Н. А. Лейкинъ Два соперника
I
Холодный осенній вечеръ. Луна свѣтитъ во всю. Мимо палисадника одной изъ дачъ бродитъ очень молодой человѣкъ въ бѣлой фуражкѣ и съ сучковатой самодѣльной палкой, посматриваетъ на освѣщенныя окна дачи и посвистываетъ. Прошелся онъ мимо палисадника разъ, прошелся два раза, три — и остановился у рѣшетки. Въ садикѣ за рѣшеткой пробѣжала бѣлая мохнатенькая собаченка.
— Мимишка! Мимишка! покликалъ онъ ее. Собаченка пронзительно на него залаяла и бросилась на балконъ дачи, гдѣ стала царапаться въ запертую дверь, просясь въ комнаты. Молодой человѣкъ устремилъ свой взоръ на балконъ и сталъ насвистывать романсъ «Только стало смеркаться немножко». Онъ свисталъ его умышленно громко, стараясь, очевидно, обратить на себя вниманіе. Дверь на балконѣ отворилась, показалась лысая голова съ папироской, дала пинокъ взвизгнувшей при этомъ собаченкѣ и пропустила ее въ комнаты.
— Фу, ты, пропасть! Гдѣ-же это Наденька-то? пробормоталъ молодой человѣкъ. — Самъ отецъ вышелъ собаку впустить, а Наденьки нѣтъ.
Онъ началъ вперивать взоръ въ стеклянную балконную дверь, стараясь увидать въ комнатѣ Наденьку, но стекла были запотѣвшія и онъ не увидалъ ничего. Онъ еще раза два прошелъ мимо палисадника и сталъ свистать «Тигренка». За ворота палисадника вышелъ кучеръ въ безрукавкѣ и съ трубкой и сѣлъ на скамейку.
«Просить кучера вызвать горничную Феню, а Феню просить вызвать Наденьку», мелькнуло въ головѣ молодаго человѣка. «Два пятіалтынныхъ есть… Кучеру дать пятіалтынный и Фенькѣ пятіалтынный… На табакъ, впрочемъ, къ завтраму у меня ничего не останется. Ну, да гильзы есть, а на табакъ я могу занять у Ульянова двугривенный».
Онъ подошелъ къ кучеру и учтиво поклонился.
— Вы съ здѣшняго двора, любезный? спросилъ онъ.
— Съ здѣшняго. У доктора служимъ.
— Такъ вотъ вамъ на чай и будьте добры вызвать мнѣ горничную Феню, вотъ изъ этой дачи. У Прохоровыхъ она живетъ.
Кучеръ сверкнулъ глазами, отстранилъ руку молодаго человѣка и сказалъ:
— За Феньку я тебѣ, баринъ, ноги обломаю — вотъ что…
— То есть какъ это? За что-же?
— Пошелъ… Пошелъ… А то такую встряску дамъ, что не скоро забудешь!
— Позволь… Да я не къ Фенѣ. Мнѣ на Феню наплевать. Ты, можетъ быть, къ ней меня ревнуешь, такъ я хочу у ней только попросить, чтобы она прохоровскую барышню ко и ѣ вотъ сюда къ рѣшеткѣ на минутку вызвала.
— Знаю я васъ, чертей!
— Голубчикъ, я при тебѣ и скажу Фенѣ, что мнѣ нужно.
Кучеръ подумалъ и сообразилъ:
— Ну, давайте сюда… Что у васъ тамъ? протянулъ онъ руку.
Молодой человѣкъ сунулъ кучеру въ руку пятіалтынный. Кучеръ ушелъ и минутъ черезъ пять вышелъ за ворота съ толстенькой, коротенькой горничной въ ситцевомъ платьѣ и бѣломъ передникѣ нѣмецкаго покроя.
— Здравствуйте, Феня, обратился къ ней молодой человѣкъ. — Мнѣ очень нужно видѣть Надежду Емельяновну. Нельзя-ли ее на минутку въ садъ вызвать? Мы завтра уѣзжаемъ съ дачи и мнѣ нужно сказать ей нѣсколько словъ. Вотъ вамъ на помаду… Возьмите…
— Можно то можно, отвѣчала горничная. — Я шепну ей… Только у насъ теперь женихъ сидитъ.
— Какъ женихъ? Какой женихъ? быстро спросилъ молодой человѣкъ и нижняя челюсть его какъ-то нервно затряслась.
— То есть онъ еще не женихъ, но мы его считаемъ за жениха. Они недавно овдовѣли я очень скучаютъ. У нихъ домъ на Петербургской и сегодня они намъ яблоковъ корзину изъ своего сада съ Петербургской привезли.
