалось, продолжается – внизу бегали и вопили, меж деревьев метались лучи фонарей, визжали женщины, хлопнул выстрел…
Я натянул брюки и, держа под мышкой рубашку, соскочил с дерева. Выбежал из своего кабинета, так сказать. По дорожке несся кто-то закутанный в простыню и вопил благим матом:
– Вампир! Дракула! Помогите! Полиция!
Из темноты вынырнули агенты, бегущего остановили. С воплем сверху спрыгнул Президент, к нам бежал Стэндиш и волокли прожекторы. Энди, тот самый детектив, который когда-то обыскивал непроверенных обезьян, держал скрученного полицейским приемом опоссума. Тут же возился со своим всезнающим сыскным компьютером Бак. С вязов испуганно смотрели кутавшиеся в простыни секретарши, и большая желтая луна равнодушно освещала весь этот бедлам.
– Ну почему вы решили, что это вампир? – морщась, спрашивал Стэндиш закутанного в простыню типа.
– Показалось… – разводил тот руками. – С этими фильмами ужасов всех зверей боишься… Как залез он ко мне – все, думаю, слопает…
– Я и говорю, – раздался откуда-то сверху козлетон Фэйсом-Тэйбла. – Совещания все, заседания, не помнишь, как эти, то бишь как их, называются…
– Черт знает что, Дик, – заявил Бак. – Абсолютно непроверенный тип. Ничего у меня на него нет…
Несчастного опоссума уволокли для более детального выяснения, и паника понемногу улеглась. Уже засыпая, я вновь услышал шум и визг, но, как выяснилось утром, это всего-навсего бравый детектив Энди из-за слабых познаний в науках перепутал деревья и вместо тополя, на котором его ждала симпатичная телефонистка, угодил на дуб. Там его никто не ждал, более того – там он оказался третьим лишним и был принят находившимся на дубе своим коллегой за припозднившегося соперника. Наутро Стэндиш объявил им выговор за драку, вычел из жалованья стоимость испорченного казенного имущества (сломанные ветви) и в наказание определил сроком на один месяц на самую низкооплачиваемую и крайне непрестижную в среде секретных агентов подсобную работу – читать интимную переписку конгрессменов…
Стандартная писчая бумага
Осень в этом году выдалась холодная. Президент стал зябнуть, и нам пришлось вернуться в Уайтхауз. Президент уехал без меня – я поручил его заботам Стэндиша и забрался на свой дуб, чтобы закончить кое-какие дела. Я писал, печатал, рылся в статистических таблицах и отчетах, лицо обдувал свежий ветерок. Признаться, не так уж и хотелось возвращаться в столицу, к бензиновому чаду, тучам машин, бешено мерцающим потокам неона. К нашей цивилизации.
Все шло, как обычно – и в стране, и в мире. Президент уже больше года находился на своем посту. Заседали сенат и конгресс, к нам приезжали высокие гости, Президент побывал с официальными визитами в десяти странах трех континентов, подписывались договоры и соглашения, авианосцы заходили в далекие порты, внушая уважение нашим соседям, самолеты летали по расписанию, телевидение регулярно передавало обращения Президента к стране, репортажи об открытии им школ, больниц и аэровокзалов. И вся страна, весь мир принимали это как должное. Иногда мне самому приходилось делать усилие, чтобы по-прежнему видеть в Президенте того, кем он был до избрания – шимпанзе Джо. Магия слова действовала на меня. Я никак не мог понять, почему. Не могло быть и речи о государственной деятельности Президента – речи, заявления и тексты выступлений писали мы, на пресс-конференциях и брифингах отвечали на вопросы журналистов мы, подписывал бумаги он по нашей указке. И так далее. Самостоятельно он выбирал только костюмы, да и то не всегда.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что не так уж все это и непривычно. Всегда кто-то писал для президентов речи, и единственное, что отличало Джо от его предшественников – то, что речи предшественники произносили сами. А вот возможностей влиять на события у них порой вряд ли было больше, чем у Джо. В своих решениях президенты всегда учитывали чье-то мнение, а иногда просто подчинялись чьему-то влиянию или неприкрытому нажиму. Было время, когда одним из президентов вертели как хотели его дружки и собутыльники. Другого открыто называли «председателем совета бизнесменов», хотя неизвестно, кто был председателем, а кто рядовым членом совета. Было время, когда некий сенатор правил страной как владыка и самодержец, почти не обращая внимания на тогдашнего президента. Было время, когда советник по безопасности разве что не водил президента за собой на веревочке. Президентов, которые пытались стать подлинными хозяевами страны, можно пересчитать по пальцам, так что Джо лишь повторяет предшественников…
В Уайтхаузе царила суматоха. Въезжали на прежние места сейфы с государственными секретами и разной бумажной чепухой, временно оказавшиеся не у дел секретарши щебетали, собравшись стайками по углам; двигали мебель, проверяли телефоны, натирали полы, выпроваживали журналистов, вежливо просили подождать сенаторов и генералов… и вдруг посреди этого гама и деловой суеты я наткнулся на уоррент-офицера, вернее, он натолкнулся на меня, он летел по коридору с лицом молодого монаха, которому вдруг явился дьявол.
