Самоубийство.
Это слово казалось теперь музыкальным и наполненным обещания. Нет больше одиночества. Нет больше отказа от желания любить всей душой и телом. Нет больше чувства, что она не такая, как все, что отличается от всех людей. Нет больше сомнений. Нет больше никакой боли. Нет больше кошмаров, видений шприцев и хватающих механических рук. Нет больше.
По крайней мере, в этот момент Джоанне не надо было выбирать между Алексом Хантером и ее болезненной необходимостью уничтожать свою любовь, где бы и когда бы та не проявлялась. Теперь выбор был проще, но намного более глубокий: ей надо было решить — принять одну таблетку или все двадцать.
Джоанна держала их в ладошке, сложенной горсточкой.
Таблетки были гладкие и прохладные, как камешки на дне реки.
Глава 19
Алекс привык терять на сон как можно меньше времени. Но этой ночью он не мог позволить себе даже тех нескольких часов, что ему требовались. Его мозг интенсивно работал, и Алекс не собирался тормозить его.
Он взял бутылку пива из кладовой и устроился в кресле в гостиной. Единственным освещением в комнате было проникающее через высокие окна бледное, призрачное свечение предрассветного Киото.
Алекс анализировал сложившуюся ситуацию. Мысленно он ходил вокруг нее, как будто это была скульптура. Он поинтересовался, какой следующий шаг предпримут хозяева Ловкача. Возможно, они действительно позвонят и достаточно расскажут ему о деле Шелгрин, чтобы откупиться, как он и предложил их "мальчику на побегушках". С другой стороны, было мало вероятности, что они изменят свое поведение просто потому, что он сказал им так сделать. Они посчитают, что его нельзя купить ни информацией, ни деньгами, и будут не так уж и не правы. Как бы то ни было, телефон вполне мог зазвонить. Эта возможность не исключалась. Но более вероятно, что они выберут ужесточение мер противодействия. Зверски избить его. Вывести его из строя. Преподать ему хороший урок. Может быть, даже убить его. Опасность не особо производила на него впечатление. И другие люди пытались убить его и жили, правда недолго, в тех двух случаях, чтобы потом пожалеть об этом. Он пришел в свою профессию с талантом оставаться живым (одно из немногих преимуществ взросления в условиях бедности и домашнего хаоса, под тяжелой рукой родителей-алкоголиков, скорых на расправу, считающих плохое обращение с ребенком вполне приемлемой разрядкой напряжения) и годами исследовал, развивал и оттачивал этот талант.
Фактически не беспокойство и не страх удерживали Алекса от сна. В минуту откровения с собой ему пришлось признать, что единственной причиной его бессонницы была Джоанна Ранд. Стремительный поток образов проносился у него в мозгу: Джоанна в желтовато-коричневом брючном костюме, который был надет на ней к обеду в "Мицутани"; Джоанна на сцене в "Прогулке в лунном свете", плавно двигающаяся, одетая в платье красного шелка; Джоанна смеющаяся; Джоанна, откидывающая голову и быстрым движением руки заправляющая волосы за уши. Ему хотелось гладить ее гибкое тело, ласкать ее, расчесывать пальцами ее золотистые волосы, изучить до последней родинки ее груди и живот, соски и бедра. Ему хотелось любить ее и чувствовать ее ответ. Уже лежа в постели и пытаясь заснуть, он не мог ни о чем другом думать, кроме как о том, что она будет напротив него, над ним, под ним. Это возбуждало его, удивляло и смущало. "Как подросток, потерявший самообладание", — подумал он. Много воды утекло с тех пор, когда женщина вызывала в нем столь бурные фантазии.
Однако самым интересным и тревожным было то, что это желание не было ни единственным, ни самым сильным чувством, которое Джоанна разбудила в нем. По отношению к ней он чувствовал нежность, что было больше, чем просто симпатия. Она нравилась ему, и это было более сильное чувство, чем дружба.
Не любовь.
Он не верил в любовь.
Его родители доказали ему, что любовь — это слово без значения, это всего лишь притворство, эмоциональный наркотик, которым люди обманывают себя, ширма, за которой они прячут их истинные чувства. От случая к случаю и всегда с явной неискренностью его мать и отец говорили ему, что они любят Маленького Алекса. (Его отец был Большой Алекс, и часто Маленькому Алексу казалось, что мама по большей части жестоко обижала его, когда бывала сердита на Большого Алекса, да и Большой Алекс тоже скверно обращался с Маленьким). Иногда, когда на них находило настроение — обычно после того, как утреннее похмелье было побеждено, но до того, как дневная порция виски разбудит в них драконов — они обнимали Маленького Алекса, плакали и громко ругали себя за то, что они сделали: за очередной подбитый глаз, синяк, или порез, или ожог. Когда они чувствовали себя особенно виноватыми, то покупали для Маленького Алекса множество недорогих подарков: комиксы, дешевые игрушки, леденцы, мороженое, как будто закончилась какая-то война и требовалось возместить убытки. Но эта штука, которую они называли любовью, никогда не длилась долго. Через несколько часов она увядала, а через день или два исчезала совсем. Со временем Алекс стал бояться, когда его родители сюсюкали и пьяно демонстрировали свою "любовь", потому что, когда она шла на убыль, как это бывало всегда, злость, враждебность и жестокость казались еще хуже в сравнении с тем кратким перемирием. В своем лучшем проявлении любовь была как приправа, как перец или соль, которыми пользуются, чтобы сдобрить горький вкус одиночества, ненависти и боли.
Поэтому он не влюбился, не влюбится и просто не смог бы влюбиться в Джоанну Ранд. Он на самом деле что-то чувствовал к ней, что-то довольно сильное, но он не знал, как это назвать. Больше, чем желание или привязанность. Что-то новое. И странное.
Он выпил две бутылки пива и вернулся в постель. Ему никак было не улечься удобно. Он ложился на спину, на правый бок, на живот, по-всякому, как только позволяла его поврежденная левая рука. Но повреждение было ни при чем, при чем здесь была Джоанна. Наконец, он попытался отогнать ее живой образ, представляя усыпляющее колыхание моря, грациозно перекатывающиеся массы воды, бесконечные цепи волн, вздымающихся в ночи и разбивающихся о песчаный берег, пену, похожую на воздушную кружевную шаль, и через некоторое время он действительно уснул, но ему не удалось изгнать ее из своего воображения, потому что Джоанна появлялась, как русалка на гребнях волн, как много русалок, как сто миллионов Джоанн с гладкими рыбьими хвостами и плавниками. Все сто миллионов, ряд за рядом, направлялись к песчаному берегу, перекатываясь, вздымаясь и разбиваясь, перекатываясь, вздымаясь...
Раздался звонок.
Алекс сел в постели, как будто вытолкнутый пружиной. В темноте он пошарил в поисках отобранного у Ловкача пистолета и нашел его на тумбочке, где и оставлял. Он вылез из постели и некоторое время стоял, раскачиваясь, как на сильном ветру.
Постепенно он осознал, что это звонил телефон. Алекс положил оружие обратно, где оно и было, и присел на край кровати.
Светящийся циферблат ходиков показывал 4.30 утра. Он спал меньше часа.
Алекс снял трубку, ожидая услышать голос одного из хозяев Ловкача:
— Да?
— Это вы, Алекс-сан?
— Марико-сан? — удивленно спросил Алекс.
— Извините, что разбудила вас, — сказала она.
Он был смущен. Марико? В такой час?
— Ничего страшного, — ответил он.
— Джоанна попросила меня позвонить вам.
— Я слушаю.
— Вы можете приехать прямо сейчас?
Его сердце начало сильно биться.
— Куда? В "Лунный свет"?
— Да.
— Что случилось?
— Случилось большое несчастье, Алекс-сан.
— Большое несчастье... с Джоанной?
— Да.
Алекс задрожал. Ему вдруг стало дурно.
Марико говорила, как будто собиралась заплакать.
— Алекс-сан, она попыталась...
Ее голос изменил ей.
— Марико! Ради Бога, скажите мне!
Марико собралась с силами и выдохнула, как одно слово:
— Джоанна-попыталась-убить-себя.
Глава 20
Такси доставило Алекса в "Прогулку в лунном свете".
Все еще шел небольшой снежок, но улицы были покрыты им менее, чем на четверть дюйма.
Марико ждала его у входной двери.
— Где Джоанна? — спросил он, войдя внутрь.
— Наверху, Алекс-сан.
— Как она?
— Все будет в порядке.
— Вы уверены?
— С ней сейчас доктор.
— И он сказал, что с ней будет все нормально?
— Да.
— Он хороший доктор?
— Она обращается к нему уже не первый год.
— Специалист мог бы...
— Нет необходимости. Да и какой доктор специализируется в... подобной области.
— Я имею в виду, что могу позволить себе самого лучшего.
Марико улыбнулась.
— Очень мило. Но вы знаете, Джоанна не бедна. И я уверяю вас, Алекс-сан, что наш доктор Мифуни способен справиться сам.
Марико улыбнулась.
— Очень мило. Но вы знаете, Джоанна не бедна. И я уверяю вас, Алекс-сан, что наш доктор Мифуни способен справиться сам.
Алекс прошел за Марико мимо голубого зеркала бара в элегантно обставленную контору и вверх по лестнице в квартиру Джоанны.
Мебель жилой комнаты была сделана из тростника, ротанга и прутьев. Помещение украшалось множеством растений в горшках и полудюжиной отличных японских акварелей.
— Она в спальне с доктором, — сказала Марико. — Подождем здесь.
Они сели на кушетку.
— Это был пистолет? — спросил Алекс.
— Пистолет?
— Что она использовала?
— А, снотворное.
— Кто обнаружил ее?
— Она нашла меня. У меня на этом этаже трехкомнатная квартира. В час я легла спать. И уже засыпала, когда услышала... Я услышала ее... я... — Ее голос сорвался, и она непроизвольно затряслась.
Алекс положил руку ей на плечо.
— Ну, теперь все в порядке, ведь так? — спросил он. — Вы сказали, что она выкарабкается.
Марико закусила губу и кивнула.
— Она вошла в мою комнату и разбудила меня. Она сказала: "Марико-сан, боюсь, я, как обычно, сильно сваляла дурака".
— Господи.
— В бутылочке было двадцать таблеток, — рассказывала Марико. — Джоанна приняла четырнадцать прежде, чем поняла, что самоубийство — это не выход. Она попросила меня вызвать неотложку.
— Почему она не в больнице?
— Скорая помощь прибыла со всем необходимым, — сказала Марико. — Они заставили ее глотать трубку... Прочистили ей желудок прямо здесь. — Она закрыла глаза и поморщилась.
— Понимаю, — сказал Алекс, — это неприятно.
— Я не могла смотреть, но я держала ее за руку. К тому времени, как все закончилось, прибыл доктор Мифуни. Он поговорил с Джоанной и осмотрел ее, и решил, что в госпитализации не было необходимости.
Алекс взглянул на дверь спальни. Что там происходит? Возникли какие-нибудь осложнения?
Он снова посмотрел на Марико и сказал:
— Она впервые попыталась убить себя?
— Конечно!
— У некоторых людей это входит в привычку.
— Да что вы?
— Да.
— Ну, не у Джоанны.
— Вы думаете, она действительно хотела убить себя? — спросил Алекс.
— Сначала, да.
— А что заставило ее изменить решение?
— Она поняла, что оно не верное.
— Некоторые люди только симулируют самоубийство.
— Что вы говорите?
— Они хотят сочувствия и...
Марико прервала его. Ее голос был, как холодный пар, поднимающийся от сухого льда.
— Если вы думаете, что Джоанна дойдет до такого, то вы совсем не знаете ее. — Тело Марико было напряженным от гнева, ее маленькие ручки сжались в кулачки. Она возмущенно взглянула на Алекса.
Немного подумав, он сказал:
— Вы правы, Джоанна не эгоистка и не ограниченная натура.
Некоторое время Марико внимательно смотрела на него, пока не поняла, что он имел в виду, говоря так, затем ее напряженность немного ослабла.
— Но я также не думаю, что она принадлежит к типу людей, кто серьезно замышляет самоубийство, — сказал Алекс.
— Она была в глубокой депрессии перед тем, как встретила вас. После того, как она... отвергла вас... ей стало еще хуже. По крайней мере, на минуту она настолько ослабела, что была способна на самоубийство. Но она сильная. Даже сильнее, чем моя мама-сан, которая по характеру железная леди. В последнюю минуту Джоанна нашла силы побороть депрессию.
Дверь спальни открылась, и доктор Мифуни вошел в гостиную.
Марико и Алекс встали.
Мифуни был невысокий мужчина с круглым лицом и густыми черными волосами. Встречая кого-нибудь незнакомого, японцы обычно улыбаются. Мифуни был хмур.
— Что-нибудь не так? — мысленно поинтересовался Алекс. Во рту вдруг стало сухо, как будто там припудрили.
Даже при этих менее чем благоприятных обстоятельствах Марико нашла время, чтобы по этикету представить мужчин друг другу, сказав о каждом несколько добрых слов. И вот теперь появилась любезная улыбка.
Алексу хотелось крикнуть им, чтобы они перестали, схватить доктора за грудки и трясти, трясти его, пока тот не расскажет им все о Джоанне. И в то же время его удивляло, почему он так глубоко и искренне беспокоился о женщине, с которой был знаком так недолго.
Он взял себя в руки и поклонился доктору.
Мифуни тоже поклонился:
— Сочту за честь познакомиться с вами, мистер Хантер.