— Это такая гладкобритая морда съ носомъ луковицей? Такой въ родѣ пастора? Тотъ самый, что у васъ разъ на балконѣ съ Емельяномъ Васильевичемъ въ винтъ игралъ?
— Вотъ, вотъ… А только они не пасторы… Они чиновники…
«Фу… вздохнулъ молодой человѣкъ и почувствовалъ, какъ у него на лбу подъ фуражкой сталъ выступать обильный потъ. «Женихъ… Да развѣ онъ можетъ быть ея женихомъ? Вѣдь ему, я думаю, за пятьдесятъ лѣтъ».
— Подождите… Сейчасъ я шепну барышнѣ… Можетъ быть, она и выйдетъ къ вамъ… проговорила горничная и юркнула на дворъ.
— Постойте, Феня! окликнулъ ее молодой человѣкъ и спросилъ:- Что-жъ, онъ богатый?..
— Какъ-же-съ… А шведки? Вѣдь онъ на парѣ шведокъ въ собственной колясочкѣ пріѣзжаетъ. И по сейчасъ онѣ на дворѣ стоятъ. Ихняго кучера мы теперь чаемъ поимъ. Кромѣ того у нихъ домъ и въ саду яблоки. Сейчасъ я шепну барышнѣ.
Горничная сдѣлала движеніе.
— Еще чуточку, Феня! Одну минуту… остановилъ ее молодой человѣкъ и спросилъ: — да барышнѣ-то онъ нравится?
— Да что-жъ наша барышня?.. Тутъ главное папенька съ маменькой… Емельянъ Васильичъ ихъ очень цѣнятъ. Вѣдь они, этотъ самый женихъ-то, на хорошемъ мѣстѣ, говорятъ, они почти ужъ генералъ. Анна Федоровна тоже за ихъ внимательность большую къ нимъ склонность… Очень ужъ онъ имъ по нраву пришелся съ прошедшей недѣли, женихъ-то этотъ самый… Емельянъ Васильичъ все жалуются на ревматизмъ… простудились они тутъ какъ-то… Вдругъ этотъ женихъ являются къ намъ играть въ винтъ и привозятъ Емельяну Васильичу пару фуфаекъ. «Вотъ, говоритъ, это по веснѣ я заграницей купилъ. У меня цѣлая дюжина, такъ неугодно-ли вамъ парочку»… И подарилъ.
— Господи Боже мой! Изъ-за фуфайки и вдругъ губить молодую дѣвушку! — воскликнулъ молодой человѣкъ.
— Не изъ-за фуфайки. Фуфайки что! А изъ-за того Анна Федоровна ихъ полюбили ужъ очень, что какъ Емельянъ Васильичъ надѣли на себя эту фуфайку — сейчасъ у нихъ и ревматизмъ прошелъ. Говорятъ, она изъ какой-то особенной шерсти и наговоренная. Ну, такъ вы погодите… Я сейчасъ.
— Еще чуточку, Феничка… Одну минуту. Сама-то Надежда Емельяновна что объ этомъ женихѣ говоритъ? — допытывался молодой человѣкъ.
— Ахъ, какой вы, баринъ, любопытный! Да ничего не говоритъ, — улыбнулась горничная. — Что-же ей говорить? Она знаетъ, что ей пристроиться пора, а другихъ жениховъ нѣтъ. Не за гимназистовъ-же ей выходить.
Молодой человѣкъ вспыхнулъ.
— Гимназистамъ никто и не позволитъ жениться. Все это ты вздоръ городишь… заговорилъ онъ. — Но гимназисты не на вѣкъ гимназисты. Они всегда могутъ выдти изъ гимназіи, поступить на мѣсто и получать жалованье.
— Это еще когда-то улита ѣдетъ, да когда-то пріѣдетъ.
— Вздоръ. Гимназисту никто не запрещаетъ бросить гимназію, когда онъ хочетъ. Броситъ гимназію и начнетъ служить.
— Однако вотъ гимназисты-то танцуютъ-танцуютъ съ барышней на танцовальныхъ вечерахъ и ни одинъ еще ей вѣера не подарилъ, а Иванъ Артамонычъ привезъ сегодня ей вѣеръ и подарилъ.
— И она взяла?! воскликнулъ молодой человѣкъ.
— Да отчего-же не взять-то! Вы посмотрите-ка, какой вѣеръ-то… Рублей двадцать пять стоитъ, а то и больше. Весь рѣзной… Изъ кости… Съ пухомъ… съ зеркальцемъ.
— Подлецъ!
