Но остров – остров был совершенно неподходящим местом для того, чтобы мысли от ужаса засохли и развалились на отдельные желтые волокна. Чтобы мозг в голове раскололся на два полушария, а каждое из них еще на два, а те – снова пополам, и так до тех пор, пока не останутся крохотные кусочки серого вещества, свободно парящие в черепе, как в невесомости, ударяясь о стенки и отлетая на середину.
«Я не сойду с ума. Я не буду этого представлять».
Остров был прекрасен. Разве сходят с ума в таком прекрасном месте – месте, которое является воплощенной мечтой!
Площадь воплощенной мечты составляла на глаз всего около двух квадратных километров. Может быть, и меньше – Вика не умела вычислять площадь. На то, чтобы обойти остров по периметру, вдоль края моря, у нее уходило немного времени – пожалуй, не больше часа, если двигаться обычным шагом, не торопясь. Может быть, и меньше, но сказать наверняка она не могла – часов у нее не было.
Все, чем она могла пользоваться на острове, помещалось в двенадцати коробках и одной палатке. Коробки были под завязку набиты едой – в основном консервами, но попадались и сухие хлебцы, сушеные фрукты, яблоки. Вика нашла упаковку соленых кальмаров и долго смотрела на нее, а потом начала смеяться и только усилием воли заставила себя прекратить. Пива-то ей не оставили! Так зачем же кальмары, если нет пива?
Фонарик, теплый плед, небольшой складной ножик и еще один – обычный. Открывалка для консервов – зачем, если все они были со специальным кольцом сверху? Зубная щетка и два тюбика пасты, крем для рук, против москитов и против солнца…Три полотенца. Те, кто оставил ее на острове, были предусмотрительными людьми.
Середина острова заросла пальмами и кустарником, названия которого Вика не знала. У него были широкие зеленые листья, толстые и ломкие. Она пыталась пожевать кусок листа, сама не зная зачем, и обнаружила, что он горький. На острове росли и другие деревья, кроме пальм, с тонкими гнущимися ветками, усыпанными мелкими листьями так часто, что под ними не было видно и самой ветки, а иногда и ствола. К этим деревьям, которые Вика обозвала волосатыми, она старалась не подходить – среди густой листвы жили мелкие насекомые ярко-желтого цвета, похожие на многоножек, и Вика опасалась, что они ядовитые. Несколько раз, когда она пробиралась сквозь заросли с одной стороны острова (палаточной) на другую, ей встречались крупные пауки. Один был мохнатым, страшным. Вика наткнулась на него неожиданно: отводила в сторону ветку волосатого дерева, и паук размером с ладонь свалился с ветки и повис на толстой нити у нее перед глазами, быстро перебирая ногами, словно покрытыми черными заусенцами. Вика дико закричала, шарахнулась в сторону и бросилась бежать обратно. С тех пор она не углублялась в середину острова.
Да и зачем? За несколько вылазок она успела узнать самое главное – на острове не было пресной воды. Выяснив это, она перетащила канистры с водой в тень, а одну спрятала в палатке. Все равно она в ней не спала.
На ночь Вика вытаскивала спальный мешок и пристраивала его в середине между коробками, расставленными буквой П, чтобы изголовье упиралось в коробку. Так возникала какая-то иллюзия защиты, хотя защищаться было не от кого. Во всяком случае, пока.
Дело в том, что островов было два.
Второй остров был значительно больше ее собственного. Она обнаружила его на следующий день после того, как ее привезли: обходила свои владения и увидела вдалеке темную гору – небольшую, поднимавшуюся из голубой воды. Поначалу она так обрадовалась, что начала дико кричать и махать руками в надежде, что ее увидят и подберут, и кричала минут пять, пока не сообразила, что на таком расстоянии увидеть ее невозможно. До второго острова было далеко – так далеко, что она даже не была уверена, покрыта ли его поверхность деревьями, или ей так только кажется.
К вечеру радость открытия сменилась страхом: Вика первый раз подумала о том, что люди на втором острове могут быть недружелюбными. Собственно, они могли оказаться кем угодно, в том числе и теми, кто заманил ее сюда.
«Заманил». К вечеру второго дня, пройдя последовательно изумление, отчаяние, усталость, подъем и упадок сил, надежду, пробудившуюся при виде второго острова, и снова усталость, Вика твердо поняла, что она на острове потому, что так кто-то захотел. Она не могла ответить на вопрос – зачем, как ни ломала голову. Несоразмерность усилий, затраченных на то, чтобы поместить ее на остров, и значения ее самой, Виктории Сергеевны Стрежиной, референта директора небольшой компании, не укладывалась в ее голове. Зачем?! В минуту отчаяния она готова была признать, что все происходящее похоже на злую шутку Антона Липатова, советовавшего ей не мечтать о необитаемом острове, а создать свой собственный. Хотела быть одна? Пожалуйста, возьми свое одиночество, неси его, пока не надорвешься! Наслаждайся, черт возьми, ведь ты так этого хотела!
