Кандалы для лиходея - Евгений Сухов 8 стр.

– К сожалению, знаком…

«Почему, к сожалению?» – хотел было спросить Александр Александрович, но промолчал и лишь удивленно посмотрел на Неелова. То есть сделал вид, что удивленно…

– К сожалению, знаком, – повторил Кирилл Михайлович и задумчиво перевел взор с обер-полицмейстера на свои руки: – Он ведь и у меня управляющим служил. Восемь месяцев.

– А что так мало? – спросил обер-полицмейстер, как бы между прочим и совершенно не имея интереса.

– Я его уволил, – коротко ответил Неелов.

– Что, дела не знал? – поднял брови Александр Александрович.

– Нет, – как-то кисло усмехнулся статский советник, – дело-то как раз он знал превосходно. И даже слишком…

– Как это – слишком? – словно бы не понял иронии обер-полицмейстер. Полицейским ведь не до иронии или сарказма. Они не репортеры какие-нибудь и не литераторы, которые иронизируют над всем и вся, в том числе и над вещами, над которыми иронизировать бы и не надлежало. Сарказм же нужен людям-трибунам, чтобы выступать на разных совещаниях, конгрессах, симпозиумах и думах, спорить и изобличать. А полицейским нужна конкретика. В словах и действиях…

– А так, – как-то странно глянул на Власовского Кирилл Михайлович. – К примеру, зерна было продано шесть тысяч пудов, а он писал – пять с половиной. Денег за аренду земли было собрано четыре тысячи, а он писал три восемьсот. Ну и многое другое. Сами понимаете, куда шла разница.

– Понимаю, – охотно поддакнул статскому советнику обер-полицмейстер. – В собственный карман.

– Вот именно.

– Скотина, – резюмировал деятельность Козицкого на ниве управляющего имением Неелова Александр Александрович.

– Еще какая, – безрадостно согласился Неелов.

И тут Власовский, чувствуя настроение собеседника, решился взять быка за рога:

– А почему же вы, Кирилл Михайлович, ему такую блестящую рекомендацию дали?!

– Так ведь из-за дочки! – выпалил Неелов и запнулся: – А вы, простите, откуда знаете?

– Я же говорю, – кашлянул обер-полицмейстер, – господин Козицкий у нас главный на подозрении в причастности к исчезновению Попова. И мы по долгу службы просто обязаны о нем все знать…

– Ясно, – уныло произнес Неелов, печально улыбнувшись.

– Прошу вас, продолжайте, – поощрительно посмотрел на Кирилла Михайловича Власовский. – Как говорится, откровенность за откровенность. Кроме того, обещаю вам, что об этом нашем разговоре, в той части, что касается вашей премилой дочери, никто никогда ничего не узнает. Вы вполне можете быть спокойны относительно данного обстоятельства…

– Вы обещаете? – доверительно посмотрел на Власовского статский советник.

– Обещаю, – заверил Александр Александрович.

– Ну, хорошо, – Неелов как-то затравленно посмотрел на Власовского. – Он, Козицкий этот, влюбил в себя мою дочь. Она даже хотела бежать с ним, не спросясь родительского, моего то есть, согласия…

– Это она вам сказала? – настороженно посмотрел на Неелова обер-полицмейстер.

– Нет, он, – ответил Неелов.

– Как это? – удивленно поднял брови Александр Александрович.

– Я узнал, что они… встречаются, и вызвал на разговор дочь. Но она ничего не пожелала мне говорить. Тогда я решил поговорить с Козицким… – Кирилл Михайлович судорожно сглотнул и замолчал.

– И? – поторопил Власовский.

– И припугнул его тем, что все знаю о его махинациях со счетами…

– А он? – заинтересованно произнес обер-полицмейстер.

– А он отвечал, что это будет удар в первую очередь по моей дочери. Потому что она… – Неелов снова судорожно сглотнул, – любит его и готова даже покинуть с ним вместе родительский кров. Я понял, что он говорит правду, и предложил оставить нас в покое в обмен на то, что я закрою глаза на его воровство и дам ему хорошие рекомендации.

– Он согласился, и вы такую рекомендацию ему дали, – закончил за Неелова обер-полицмейстер.

– Да, – коротко ответил Кирилл Михайлович.

– Ясно, – подытожил Александр Александрович. – Благодарю вас.

– Вы обещали… – сдержанно напомнил ему Неелов.

– Обещал, – подтвердил Власовский. – И обещание свое сдержу, можете быть уверены.

Когда он выходил из библиотеки, Неелов сидел, уставившись в одну точку. Потом, когда двери библиотеки закрылись за обер-полицмейстером, вернулся в свое кресло и взялся за томик Монтеня. Книги ведь не только дают знания. Они еще имеют и несомненный врачебный эффект, то есть успокаивают…

А полковник Власовский, выйдя на Тверскую, пошел по направлению к своему дому, думая о том, что состоявшийся разговор, собственно, ничего особого ему не дал. Ну, вороват этот Козицкий, и что с того? Данное обстоятельство не объясняло пропажу Попова. Хотя кое-какие выводы можно сделать: единожды нарушившие какую-либо заповедь Христову могут нарушить ее снова дважды и трижды. А потом преступить и другую заповедь, еще более страшную. Поскольку все равно грешен, а стало быть, и терять уже как будто бы нечего. И грех повторный, пусть и более тяжкий, свершить уже намного легче, нежели самый первый. Так уж устроен человек…

Становой пристав Винник заявился к Козицкому днем и прямо, без обиняков, сказал ему, что расследует дело исчезновения главноуправляющего Попова.

– Хорошо. А я-то тут при чем? – как ему казалось, вполне резонно спросил у полицианта Самсон Николаевич. – Ведь Попов уехал из имения, и тому имеются свидетели…

– Мне начальство велело, – просто и без обиняков ответил ему пристав. Он решил играть эдакого простака-служаку, который попросту отрабатывает приказ исправника, не рассуждая и не шибко заботясь о конечном результате: каков будет – таков и будет. Тип не слишком умного служаки был довольно безобидным и предполагал, что при случае с ним можно договориться.

О чем, спрашивается? Да обо всем!

Например, о том, чтобы на кое-что такой полициант прикрыл бы глаза. За определенную мзду, разумеется. Или за какое иное благо. И если такое предложение последует со стороны Козицкого (посмотреть на некое обстоятельство сквозь пальцы), на этом его и можно будет зацепить. Это был план Ираклия Акакиевича, в который входило сойтись с Козицким накоротке и наблюдать за ним и его словами, все примечая и ничего не упуская, когда настороженность управляющего к полицейскому совершенно пройдет. А как сойтись близко и за короткий срок? Все правильно – выпить вместе с подозреваемым. Может, даже и не раз. И сделаться ему другом, от которого нет секретов и у которого от вас тоже нет секретов! Авось и выскочит нечто интересное, за что потом можно будет зацепиться, – кончик какой-нибудь ниточки, по которому можно будет раскрутить весь клубочек. Оттого когда после двухчасового нудного допроса, изнурившего обоих, Козицкий предложил перекусить, Ираклий Акакиевич охотно согласился. Дело делом, но человек без пищи существовать не может. Непреложный факт, так сказать…

Прислуживала им за столом весьма прехорошенькая крестьяночка, взгляды которой время от времени ловил на себе становой пристав Винник. Они были настороженными, если не сказать, сердитыми, и полициант никак не мог понять – отчего такая нелюбовь? Он ведь еще ничего не успел сделать, чтобы ополчить против себя молодую женщину. Отчего же у крестьяночки такое предубеждение против него? А может, она так относится ко всем служителям благочиния и правопорядка? Тогда снова возникает вопрос: отчего такая нелюбовь? Чем они ей все насолили? Или у нее есть что скрывать? Ежели так, тогда дело принимает иной оборот и становится понятным, откуда такая настороженность. Впрочем, поди разбери этих баб, что у них творится на уме. Это ж темный лес для любого мужика! Может, предубеждение у нее против Винника появилось из-за простой антипатии, скажем, лицо гостя ей не понравилось или даже взгляд – так бывает, а может, просто подустала за день или же прислуживать не хотела, да вот заставили!..

Появилось и красное винцо, которое Ираклий Акакиевич попробовал с видимым удовольствием и на предложение хозяина испить другого сорта одобрительно кивнул. Вино было превосходным, не хуже мадеры или шато. А то и лучше.

Не отставал от Винника и управляющий имением Козицкий. Дошло до того, что они как-то незаметно перешли на «ты», и Самсон Николаевич на время следствия предложил Виннику остановиться в барском доме.

– Там имеется весьма приличная комната для приезжих, – заявил Самсон Николаевич, – и тебе будет вполне удобно. Настя все приготовит в наилучшем виде.

– А Настя – это кто? – не очень трезво спросил Винник.

– Прислуга, – как-то неуверенно ответил Козицкий, что не ускользнуло от внимания станового пристава.

– А-а, – протянул он. – А сам ты где обитаешь?

– Здесь, во флигеле, – ответил Самсон Николаевич. – Я же не граф Виельгорский, поэтому мое место – здесь.

– А-а, – протянул он. – А сам ты где обитаешь?

– Здесь, во флигеле, – ответил Самсон Николаевич. – Я же не граф Виельгорский, поэтому мое место – здесь.

– Перестань, – скривился Ираклий Акакиевич. – При чем тут граф или не граф? Перед Богом все люди равны.

– Ну, то перед Богом, – посмотрел на полицианта управляющий. – А здесь, на земле, немного иначе. Разве нет?

– Может, ты и прав, – становой перевел взгляд на полупустой графин и предложил: – Давай за тебя выпьем!

– Давай, – улыбнулся Козицкий. – А потом за тебя, идет?

– Договорились, – ответил пристав Винник и улыбнулся в ответ…

Тем временем исправник Уфимцев проводил дознание с лодочником Якимом. Он перевозил главноуправляющего Попова на лодке через реку Павловку к железнодорожной станции и, стало быть, видел Попова последним, не считая билетного кассира «железки» (как звали железную дорогу обыватели) и пассажиров поезда. Но лодочник знал, что Попов – это Попов, а все остальные и ведать не ведали, кто он таков. Оттого Яким был основным и единственным свидетелем того, что главноуправляющий все же выехал из имения Павловское.

– Так я уже говорил, что перевез господина Попова через реку, опосля чего он отправился к железке. Даже письменные показания давал, – обиженно добавил лодочник и посмотрел прямо в глаза исправнику.

– Ничего, расскажите мне еще раз, – убедительно произнес Уфимцев, доставая памятную книжку для записи. – И все с самого начала и по порядку.

– Да что по порядку-то? – отвел взор от исправника лодочник. – Мы уговорились еще с вечера, что поутру я его свезу на тот берег Павловки. Ну, и свез.

– Когда это было? – задал вопрос Уфимцев.

– Седьмого мая, – твердо ответил лодочник. Как-то даже слишком твердо. Так отвечает урок прилежный ученик, который заучил его наизусть и в знаниях своих ничуть не сомневается.

– В котором часу вы с ним встретились? – задал новый вопрос исправник.

– Вот этого я сказать не могу, поскольку наручных часов не имею, – опять слишком твердо ответил лодочник.

– Хорошо. Это было семь часов утра, восемь, девять? – спросил Уфимцев.

– Верно, что-то около девяти. Солнце было уже высоко, – немного подумав, ответил лодочник.

– А припомни, братец, главноуправляющий был как-то взволнован? Или, может быть, зол? Или, напротив, пребывал в хорошем расположении духа? – черкнул что-то в памятную книжку исправник.

– Да нет, как обычно, – промолвил Яким безо всяких интонаций.

– Что значит, как обычно? – заинтересовался Уфимцев.

– А то и значит, – ответил лодочник. – Обнокновенно он выглядел. Как в прошлом годе. И позапрошлом.

– Так вы не первый раз его через реку перевозили? – снова сделал запись в памятной книжке исправник.

– А я о чем вам талдычу? – слегка рассерженно ответил лодочник. – Я его завсегда, когда он в Павловское с ревизией приезжает, через реку на лодке своей перевожу.

– Так, хорошо, – подвел черту этой части дознания Уфимцев. – А с собой у главноуправляющего Попова что-то было? Саквояж, чемодан, баул какой-нибудь?

Лодочник слегка улыбнулся:

– Баре, мил-человек, они с баулами не ходют. Они с портфелями ходют или с саквояжами.

– Ну, хорошо. Что у него было в руках? – раздражаясь, спросил исправник.

– Как обычно, саквояж, – просто ответил лодочник.

– Опять как обычно? – посмотрел на лодочника Уфимцев.

– Именно так, господин исправник, – кивнул в подтверждение своих слов Яким. – Господин Попов завсегда с одним и тем же саквояжем инспектировать нашего управляющего приезжает. Там у него бумаги деловые и деньги…

– Деньги? – надолго задержал на лодочнике взгляд Уфимцев. – Какие деньги?

– Так это, от имения деньги. Для графа. Господин Попов их каженный год в мае месяце собирать приезжает, – пояснил Яким.

– И кто знает, что Попов в саквояже деньги возит? – быстро спросил Уфимцев.

– Да все, почитай, знают на селе, – не раздумывая, ответил лодочник. – Даже мальцы сопливые о том ведают… Никакая это не тайна.

Уфимцев замолчал. А что, если на том бережку Павловки Попова поджидали злоумышленники? В Павловском было всем известно, что главноуправляющий везет в саквояже деньги. Лодочник переправил его на тот берег, до железнодорожной станции имеется какое-то расстояние, и вот на пути к ней на Попова и напали. Саквояж с деньгами отобрали, а самого Попова… убили, да и закопали где-то в окрестности. Стало быть, труп Попова следует искать именно там, за рекой…

– А этот ваш управляющий, Самсон Николаевич Козицкий, что он за человек? – осторожно спросил Уфимцев и приметил, как пальцы у лодочника чуть дрогнули.

– Человек как человек, – как показалось Уфимцеву, нехотя ответил Яким. – Два уха, два глаза, нос… Что еще сказать?

– Ты мне здесь не умничай, – жестко произнес уездный исправник, желая поставить на место зарвавшегося лодочника. – Отвечай ясно, понятно и по существу вопроса.

– Обычный человек, – опять словно из-под палки ответил лодочник. – Строгий только очень.

– Что значит – строгий? – спросил Уфимцев.

– Ну, строгий, – посмотрел лодочник на уездного исправника немного удивленно. – Потому что спуску никому не дает.

– А на том берегу Павловки Попова никто не встречал? – задал новый вопрос исправник.

– Нет, не встречал никто, – ответил лодочник. – Они завсегда одне ездиют.

– И не боялся?

– Выходит, что не боялся.

Записав показания Якима в свою памятную книжку, Уфимцев велел готовить лодку.

На противоположный берег Павловки он переправился вместе с урядником Гатауллиным. До самого вечера они обшаривали кусты, овраги и балки по пути к железнодорожной станции, но трупа Попова не обнаружили. Не приметили они и места, где можно было бы спрятать тело. Не было обнаружено свежих раскопов или ям, в которые можно было бы закопать труп. В общем, все обыкновенно.

– Значит, так, – подвел итог своим действиям Уфимцев. – Либо Попов все же сел на поезд и уехал, либо из имения Павловское он не выезжал вовсе.

– Итэ шито же: палущаеца, лудошник вырет? – спросил с татарским акцентом его урядник Гатауллин.

– Все может быть, – ответил Уфимцев. – Может, он с этим Козицким в сговоре.

– Инытереснэ, – произнес Гатауллин.

– Интересно, – согласился Павел Ильич.

Эти опасения подтвердились на железнодорожной станции. Никто человека с саквояжем, описываемой исправником Уфимцевым внешности либо не видел, либо не помнил. В кассе, где продавали билеты на поезд, тоже ничего определенного узнать не удалось. Кассир, по его словам, хорошо запоминавший лица покупавших у него билеты, человека, похожего по наружности на Попова, также не видел. И опасение исправника в том, что главноуправляющий из имения Павловское не выезжал, выросло в стойкое подозрение, сформировавшееся вскоре в четкую версию: главноуправляющего Илью Яковлевича Попова убили прямо в имении, а труп весьма надежно спрятали. И управляющий Козицкий к данному преступлению, несомненно (косвенно или явно), причастен. Только вот как это доказать?

Теперь вся надежда была на станового пристава Винника, «работающего» непосредственно с Козицким.

Глава 8

Первая декада июня 1896 года

Церковь на Варвариной горке старинная, деревянная и, сказывают, без единого гвоздя или железной скобы ставленная. Приход ее – село Павловское, две ближние деревеньки Симоновка и Лыска да починок Горелая Выпь. В праздничные дни Варварина горка что муравейник – вся людьми усыпана, а на рядовые службы народу приходит меньше, только свои, павловские, да особливо набожные старушки из Симоновки и Лыски. С Горелой Выпи, почитай, на заутреню и обедню никто и не приходит, поскольку починок сей – всего-то семь дворов, три из которых пустуют второй десяток лет: подались хозяева в город, да так и не вернулись. Оно и понятно: в городе жизнь легче, пахать и сеять не надобно; и скотину во дворах не всяк держит, да и то только на окраинах, потому как город.

Марфа Кондратьевна обедню отстояла полностью. А потом, когда все разошлись, и еще осталась. Хотела посоветоваться со святыми угодниками, как ей поступить, поскольку вопрос перед ней встал покуда неразрешимый. А заключался он в следующем: сказать или не сказать полициантам, кои на село приехали дознание чинить по поводу исчезновения главноуправляющего господина Попова, что у Козицкого с ним ссора была, которую она самолично слышала.

Про исчезновение Попова на селе знали все – от мала и до велика. Догадки строились самые разные: и что убили его на железке прямо в поезде, и что будто бы зарыли его в подвале того дома, квартиру в котором он снимал в Москве, и что якобы убил его, а тело сбросил в реку лодочник Яким, когда перевозил его на тот берег Павловки. А деньги, мол, огромадные Яким забрал себе. И теперь он богач, богатее, пожалуй, и иных князей. Однако тело Попова давно всплыло бы, потому как свойство таковое имеет, от газов разбухает; в поезде, коли бы там убили главноуправляющего Попова, имелась бы кровь и наверняка нашлись бы свидетели. Ну а ежели бы тело Попова отыскали в подвале дома, где он квартировал, не приехали бы в Павловское сам уездный исправник со становым приставом и урядником-татарином дознание чинить. Стало быть, убиенного Попова не нашли, и следствие, как у них, полициантов, говорится, зашло в тупик. Она же, Марфа, могла на это таинственное исчезновение главноуправляющего графскими имениями пролить свет, поскольку шестого мая, возвращаясь с огородов, она зашла на кухню господского дома испить водицы и слышала в барских покоях, как Попов этот ругался с ихним Козицким. Сильно ругался, бушевал прямо, что за ним никогда не водилось, поскольку видели его на селе не единожды и завсегда он был безмятежен, как камень-гранит.