— Фу, ты пропасть! Чего вы ругаетесь то?
Вмѣсто отвѣта молодой человѣкъ скрежеталъ зубами.
— Такъ звать барышню-то? Или, быть можетъ, отдумали? спросила горничная.
— Непремѣнно, непремѣнно. Именемъ Бога проси ее, чтобы она ко мнѣ вышла вотъ сюда къ рѣшеткѣ, хоть на минутку…
Горничная побѣжала въ ворота. Молодой человѣкъ кусалъ губы и бѣшено ковырялъ палкой землю.
II
Стукнула балконная дверь. Молодой человѣкъ вздрогнулъ и весь обратился въ зрѣніе. На балконѣ появилась Наденька, быстро соскочила со ступенекъ и пошла по дорожкѣ садика, бойко направляясь къ рѣшеткѣ. выходящей на улицу. Наденька была полненькая бѣлокуренькая дѣвушка небольшаго роста. Одѣта она была въ пестрый малороссійскій костюмъ, двѣ увѣсистыя косы разстилались по ея спинѣ далеко ниже таліи.
— Петръ Аполонычъ! Гдѣ вы? тихо спрашивала она.
— Здѣсь, здѣсь, отвѣчалъ молодой человѣкъ, выглядывая изъ-за подстриженной акаціи и протягивая сквозь рѣшетку руку.
— Ну, здравствуйте… Вы мнѣ что-нибудь хотите сказать? спросила Наденька.
— Пришелъ проститься съ вами, такъ какъ мы завтра переѣзжаемъ съ дачи въ городъ, и хочу сказать…
Молодой человѣкъ запнулся и остановился.
— Кучеръ съ вашего двора стоитъ у воротъ и подслушиваетъ, произнесъ онъ, понизивъ голосъ до шепота. — Могу я войти къ вамъ въ садъ?
— Въ садъ-то?… Пожалуй, войдите… Только я боюсь, какъ-бы наши не увидали. Скажутъ: «вотъ, выскочила къ молодому человѣку»… Говорите скорѣй, что вамъ надо.
— Ага! Боитесь! Боитесь!.. Я знаю, чего вы боитесь… Вы жениха боитесь… чуть не вскрикнулъ молодой человѣкъ.
— Какого жениха?
— Пожалуйста не притворяйтесь. Я все знаю. У васъ этотъ бритый пасторъ… старикъ Иванъ Артамонычъ въ гостяхъ сидитъ.
— Ну, да… А только какой-же онъ старикъ? Да и не женихъ онъ.
— А вѣеръ, который онъ вамъ подарилъ? А двѣ фуфайки папенькѣ?.. Я знаю все.
— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Вѣеръ онъ мнѣ подарилъ, это точно, но… Чего-жъ вы стоите на улицѣ-то? Идите въ калитку, ежели ужъ хотите. Да отчего вамъ не зайти къ намъ въ комнаты? Вѣдь вы знакомы съ папенькой и маменькой, такъ ужъ лучше явно придти къ намъ, чѣмъ тайно. Будто за книгой пришли. У меня есть вашъ водевиль «Вспышка у домашняго очага», который мы съ вами играли. Пойдемте въ комнаты.
— Не желаю я нарушать вашъ пріятный тетъ-а-тетъ съ пасторомъ… или какъ онъ тамъ? Съ бритымъ ксендзомъ, что-ли… — рѣзко проговорилъ молодой человѣкъ, сердито дернулъ калитку и вошелъ. въ садикъ.
— Послушайте. Петръ Аполонычъ, да чего вы сердитесь? — недоумѣвала дѣвушка.
— Я не сержусь, но я оскорбленъ, за васъ оскорбленъ. Выходить замужъ за старика, который втрое старше васъ! — негодовалъ молодой человѣкъ.
— Ужъ и втрое! Ему всего сорокъ лѣтъ.
— Съ большимъ хвостикомъ, а вамъ восемнадцать. Ну-ка, сорокъ девять, дѣленные на восемнадцать?
— Да и съ чего вы взяли, что я выхожу за него замужъ?
— А не выходите замужъ, такъ нечего брать и подарковъ. Вѣеръ, корзинка съ яблоками… Гдѣ тутъ благородство?
— Это сплетня, совсѣмъ сплетня… — растерялась дѣвушка. — Пойдемте къ намъ и вы увидите, что никакого тетъ-а-тета у меня съ Иваномъ Артамонычемъ нѣтъ. Онъ пріѣхалъ къ намъ поиграть въ винтъ съ папенькой и маменькой и ужъ они сидятъ и играютъ втроемъ съ болваномъ.