– В чем дело? – испуганно спросил я. Этот офицер, наш «атомный связной», должен неотлучно находиться возле Президента – в его портфеле лежат коды и шифры, с помощью которых Президент, и только он, может подать сигнал к началу ядерной войны, поднять в воздух стратегические бомбардировщики. Выпустить межконтинентальные ракеты. Офицер молчал, клацая зубами.
– Что случилось? – я пытался вспомнить его имя и не мог. – Где ваш чемоданчик?
– Ч-чемоданчика нет, – он смотрел на меня шалыми глазами. – Президент, он его… того… все разорвал – и половину в канализацию, а половину съел…
Год в Уайтхаузе кое-чему меня научил. Я запер офицера в ближайшем пустом кабинете. Поставил перед дверью двух агентов, дав строжайший приказ никого и близко не подпускать. Другим я велел немедленно доставить ко мне начальника секретной службы Стэндиша и пресс-секретаря Холла – больше я никому не мог довериться. Через две минуты они появились в моем кабинете – Холл, как я увидел, в одном ботинке. При всех своих недостатках детективы секретной службы были отличными исполнителями и, окажись Холл в момент их визита без штанов, надеть их он не успел бы…
– Положение таково, – сказал я. – Все ядерные коды «черного портфеля» уничтожены. Вторые экземпляры есть у военных, но к ним, разумеется, мы обратиться не можем – представляете, как они себя поведут, если пронюхают, что оказались монопольными владельцами?
– Господи! – схватился за голову Кэл. Стэндиш непроницаемо молчал, словно деревянный индеец перед табачной лавкой.
Я взял лист бумаги и громко прочел вслух:
– Экстренное обращение Президента к нации и дипломатическому корпусу. Первое: Президент обратился к Организации Объединенных Наций с предложением о немедленном ядерном разоружении. Второе: Президент направил ядерным державам меморандум, в котором сообщает, что, как Верховный главнокомандующий, отдал вооруженным силам приказ приступить к демонтажу всех боевых систем, имеющих своим компонентом ядерное оружие. Третье: рассматривается вопрос о других видах оружия массового уничтожения…
– Хватит! – заорал Кэл.
– Для начала хватит, – согласился я.
– Идиот, ты что, собираешься нести это на подпись Президенту?
– Собираюсь, – сказал я. – Мы с тобой год с лишним протираем штаны в этом заведении и в основном пишем речи да открываем лечебницы для увечных кошечек. Теперь… Я хочу, чтобы у меня были дети, но не хочу, чтобы они жили под нависшей бомбой, как тридцать лет прожили здесь присутствующие. И вот у нас появился единственный шанс, такое выпадает раз в жизни – мы сможем жить без бомбы…
Я думал, что Кэл опять сорвется на крик, но он выдержал марку – достал блокнот, что-то нацарапал, с треском выдрал листок и бросил передо мной на стол. Прошение об отставке, как я и ожидал.
– А я-то думал, что ты ничего не боишься, Кэл… – сказал я, но он уже выбегал из комнаты. – Ну, а вы, Дик?
– Я не политик, – сказал Стэндиш. – Моя обязанность – охранять Президента, пока он находится у власти. Чем я намерен заниматься и впредь, с вашего позволения.
– Ну, а все-таки? Что вы-то обо всем этом думаете?
В его лице что-то изменилось:
– Да ничего я не думаю, Рой. Я это плохо умею. Просто мне надоело все время помнить, что и я, и мои дети, мои друзья – все живут который год под нависшей бомбой…
Итак, один союзник у меня все же был, и он стоил многих. Было страшно, но отступать мы не могли.
– Значит, так, – деловито начал Стэндиш. – Я вызываю всех своих парней и утраиваю посты. Нужно связаться с командованием округа и развернуть вокруг Уайтхауза надежные десантные части. Возможно, придется ввести в столицу танки. Списки всех, кого следует немедленно арестовать, я подготовлю через полчаса.
– Очень мило, – сказал я. – Может быть, затребуем еще и авианосец? Дик, мы не в Гондурасе.
– Вы болван, – сказал он. – Вы хорошо представляете, что начнется вслед за оглашением обращения к нации? Военные… Следует ожидать всего.
– Я считаю, что у нас это невозможно. Парашютисты вокруг Уайтхауза, танки на улицах, аресты по спискам… Дик, мы с вами не диктаторы, вернее, Президент не диктатор и не может действовать, словно какой-нибудь латиноамериканский генерал. Наши двухсотлетние традиции…
– Вы серьезно?
– Да, – сказал я. – Нужно же во что-то верить, Дик. У нашей страны, нашей системы немало недостатков, я согласен, но, несмотря ни на что, мы остаемся демократическим государством, и я не допущу никаких командос вокруг Уайтхауза, танков на улицах и арестов.
– А вы помните, как десять лет назад вас и вам подобных лупила полиция, когда вы протягивали им цветы?
– Ах, вы и это знаете. Ну, разумеется… – сказал я. – Помню. И именно потому не хочу действовать теми же методами. Все. Немедленно соберите журналистов в Голубом зале.
Он, я чувствовал, хотел бы возразить, но долголетняя привычка к дисциплине взяла верх – он молча щелкнул каблуками и вышел. Я направился к Президенту.
Президент подписал и обращение к ООН, и меморандум к ядерным державам, и через полчаса я зачитал оба документа собравшимся в Голубом зале репортерам. Голубой зал мы выбрали не случайно, там самые широкие в Уайтхаузе двери, но все равно троих едва не затоптали, когда журналисты ринулись прочь, спеша в свои редакции и студии. Произошло неслыханное в нашей истории – торопясь донести такую новость до слушателей и читателей, ни один репортер не задал ни одного вопроса…
То, что началось потом, было похлеще пожара в сумасшедшем доме. С экранов телевизоров как ветром сдуло ковбойские фильмы, «мыльные оперы», полуобнаженных красоток и даже рекламу. На экраны хлынули обозреватели, комментаторы и интервьюеры. Ребята Гэллапа носились по улицам, теряя подметки.
Через пару часов стали поступать экстренные выпуски газет, и я узнал о себе много нового. Утверждалось, что я мессия, сволочь, продажная шкура, национальный герой, развратник, коммунист, алкоголик, анархист, квакер, протестант, мужественный политик, наемник Кастро, прислужник ниггеров, смельчак, узурпатор, наркоман, апостол нашего века, сатана. Оказалось, что я изнасиловал школьницу в дамском туалете воскресной школы, фальсифицировал результаты голосования в одиннадцати штатах, отбыл девять сроков за пятнадцать тяжких преступлений и бежал, не отсидев до конца за шестнадцатое. И тому подобное. Относительно моего происхождения и подлинного имени имелись существенные разногласия – правые газеты дружно склонялись к мнению, что я – высокопоставленный сотрудник примерно девяти коммунистических разведок (по ошибке или из-за плохого знания географии одна газетка отнесла к числу стран Варшавского договора и Андорру). Но были и другие версии: а) двоюродный брат полковника Каддафи, б) земное воплощение Будды, в) анонимный инопланетянин в резиновом скафандре, имитирующем человека, г) вернувшийся из Гималаев граф Сен-Жермен, д) да какая разница, кто этот подонок, если его следует поскорее вздернуть?
Во второй половине дня посыпались новые сюрпризы. Биржу лихорадило, акции военных предприятий уже стоили меньше бумаги, на которой были напечатаны, и кое-кто, оставив пустое злопыхательство, стал проникаться уважением ко мне и Президенту – только великие люди способны так вот потрясти Ее Величество БИРЖУ. Уайтхауз тройным кольцом окружали конная полиция и национальная гвардия, но Стэндиш был здесь ни при чем – к зданию стекались многочисленные демонстрации, и городские власти сами приняли меры. Демонстранты не доставили нам особых хлопот – они сразу принялись драться между собой, так как имели разные точки зрения на происходящее, после чего тридцать шесть полицейских угодили в госпиталь – одного сбросила испуганная лошадь, одного трахнули по голове транспарантом, а остальные получили нервное расстройство из-за того, что не могли понять, кого из демонстрантов следует защищать, а кого разгонять. Клан зажег у ворот Уайтхауза довольно дохленький крестик, который быстро погасили ведром воды наши привратники.
В четыре часа дня к Уайтхаузу двинулась новая демонстрация. Впереди шли министры обороны, Военно-морского флота и Военно-воздушных сил, председатель и члены Объединенного комитета начальников штабов, а следом по десять человек в ряд маршировали генералы и адмиралы, полковники и подполковники, майоры и капитаны, коммодоры и вторые лейтенанты, уоррент-офицеры, капралы и сержанты. Они несли плакаты: «Требуем всеобщей занятости!», «Дайте нам работу, дайте нам ракеты!», «Не хотим быть безработными!»
Перед полицейским оцеплением они остановились, два генерала подняли на плечи министра обороны, вручили ему мегафон, и министр начал:
– Дорогие сограждане! Наше правительство бросило еще одну лопату земли на могилу демократии! Новый законопроект, насквозь дискриминационный по сути, обрекает честных тружеников на безработицу! Требуем новых рабочих мест! Требуем всеобщей занятости! Требуем гарантированной заработной платы, всех видов социального обеспечения…
Продолжить ему не удалось. С его стороны было непростительной ошибкой использовать лозунги, действовавшие на полицейских, словно красная тряпка на быка. Полиция, до сих пор безучастно взиравшая на происходящее, мгновенно воспрянула духом и обрела ясную конкретную цель – сработал условный рефлекс. Взлетела сигнальная ракета. Конники и гвардейцы с газометами, электрическими дубинками и собаками вновь обрели вкус к жизни и врезались в стройные ряды безработных военных. Было наглядно доказано, что сто полицейских с одним офицером, безусловно, превосходят в боевом отношении тысячу офицеров без единого солдата.
Через десять минут площадь опустела. Мусороуборочные машины сметали в кучу погоны, обрывки аксельбантов, ордена и фуражки.
Армия разваливалась. Солдаты толпами покидали казармы, унося и уволакивая казенное имущество – так как демобилизационного пособия им не платили. Было объявлено о создании «Ассоциации безработных военных» с зарубежными филиалами. Полиция по привычке моментально учредила слежку за активистами ассоциации и установила в ее штаб-квартире подслушивающие устройства, а парочку лидеров ассоциации на всякий случай арестовала, после чего принялась искать основания для их ареста и приговора.
Уайтхауз напоминал осажденную крепость. Никто уже не занимался делом, считая, что глупо сидеть над скучными бумажками в разгар исторических событий. Только охрана трудилась не покладая рук, снимала репортеров с ограды, вытаскивала из каменных труб, а одного, вооруженного портативным землеройным агрегатом, изловили в буфете – бедняга плохо знал расположение залов и подрылся не туда. Там меня и нашла Алиса, едва прорвавшаяся к нам из города – кто-то из людей Стэндиша ее узнал и помог миновать полицейские заслоны.