Но ей хватало здравого смысла понимать, что ее идея – из области фантастики. А других вариантов у Вики не было.
Она не знала, что ей делать. Обследовав свой остров и убедившись, что на микроскопическом клочке земли нет ничего, кроме песка и нескольких разновидностей растений, Вика попыталась просчитать ситуацию и представить, что с ней будут делать дальше. Но голова отказывалась работать. Пару раз Вика окунулась в океане, но заплывать далеко не решилась, опасаясь хищных рыб, а бултыхаться возле берега ей не нравилось. В тени пальм, обдуваемых теплым влажным ветром, она чувствовала себя куда комфортнее. Здесь, под пальмами, стояли коробки, странным образом связывавшие ее с людьми; это было напоминание о том, что она не бредит, не спит, не сходит с ума. Впрочем, происходящее вовсе не казалось ей сном – скорее какой-то чрезмерно выпуклой реальностью, в которой все было «слишком»: слишком прозрачное море, слишком теплый воздух, слишком синее небо, слишком чистый песок. Ирреальная красота, проникающая внутрь до такой степени, что хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, не дышать – лишь бы только не впускать ее в себя.
К концу третьего дня Вика увидела человека.
Она сидела спиной к лесу – так она называла середину острова, заросшую деревьями, – облокотившись на коробки, и ждала, когда покажется лодка. Почему-то она была уверена, что будет именно лодка, а не что-нибудь иное: вертолет, например, или яхта. Последние два дня состояли из «спать», «есть» и «смотреть». Сейчас был черед «смотреть».
Она увидела его не глазами, а иным зрением, о котором принято говорить «внутреннее». Вика ощутила затылком и шеей, что из леса за ее спиной вышел высокий человек, совершенно голый, и направляется к ней. Ощущение было таким явственным, что когда она вскочила и никого не обнаружила, то завертела головой в разные стороны, пытаясь определить, где же человек.
Вокруг никого не было.
– Голый… – растерянно проговорила Вика. – Почему же голый…
Она прошла вдоль кромки леса, напряженно вглядываясь вглубь. Пальмы покачивались над ее головой, шелестели что-то невразумительное, и ни намека не было на то, что из леса кто-то выходил.
Вика вернулась обратно и села, но спустя две секунды вскочила вновь. Ощущение, что из леса кто-то выходит, не исчезло, и сидеть к этому «кому-то» спиной ей не хотелось.
Она перетащила коробки чуть подальше и уселась лицом к зарослям. Прошло около двадцати минут, когда на воде раздался негромкий всплеск, а затем шепот, и она вскочила, судорожно вцепившись в рукоятку ножа, который предусмотрительно достала из «хозяйственной» коробки.
Никого. Никого не было на море, никто не выбегал к ней из леса, но Вике потребовалось не менее пяти минут, чтобы осознать это. А когда осознала, то наконец-то увидела реальную опасность, грозящую ей не из леса и не из океана.
Вика положила нож обратно в коробку, провела руками по лбу. На ладонях остался мокрый потный след.
– Я не сойду с ума, – сказала она. – Это всего лишь остров. Что-то случилось, кто-то решил меня разыграть. Но у него ничего не выйдет. Я не сойду с ума.
Она помотала головой, умыла лицо водой из нагревшейся банки и даже попробовала посмеяться над своими фантазиями, но смех вышел слабенький, натужный. Тогда Вика закрыла глаза и принялась вспоминать пейзажи дяди Миши – ее всегда успокаивали такие воспоминания.
«Дядя Миша… он, наверное, будет ужасно волноваться. Как далеко, господи боже ты мой».
Она заставила себя мысленно подробно рассмотреть каждый пейзаж. Вика хорошо их помнила. Пейзажи и в самом деле успокоили ее, и в голове, измученной переживаниями последних дней, прорезалась здравая мысль. «Завтра я доберусь до второго острова. Как же я сразу не догадалась? Пусть только попробуют меня остановить! Завтра я доберусь до второго острова. Там люди. Они мне помогут».
Внезапно она поняла причину своего странного сонливого состояния в вертолете и в первый день на острове.
Внезапно она поняла причину своего странного сонливого состояния в вертолете и в первый день на острове.