— Не пойду. Сердце обольется кровью… Вѣеръ… яблоки… И какое неблагородство!
Молодой человѣкъ снялъ фуражку и сѣлъ на скамейку, поспѣшно вытирая на лбу обильный потъ.
— Послушайте, что жъ это такое?.. начала дѣвушка. — Пришли проститься, а сами вдругъ дерзости говорите… И наконецъ, по какому праву?..
— По какому праву? По праву любви-съ… Я Надежда Емельяновна, въ васъ влюбленъ, влюбленъ безумно! Я готовъ на все, на всѣ жертвы…
Дѣвушка попятилась и потупилась.
— Вы влюблены въ меня? Я этого не знала, — проговорила она.
— Да-съ… влюбленъ… Съ послѣдняго спектакля влюбленъ, со «Вспышки у домашняго очага». Влюбленъ безумно. Я даже и учиться не могу… Да и Богъ съ нимъ, съ ученьемъ… Довольно… Я теперь въ послѣднемъ классѣ, а послѣдняго класса мнѣ и не надо. Люди живутъ и получаютъ на службѣ хорошія деньги и безъ послѣдняго класса. Наденька! Будь моею! Я люблю тебя…
Молодой человѣкъ ринулся къ дѣвушкѣ и схватилъ ее за обѣ руки.
— Тише, тише! Что вы кричите! шептала она, но не освобождала рукъ.
— О любви своей я могу кричать на всѣхъ перекресткахъ. Тутъ ничего нѣтъ постыднаго. Это чувство благородно, возвышенно… Это не то что взять отъ старика вѣеръ и яблоки.
— Ахъ, вы все съ попрекомъ… Какая-же это любовь, коли вы такія слова…
— Истинная любовь, благородная, безкорыстная. Я знаю, что у васъ ничего нѣтъ, но я рѣшился трудиться, какъ волъ, и потому отвѣтьте — любите-ли вы меня?
Произошла пауза.
— Я право не знаю… Вы такъ вдругъ… пробормотала дѣвушка, совсѣмъ растерявшись.
— Старикъ? Хотите продать себя богатому развратнику? Ну, будьте счастливы… А у меня есть револьверъ… трагически прошепталъ молодой человѣкъ и отвернулся.
— Послушайте, Петръ Аполонычъ… Мнѣ жалко васъ… Я люблю васъ, но… Сядемте, поговоримте, сказала дѣвушка.
— Любишь? Любишь? Такъ дай-же обнять тебя! Дай сжать въ жаркихъ объятіяхъ и запечатлѣть передъ небомъ и землей…
Молодой человѣкъ обхватилъ дѣвушку за шею, привлекъ къ себѣ на грудь и осыпалъ ее поцѣлуями. Она отбивалась.
— Петръ Аполонычъ… что-жъ это такое! Такъ нельзя… Насъ съ балкона увидѣть могутъ… Да и съ улицы видно… Такъ не хорошо… Вы знаете, здѣсь сплетня… Пронесутъ — и завтра-же все будетъ извѣстно. Оставьте, Бога ради оставьте… Сядемте лучше… бормотала она и наконецъ вырвалась и стала поодаль, оправляя помятое платье.
— Пусть всѣ смотрятъ… Душа моя чиста… Я хочу благородно… Не боюсь я ни людскихъ пересудъ, ни сплетенъ! съ пафосомъ шепталъ молодой человѣкъ, поднимая съ земли фуражку, которая упала у него во время объятій.
— Вы-то не боитесь сплетенъ, да я-то боюсь… Я дѣвушка… Я должна беречь себя… бормотала дѣвушка, озираясь то на балконъ, то по направленію къ рѣшеткѣ, граничащей садъ съ улицей — Ей Богу… Какъ вы не осторожны…
— И не долженъ быть остороженъ, ежели знаю, что за мной никакой старикъ… то есть никакая старуха не подсматриваетъ.
— Вы все дерзничаете, а между тѣмъ говорите, что любите! вздохнула дѣвушка.
— Не дерзость это, Наденька, а благородное негодованіе, оскорбленіе за васъ, которую я считаю своей святыней. Ну-съ, теперь сядемте и поговоримъ, на что я рѣшился.
Дѣвушка была какъ на иголкахъ.
— Хорошо, сядемте вонъ на той скамейкѣ, но только говорите скорѣе, потому меня дома хватиться могутъ… сказала она.
— Скорѣй я говорить не могу, потому здѣсь программа цѣлой жизни.
— Какой жизни?
— Моей и вашей…
— Петръ Аполонычъ, объ этомъ мы лучше въ другой разъ, ежели вамъ надо долго разговаривать.
— Сегодня надо рѣшить или никогда, потому завтра мы съѣзжаемъ съ дачи, послѣ завтра начнутся классы и надо знать, вносить-ли деньги за ученье или не вносить.
— Да зачѣмъ вамъ бросать ученье?
— Ахъ, неразумная наивность! Наденька! Молю васъ, рѣшимте это дѣло.
— Ну, погодите, я прежде посмотрю, что папенька, маменька и гость дѣлаютъ. Спрячтесь вонъ тамъ за кустами, а я сейчасъ…
Дѣвушка пошла на балконъ, побыла немного въ комнатахъ и вскорѣ вернулась.
— Играютъ въ винтъ. Въ самый азартъ вошли сказала она. — Ну, сядемъ.
И они сѣли на скамейку.
III
Молодой человѣкъ обнялъ дѣвушку и спросилъ:
— Надя! Любишь-ли ты меня настолько, чтобъ пойти на всѣ жертвы?
— Постойте, не обнимайте меня. Я боюсь, что наша горничная Феня побѣжитъ сейчасъ за водкой къ ужину для Ивана Артамоныча и папаши и увидитъ насъ, отвѣчала дѣвушка, освобождаясь изъ объятій и отодвигаясь отъ него.
— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Ежели ты рѣшилась пойти на всѣ жертвы и лишенія, то пускай всѣ видятъ нашу любовь.
— Я не знаю, Петръ Аполонычъ, про какія жертвы и лишенія вы говорите…
— Зачѣмъ — Петръ Аполонычъ? Называй меня просто Пьеръ…
— Ну, Пьеръ… Ну, хорошо… Только я не знаю, какія жертвы.
— Первое время, разумѣется, мы должны жить въ бѣдности, въ одной комнатѣ и снискивать себѣ пропитаніе случайными работами.
— То есть какъ это?
— Да вѣдь завтра утромъ я явлюсь къ твоимъ родителямъ и буду просить твоей руки.
— Ахъ, нѣтъ! И не дѣлай этого. Меня не отдадутъ за тебя.
— Не отдадутъ? спросилъ молодой человѣкъ. — Ну, въ такомъ случаѣ бѣжимъ и обвѣнчаемся тайно.
— Зачѣмъ-же бѣжать-то? Вы сначала найдите себѣ хорошее мѣсто, тогда и отдадутъ. Папенька еще недавно сказалъ: «ежели попадется человѣкъ, который получаетъ двѣсти рублей жалованья»…
— Пока я найду такое мѣсто, я умру съ тоски и печали. Намъ нужно обвѣнчаться не позже будущаго мѣсяца.
— Да вѣдь у васъ даже и на свадьбу-то денегъ нѣтъ. Вѣдь свадьба-то дорого стоитъ. Вотъ мой дядя, маменькинъ младшій братъ, вѣнчался по веснѣ, такъ ему свадьба-то сколько денегъ стоила!
— Я продамъ всѣ мои книги, атласъ, словари, даже лодку — и вотъ деньги на вѣнчанье…
— Полноте, полноте… У васъ даже фрака нѣтъ. А фракъ-то что стоитъ!
— Фрака нѣтъ? Можно и безъ фрака…
— А безъ фрака какое-же это вѣнчанье!
— Стало быть, ты не рѣшаешься на всѣ жертвы?
— Да я и рада-бы, но что это за женихъ, у котораго фрака нѣтъ!
Молодой человѣкъ подумалъ и отвѣчалъ:
— Ну, хорошо, фракъ у меня будетъ. Я продамъ револьверъ. Кромѣ того, маменька моя хоть и живетъ только пенсіей, но она скопила на выигрышный билетъ Дворянскаго банка. Онъ стоитъ сто тридцать пять рублей, заложенъ только за пятьдесятъ, я упаду ей въ ноги…
— Петръ Аполонычъ, оставьте покуда все это. Я люблю васъ, но поступите прежде на мѣсто. Ну, гдѣ мы будемъ жить, ежели у васъ нѣтъ мѣста? Гдѣ? Какъ? Чѣмъ?
— Мать настолько меня любитъ, что она позволитъ мнѣ жить и женатому въ той комнатѣ, въ которой я теперь у ней живу. Тамъ въ комнатѣ диванъ и кровать. Тебѣ я уступлю кровать, самъ буду спать на диванѣ.
— Нельзя, нельзя такъ. Кто-же мнѣ сошьетъ подвѣнечное платье, ежели я убѣгу отъ папеньки съ маменькой? У меня подвѣнечнаго платья нