– Но подожди! Ведь не зря физический канал открывается в точке бифуркации. Ведь это-то уже проверено сто раз! Информацию мы можем сгребать откуда угодно, когда угодно и сколько угодно. Неужели метод анализа столь некорректен? — я пытался защитить, если не Службу, то хотя бы свою уверенность в правоте.
– Не забудь о постоянных каналах. По одному из них тебя тягали туда-сюда. Для выполнения заданий. А потом обратно. Откуда эти каналы? Ладно, не будем об этом. Это я так, сопли распустила. Мне тебя жалко, — неожиданно закончила Вера.
– Ну, меня-то зачем жалеть? — удивился я.
– Потом, может быть, узнаешь. Ты кофе варишь?
Кофе я варил. Потом мы его пили и болтали уже просто ни о чем. Потом долго рассматривали редкий альбом Босха и пили сладкий ликер.
– Странно, почему если волосы вьются, то каждый повторяет изгиб каждого? — я держал ладонь Веры в своих и смотрел на её длинные волосы.
– Не знаю. Ты уже это спрашивал. Раньше, — Вера освободила ладонь. И вдруг, непоследовательно, прижалась щекой.
– Вспомни. Пожалуйста, вспомни, — еле слышно прошептала она мне в ухо. Хотя скорее всего, это просто было дыхание.
Глава 13
– Ну, как работается? — бодро поинтересовался Карански, войдя утром в мой кабинет. Вернее, мой и Кондратьева. — Что нащипал?
– Вы знаете, ничего внятного. Я ведь не шибко какой крупный бухгалтер. Так, собираю все в одну кучу и наверх — аналитикам.
– Да, там разберутся. А ты ковыряй! Это только начало. Тут нужен новый для тебя опыт. Но в работе мы должны быть точны. Вот, Брика потеряли. Ты же его знал? — как бы невзначай спросил Карански.
– Нет, не знал. Может и виделись в коридорах, — это уже была явная проверка. Стамин Брика знал, конечно. Но не я, Фарбер.
– Да, конечно, он был совсем на других ролях здесь. Ну давай, заходи, если что. Кстати! Через месяц гонки. Ты как — ещё не разучился?
Не прощаясь, Карански ушел. С Кондратьевым он не пересекся даже взглядом.
Это упоминание о Брике меня встревожило не сильно. Конечно, мое появление здесь вызвало у руководства массу вопросов. Но у меня не меньше, и буду я их раскручивать осторожно. Что-то мне подсказывало, что надо очень осторожно.
Осторожно — неосторожно, но все мои попытки найти в базе хоть какие-то данные относительно Брика, Бартези, бифуркации в период, когда я занимался с Максимом, ни к чему не привели. То ли уж сильно засекречено, то ли…
Воскресение. Вера ждала меня у оранжереи леса средней полосы. Уже в коридоре, у входа в лес тут и там была разбросана пожелтевшая хвоя. Натаскали ногами. Лес был пропитан грибным духом. Судя по всему, тут поддерживался вечный август. Даже ежа видели. Набродившись, мы присели на громадной поваленной сосне. Важный от собственной значимости муравей усердно волок какую-то лушпайку по пню. Я положил перед ним соломинку и муравей, как ни чем не бывало, пополз по ней.
– Смешно, — сказала Вера, наблюдая мои манипуляции, — он уверен, что знает куда идет и что делает. А на самом деле — это уже не его путь, а твоя соломинка.
– А ему безразлично. У него думалка не рассчитана на такие мысли. Тут главное, среднестатистическая необходимость движения в нужном направлении. Нам сверху это видно.
– Может, нам и видно. Но кто знает, может, мы тоже давно на соломинке, — у Веры было философское настроение.
– Вера, ты знаешь, у меня, наверное, провалы памяти, — начал было я, поменяв тему.
– Что? — Вера испугалась. Или чем-то встревожилась. — Ты чувствуешь, что что-то забыл?
– Да, мне кажется, что я совсем забыл смысл одной операции. Причем, она совсем недавняя.
– А… — разочарованно произнесла Вера. — Это же просто выяснить. Ты имеешь доступ к своим архивам. Конечно, ты мог забыть. Столько блоков и подстановок. Мозги могут не выдержать.
– Так понимаешь, нету ничего про это дело в архивах. Может, сбой где-то в базе данных? Ты же эту кухню лучше меня знаешь. Не поможешь?
– Если смогу, конечно.
Я вкратце изложил историю с Максимом, Лилей, не упомянув, правда, про Брика.
– Да, я пороюсь в архивах, а что тебя там интересует?
– Меня интересует все. Я совершенно не помню ни целей, ни места. Только смутно имена и образы. Мне кажется, я забыл что-то важное.
– Ой, слышишь, кукушка. Давай загадаем, сколько нам жить! — Вера обрадовалась, как ребенок.
– Кукушка-кукушка, а сколько нам жить??
Подлая птица демонстративно замолчала.
– Ну вот! — рассмеялся я, нашла у кого спрашивать. — Спроси лучше у меня!
– Зачем мне спрашивать у тебя? Я и так знаю. Нам ещё долго жить.
Кому нужна эта вся суета? Кто дал нам право управлять судьбами? И управляем ли мы ими? И вообще, нам ли дано понять, кто кем управляет? А пока есть лес с затаившейся кукушкой, муравей, давно потерявший свою лушпайку и отправившийся за новой, и два человека в лесу. Нужно ли ещё что-то?
Джованни Поллента был главный в гараже. Хотя, как можно иначе назвать стойбище болидов во вневременных гонках? Но сначала вкратце — что такое вневременные гонки. Давно было выяснено, что коридоры вневременных переходов представляют собой нечто, наподобие тоннеля. С одной разницей, что в этом тоннеле не выполняются законы ньютоновской механики. И в те моменты, когда тоннель не открыт для пространственно-временного перехода, он являет собой просто громадную трубу, как правило, не очень прямую. Любой студент второго курса физфака сошел бы в этой трубе с ума от восторга. Никакой Ландавшиц там рядом и не валялся. Сила действия там не равна противодействию. Центробежные и центростремительные приводят только к изменению цвета стенок тоннеля. Ну а скорости движения… Да кто их измерял?
Вот и затеял народ Разведки, много событий назад, гонки в этих тоннелях. Оказалось, что простой прямоточный движок позволяет катить в этом тоннеле и производить странные пространственно-временные преобразования. Если разогнаться как следует — можно выскочить намного впереди соперника, в другом месте тоннеля. Но задача соперника — не дать разогнаться, а сделать это самому. Некоторые особо сумасбродные говорили о том, что все тоннели идут рядом и гонки — это просто обгоны друг друга по параллельным тоннелям. Но пилот болида этого не ощущал, а всего лишь, выжав газ до упора — выскакивал впереди. И потом также оставался сзади. Все это и было гонкой — безумным спортом сотрудников Разведки. Но пока я просто пришел к своему другу Джованни.
Никто не знал, откуда взялся Джованни. Был он тут всегда. И всегда чинил, красил и приводил в порядок болиды к гонкам. Он не был бог весть каким механиком, он был мастером по кузовам. Да в болиде особенно и чинить было нечего. Движок — циклопический примус, как правило, ворованный с боевых истребителей начала двадцать первого века, и кузов. Кузов был гордостью участника гонок. Где кто их добывал для себя — тайна. Я свой выменял у Ларина за ящик нормандских устриц много лет назад. Устрицы были свежие, уложенные в изготовленном из щепы ящичке слоями и проложены водорослями. На ящике была выжжена надпись — кто их поймал и дата — «1815 год». В общем, экологически чистый продукт. Ларин заказал их мне заранее. Его болид (Ларин не умел ездить даже на велосипеде) был стар, мят и беспомощно лежал на брюхе в дальних закоулках гаража Джованни. Но был он сделан по чьему-то заказу у Бертони, и когда я сообщил Джованни, что буду на нем ездить, то вызвал бурю восторгов.
Поковырявшись пару дней с движком, я выкатил это антикварное чудо на асфальтную площадку у гаража. Гараж находился в самом тылу оранжереи восточного ландшафта. Умники говорили — чтобы перебить вонь сакур. В общем, движок завелся с пол-оборота. Меня спасло то, что до стены гаража болид не смог разогнаться как следует. Всего лишь, чтобы расквасить его перёд в жутковатого вида лепешку. От обиды за себя и аппарат я чуть было не расплакался. Но когда я заявил, что хочу его починить, Джованни страшно зауважал меня во второй раз. И согласился руководить работами (читай чинить с моей помощью).
Было это в тот короткий период, когда я застрял в Службе между двумя заданиями без отправки в спящий режим. Несколько коротких недель я кромсал мятое железо, вытягивал его гидролебедкой, потом варил, потом клепал и опять варил, грел и стучал молотком. Потом Джованни лично красил его кузов волшебной краской РРР. Потом бегал в истерике и орал: «Porca, porca, porca!! Porca merdaca!», когда капля воды, упавшая с крыши оранжереи, убила его ювелирную покраску. Потом мы выкатили это все из гаража. И тут стало ясно, почему Джованни согласился восстанавливать эту тарантайку. В чистой, снежной белизны машине угадывался силуэт птицы. Те неприметные изгибы, которые мог создать только великий художник, неважно, что он рисовал — машину или мадонну. Я, увидев впервые в первозданном виде болид, понял — он всегда будет первым. С Джованни мы стали друзьями. И хоть в гонках я участвовал редко и совсем непонятно, как это соизмерялось с жизнью Джованни, всегда мой болид был готов на все «пять». Надо было только прийти к Джованни и спросить — «Как дела? Come stai?»
Вот и сегодня я пошел к Джованни. Ведь гонки скоро. Еще издали я понял, что у Джованни новая идея-фикс. Посреди гаражного двора стояло странное сооружение, вроде и похожее на передвижное средство, но уж больно авангардистское. C радостными воплями, яростно сверкая лысиной в лучах осветительных ламп, из недр гаража выскочил Джованни. Был он, как всегда, в жуткого вида болоньевой куртке на синтепоне. Сколько аппаратов и механизмов она пережила? Вся в краске, с дырками от сварочных брызг, она ухитрялась сохранять оттенки изначального красного цвета. В правой руке Джованни держал маленький гаечный ключ.
После объятий, целования воздуха за ухом, расспросов «что и как» и всяких «а правда, что…» Джованни стал рассказывать главную новость. Он восстанавливает знаменитую 2CV! На мой вопрос, где он её взял, Джованни стал что-то рассказывать про родственников в Бари, про знакомого дона Пижини и что главное — иметь друзей на родине… Надо сказать, что Джованни попал к нам в Службу из Италии примерно четырнадцатого века. Причем, что никто не знает, зачем. И как его знакомые на родине могли помочь с такой рухлядью? Потом он посвятил меня в свои великие планы. Он залатает днище, сделает кожаный салон, и что уже заказал (где???) новые, аутентичные бирки, и что ему обещали разрешить ездить потом на этой штуке по одной из оранжерей. При изложении планов этих громадья Джованни весь светился.
Потом Джованни повел меня вглубь ангара, картинным движением сдернул покрывало и включил столпившиеся у потолка прожекторы. Мой болид, отполированный, без единой царапинки стоял на небольшом подиуме. Джованни был верен себе, как всегда. К гонкам я был готов. Но до них еще было время.
Глава 14
Звуки становились совсем угрожающими. Стонущий вой опять поднял нас среди ночи. Создавалось впечатление, что кто-то в очередной раз нарочно будит нас. Безумный призрак, дождавшись, когда мы уснем, с монтировкой в руках носился, тарабаня по стенам, скрежеща по трубам, тыча пальцами в коннекторы силовой линии, вызывая брызги искр. Аким ходил по станции, осматривая многочисленные трубопроводы. Но особого энтузиазма на его лице не было. За большими, разделенными упрочняющими фрамугами иллюминаторами стояла лунная ночь… Ночь на Луне.
Экипаж первой лунной станции под странным названием «Экспедиция» состоял из двух человек. Освещенная орбитальным зеркалом площадка вокруг неё только подчеркивала черноту неба. Постоянное освещение, задуманное изначально для того чтобы снизить вероятность клаустрофобии, усиливало чувство одиночества. Холодные звезды, четкие абрисы скал. Все такое чужое. Строгую и бесхитростную жизнь экспедиции сопровождало одно чувство — мы далеко. Мы одни. Можно быть одному в темном чулане. И когда станет страшно, с криками выбежать во двор к друзьям. Можно одному, совсем одному, ходить по завешенному моросящим дождем городу, провожая взглядом машины. И можно быть одиноким так. Под пристальным вниманием сотен следящих станций, с ежедневным описанием собственного здоровья в сводке новостей. Но быть далеко, так далеко, что даже свет сюда опаздывает. А теперь ещё и эти стоны железа.
– Наверное, все это связано с перегревом дьюаров с кислородом, — предположил я.
Действительно, кислород, основа нашей жизни, хранился в жидком виде в дьюарах, расположенных под многослойным покрытием пола станции. Долго сопя над неподдающимися квадратными фальшпанелями, мы наконец добрались до сосудов. Один из них был совсем странного вида — сплющенный, как грелка. Другой хранил первозданные формы — круглый и жизнерадостный.
– Проверь, пожалуйста, предохранительный клапан, — попросил Аким.
Я стал елозить пальцем вокруг клапана, не совсем понимая, как его можно проверить.
– Да что ты в самом деле, — разозлился Аким, — смотри.
Он придавил пальцем клапан сверху. Тот, как взбесившись, отозвался яростной струей испаряющегося газа. С шипением, так похожим на преследующий нас звук, струя била вверх, пересыщая атмосферу кислородом и грозя взрывом.
– Глуши его! — заорал Аким. — Быстро!
Видя мою растерянность, он выхватил у меня из рук приспособу. Тефлоновый ключ-вилочку. Сам клапан был украшен сверху двумя углублениями — для специального ключа. Это позволяло избежать случайностей. Не крутить же его монеткой (откуда она тут?), а если крутить правильным ключом, то не сломаешь. Аким пытался вставить ключ рожками в эти углубления, однако ничего не выходило — струя отбрасывала его.
– Дай, — не выдержал я, — ты не сможешь!
Аким немедля передал ключ мне.
Я прижал плашмя ключ к клапану и постепенно приблизил рожки к углублениям. Струя газа ехидно ударила по кончику ключа… И тут произошло непонятное. В звуках свистящего по ключу газа я различил слабые, тоненькие голоса:
– Ишь, как старается, сейчас у него получится! Всегда хитер был!
Второй голос вторил:
– А спрашивается, зачем? Зачем суетится? Все и так понятно. Никуда им не деться.
Рожки ключа плотно вошли в страховочный болт. Струя газа затихла в пол-оборота.
– А что с тем дьюаром? Чего он сморщился? — меня беспокоил другой сосуд.
– Я точно не знаю, но возможно, так предусмотрено. Чтобы пустые бочки места не занимали, — предположил Аким. — Утром, при связи, спросим. Думаю, эта ночь будет спокойной.
Отдышавшись от схватки с дьюаром, Аким ушел в наш кубрик, микроскопическое помещение для отдыха. Я умылся ароматической салфеткой и, одевшись в комбинезон для отдыха — белый, эластичный, тоже пошел в кубрик.
Аким склонился над журнальным столиком. Столик, по мысли конструкторов, должен был скрашивать наши вечера. Или ещё что там. Крышка столика была прозрачная и накрывала небольшой аквариум. В нем резвилась дюжина разноцветных рыбок. Ярких и беззаботных. Сейчас Аким поднял крышку стола и рукой выгребал из аквариума рыбок. Выловив, он отпускал их прямо в чуждую им среду. Рыбки начинали резво плавать в воздухе. Одна, рванув было в мою сторону, резко развернулась. Легкая струя воздуха от её хвоста тронула мою щеку.
– Ты что, — испугался я, — они погибнут!
– Неужели ты до сих пор не понял — ты вправе решать, куда им плыть. Где им плыть. Неужели ты не понял — только ты! Ведь ты принимал гораздо более важные решения, чем это! Или это были не твои решения? И тут хватит им кислорода.
Злобный, неестественный звук потряс станцию. Все двинулось вниз. Высоко в потолок улетели рыбки, оставшиеся в своей воздушной струе. Станция уходила под землю. Хоть и была она на Луне. Как завороженный, я смотрел на вздымающийся горизонт, на грунт, поднимающийся от нижнего среза иллюминаторов к верхнему. Каждая песчинка скрежетала по ситаллу иллюминаторов. Каждая — своим, гнусным звуком. Холодный страх сковал мышцы спины в ожидании разрыва оболочки станции. Почти так маленький ребенок ждет хлопка воздушного шарика, когда его надувает отец.
– Аким, уходим отсюда, в соседний отсек! Быстрее! — заорал я.
– Ты, наверное, хочешь умереть помучившись? — спокойно спросил Аким. — Неужели непонятно, что если лопнет обшивка, то никто нам не поможет? Не суетись. Сядь.
Я не смог последовать его совету. Выскочив в соседний отсек, я только там понял, что он тоже был внешний и в иллюминаторах его будет тот же серый, с коричневым отливом грунт, уже поглотивший нас под завязку.
В иллюминаторы пробивался нежный свет. Видно было, что в маленьком, огороженном плетнём дворе валялся кузов старого «Москвича», проржавевшего во многих местах и совсем уже непригодного. В остальном, дворик был чист и подметен. Метла стояла в углу. Я рванулся в кубрик. Там никого не было. Резкие, железом по железу, удары заполнили станцию. Главный шлюз был распахнут. Мужик в ватнике лупил кувалдой по подвеске шлюзовой двери. Ничуть не обращая на меня внимания. За дверью была видна проселочная дорога. По гальке, подпрыгивая, как пустая коробка из-под обуви, несся задрипанный вездеходик. Лихо тормознув у шлюза, он выпустил наружу приземистого начальника. В синем халате, пыжиковой шапке и с мохеровым шарфом вокруг рудиментарной шеи.
– Аккуратно рубай, всю жестянку попортишь! — яростно заорал он на мужика с кувалдой, — мы жестянку эту на плуги пустим.
– Здравствуйте, — начальник протянул мне плотную ладонь, глядя при этом в сторону. Потом он понесся давать новые указания, ничуть не заботясь о выполнении первых.
Я вернулся на станцию. Повсюду чувствовалась деловая разруха. В кубрике женщина, вида школьной технички, споро подметала скукожившихся рыбок с пола. Задний шлюз тоже был распахнут. Непонятным образом он переходил в длинную веранду. На ней стоял Аким, нежно обнимая мужчину одних с ним лет.
– Стамин, знакомься! Это мой отец! — Отец Акима пожал мою руку. Было видно, что ни о чем, кроме своего сына, он не думал. Да и Акиму тоже было не до меня. Они стояли друг напротив друга и разговаривали. Без слов.