– Сволочь! – громко сказала она, вспомнив Глеба, предлагавшего ей таблетки от укачивания. – Поганая сволочь! Зачем ты это сделал? Кто тебе заплатил за то, чтобы ты…
Ветер поднял несколько песчинок у ее ног и унес их, и, глядя им вслед, Вика замолчала. «Его здесь нет, – сказала она самой себе, стараясь быть убедительной и хладнокровной. – Не нужно с ним разговаривать, раз его здесь нет. Глупо, правда?»
Глупо. Конечно, глупо. Вика кивнула, соглашаясь сама с собой, чувствуя себя почти успокоившейся, потому что наконец-то приняла решение, которое прекратит ее бездействие – завтра же она доплывет до соседнего острова, как бы далеко он ни находился.
Она выберется отсюда.
На то, чтобы собрать информацию о молодом перспективном актере театра и кино Вениамине Рощине, у Макара ушло полтора дня. Хватило бы и одного, но две встречи пришлось перенести – собеседники Илюшина были людьми занятыми. Расспрашивая их о творческих и личных успехах и неудачах Рощина, Макар похвалил себя за то, что выбрал самый простой и незамысловатый способ из всех возможных. Он представился журналистом желтой прессы.
На встречу с представителем продажной газетенки, которая, конечно же, все переврет и добавит отсебятины, легко согласились пятеро из шести актеров, обработанных Макаром. Шестой с сожалением отказался лишь по той причине, что сейчас пребывал в Эдинбурге и не мог появиться в Москве ранее, чем через две недели. Такой срок Илюшина не устраивал, и он решил удовлетвориться пятью источниками – тем более что все они были людьми, более-менее близко общающимися с Рощиным.
Не мудрствуя лукаво, Макар сообщил по телефону каждому из них, что собирается написать большую статью о Вениамине, поэтому ему нужны рассказы осведомленных людей. Бабкин, слушая убедительную болтовню напарника, качал головой, а затем, произведя какие-то расчеты на бумажке, заявил Макару, что журналистская деятельность последнего выльется им в круглую сумму. Илюшин искренне удивился.
– Ты что же, полагаешь, они за здорово живешь станут выкладывать тайны мадридского двора? – усмехнулся Сергей. – Сообщаю тебе последние новости: люди хотят денег. Понимаешь? Ты сказал, что покупаешь информацию, им осталось только озвучить цену.
– Сообщаю тебе последние новости, – хладнокровно ответил Макар, придирчиво выбирая в шкафу самую замусоленную куртку. – Я не сказал, что покупаю информацию. Я сказал, что хочу узнать как можно больше об актере Вениамине Рощине. Полагаю, минимум двое из тех, с кем я договорился, готовы сами мне приплатить, лишь бы я опубликовал их сведения.
Бабкин скептически покачал головой.
– Вот увидишь, – пообещал Илюшин. – Ты, Серега, ничего не понимаешь в актерской психологии.
– А ты, конечно, понимаешь, Евстигнеев нереализованный, – язвительно заметил Бабкин, глядя, как Макар облачается в задрипанную куртку и натягивает на макушку сильно растянутую вязаную шапочку.
– Я не Евстигнеев, – согласился тот. – Но я очень умный, поэтому и понимаю. Не теряй времени даром, мой скептически настроенный друг.
Он кивнул Сергею, отчего шапочка съехала ему на уши, и вышел из квартиры.
Расчет Макара оказался верным. Не то чтобы Рощина сильно не любили, но как минимум у пятерых из работавших с ним людей были свои причины на то, чтобы ославить Вениамина в желтой прессе.
– Всем все про него понятно, – рассказывал Илюшину первый собеседник – нервный мужчина с тонким шрамом на скуле, непрерывно куривший. – Смазливая мордашка, от которой, простите, девочки писают кипятком, – вот и вся формула успеха нашего Венечки. Кроме того… – мужчина понизил голос, – поговаривают еще, что Венечка очень близко общается с одним из продюсеров сериала «Отдать тебе все». Очень близко, вы меня понимаете? Но это, разумеется, только слухи, недоказанные слухи.
Он откинулся на спинку стула и с довольным видом выпустил из ноздрей голубоватый сигаретный дым.
– Хороший, хороший, очень хороший мальчик. – Маленькая высушенная женщина с заостренным бело-розовым личиком не произносила слова, а пропевала их на разные лады. – Только талантливый человек может себе позволить быть нехорошим, правда? Я вижу, вижу, вы согласны со мной. Кстати, в вашем диктофоне закончилась пленка. Нет, безусловно, есть кое-какие способности, иначе Тарасюк никогда не взял бы его – поверьте мне, уж я-то Тарасюка знаю, и отбор в его театре очень строгий… А вы знаете о его отношениях с той девочкой?… как ее… боже мой, никогда, ну вот никогда не могу запомнить имен бесцветных людей!
– Втюрился, как мы говорили раньше. – Сообщила девушка с белыми волосами «ежиком» и белыми же бровями над сине-голубыми глазами такого редкого оттенка, что Макар никак не мог разобрать: линзы у нее или нет. – Венька у нас человек увлекающийся, для девушек он хорошая партия. И Маша Зарецкая пыталась, и Катюша Просвирина… Но Веньку, хоть это и смешно, зацепила никому не известная девица, которая о нем ничего не знала. Он, бедняжка, все на жизнь мне жаловался – правильно, мне все жалуются, я всеобщая жилетка. Стаканчик для слезок. Не смотрите так пристально, я не ношу линзы. Свой цвет, правда. Честное слово.
К середине второго дня Илюшин получил воз и маленькую тележку информации. Большую ее часть составляли сплетни, перевранные подробности личной жизни Рощина, а также мнение знакомых Вениамина о его умственных, актерских, сексуальных и иных способностях. В сухом остатке имелось следующее.
Вениамин Рощин, двадцати семи лет, высокий голубоглазый шатен с прямым носом и по-детски припухлыми губами, был, как ни странно, неплохим актером. В театре. Девочки и вправду писали кипятком, как выразился первый собеседник Илюшина, но не только из-за смазливой физиономии актера и стройной пропорциональной фигуры, но и потому, что Веня хорошо смотрелся в трагических ролях отвергнутых любовников. На сцене он изображал страдания так убедительно, что девушкам хотелось погладить его по голове, приласкать, прижаться губами к его пухлым губам и в конце концов отдаться страдальцу, лишь бы успокоить его.
Неглупый Венечка быстро сообразил, что и в реальной жизни можно пользоваться удачно найденным образом, и пошел завоевывать женские сердца. На Байрона он не тянул, а потому изображать разочарование от жизни и не пытался, понимая, что будет смешон. Но рассказать словно нехотя трагическую историю первой любви, намекнуть на безответное чувство к известной актрисе, проникновенно взглянуть, повернув красивое лицо в самом выгодном ракурсе, – все это Рощин освоил и успешно применял. Благодаря своему амплуа он попал и в сериал, где как раз имелась подходящая роль, на которую искали незасветившееся лицо.
И вот тут выяснилось, что хороший театральный актер Вениамин Рощин в кино оказался совершенно беспомощным. В сериалах Веня смотрелся истуканом с неуклюжими жестами и неестественным голосом. Он плохо двигался, он переигрывал, а чувства, изображаемые им, с большим успехом сыграла бы марионетка.
Однако привлекательная внешность Рощина и здесь помогла ему: невзыскательные зрители не придавали особого значения игре. Им нравилось смотреть на молодого красивого мальчика, который страдает от капризов очередной любимой женщины. Вениамину даже удалось сняться в историческом сериале, где он произносил благородные фразы, бросал взгляды, полные горечи, и в конце концов был убит на дуэли. В этой роли Рощин был смехотворен и жалок, но, поскольку остальные актеры оказались не намного лучше, его неудача прошла незамеченной.
Со временем Веня самозабвенно уверовал в то, что он – талантливый актер из нового поколения, которое пришло на смену старому. И в жизни Вениамин Рощин, играющий роль одаренного актера, был очень убедителен – куда убедительнее, чем в сериальных ролях.
Впрочем, Вика Стрежина раскусила его довольно быстро. Она не любила театр.
Они познакомились в клубе, куда Вику затащила одна из ее коллег. В клубе коллега обнаружила знакомую компанию, ушла к друзьям, те повели девушек в еще одну компанию, и в конце концов Вика оказалась за столиком рядом с Вениамином, который уже собирался уходить. Их намерения совпали, и из клуба они вышли вместе. Но не разошлись по домам, а решили прогуляться по вечерней Москве. С той прогулки и начались их странные отношения – странные, потому что Рощин всегда встречался лишь с поклонницами своего таланта – с ними было легко, просто и предсказуемо. Кроме того, на них можно было оттачивать мастерство.
Но с Викой вышло иначе. Как только Веня попробовал разыграть стандартный сценарий под названием «Горечь жизни, или Трагедия актера Рощина», девушка подняла его на смех. Она даже не восприняла его попытку всерьез! От удивления и растерянности Рощин не сразу догадался перестроиться на ходу, а спустя полчаса было уже поздно: Вика видела перед собой не талантливого актера, а молодого парня, случайно затесавшегося в ряды актерской братии. И разговаривала она не с образом, который он привык эксплуатировать, а с самим Вениамином – смущенным и оттого беззащитным.