— Джоанна чувствует себя лучше? — спросила Марико.
— Я дал лекарство, чтобы успокоить ее и помочь уснуть, — сказал Мифуни, — но есть еще немного времени, чтобы мистер Хантер мог поговорить с ней, до того как успокоительное подействует. — Он улыбнулся Алексу. — Она настаивает на встрече с вами.
Испуганный неразберихой чувств, нахлынувших на него, Алекс медленно пошел через гостиную, вошел в спальню и плотно закрыл за собой дверь.
Глава 21
Алекс ожидал увидеть Джоанну изможденной, осунувшейся, отмеченной суровым испытанием, но она была красива. Джоанна сидела в кровати, поддерживаемая подушками. На ней была одета синяя шелковая пижама, под которой вырисовывались ее полные груди. Ему были видны дразнящие очертания сосков, выделяющихся под тонкой материей. Хотя ее волосы были влажные и невьющиеся, все-таки они были достаточно мягкими, густыми и золотистыми, чтобы снова навести его на мысль расчесать их пальцами. Конечно, она была бледна. На висках голубели вены. Она казалась полупрозрачной. Огромные круги усталости очерчивали ее глаза, но они могли сойти за искусно наложенные тени грима. Только в ее аметистово-синих глазах было видно страдание, и, увидев эту боль, Алекс почувствовал слабость.
Джоанна похлопала по краю кровати, и он сел рядом с ней.
— Что случилось с вашей рукой? — спросила она.
— Порезался. Ничего серьезного.
— Вы обращались к доктору?
— Там даже не надо накладывать швы.
Они немного помолчали.
Наконец, Джоанна произнесла:
— Что вы должны думать обо мне?
— Я думаю, что вы выглядите очень милой.
— Я в беспорядке.
— Ну, если вы знаете такое средство, чтобы, приняв его, женщина могла выглядеть так же хорошо, как и вы, когда вы в беспорядке, то вы сделаете переворот в мире косметики и сколотите состояние в миллионы долларов.
— Мой Бог, — сказала Джоанна, — я думала, только Кэри Грант мог бы быть так очарователен. Не удивительно, если женщины бросаются вам на шею.
— А они это делают?
— А разве нет?
— Прямо на шею? В самом деле?
— Не скромничайте.
— Вы бросились мне на шею?
С удивляющей застенчивостью Джоанна произнесла:
— Вы заставляете меня краснеть, а я уже много лет не делала этого.
— Мне хотелось увидеть румянец на вашем лице.
— Послушайте, — сказала она, — доктор дал мне успокоительное, но перед тем, как я усну, мне надо сказать вам что-то важное.
— Я слушаю.
— Вы все еще думаете, что я не знаю, кто я?
— Если вы спрашиваете меня, верю ли я все еще, что вы — Лиза Шелгрин, то да.
— Как вы можете быть так уверены?
— Со времени нашего обеда произошли некоторые события.
— Какие события? — спросила она.
— За мной следили всюду, куда бы я ни шел.
— Кто?
— Этого так сразу не объяснишь.
— Я никуда не спешу.
— Ваши глаза закрываются.
Она сонно моргнула.
— Сегодня я достигла переломного момента... И чуть не наделала глупостей.
— Тише. Все позади.
— Я поняла, что должна была или умереть, или выяснить, почему так себя веду.
Он взял ее руку.
— Со мной что-то не так. Я чувствую себя всегда опустошенной и... отделенной. Много лет назад со мной случилось нечто, что сделало меня такой, какая я теперь. Не подумайте, что я извиняюсь, Алекс.
— Я понимаю, — произнес он, — Бог знает, что они с вами сделали.
— Я должна выяснить, что это было.
— Обязательно, — сказал он.
— Я должна узнать его имя.
— Чье имя?
— Человека с механической рукой.
— Мы найдем его.
— Он опасен.
— Я тоже.
Джоанна соскользнула вниз и легла на спину.
— Черт побери, мне так не хочется засыпать теперь.
Алекс взял одну из двух подушек из-под ее головы и вытащил покрывало.
Ее голос звучал все глуше.
— Там была комната... комната, пропахшая антисептиками... может быть, где-то в больнице.
— Мы найдем ее.
— Я хочу нанять вас, чтобы вы помогли мне.
— Меня уже наняли. Сенатор Шелгрин заплатил мне маленькое состояние, чтобы найти свою дочь. Теперь приближается время, когда я смогу отплатить ему делом.
— Вы вернетесь завтра?
— Да.
— Во сколько? — спросила она.
— Когда захотите.
— В час дня.
— Я буду здесь.
— А что если я к этому времени не проснусь?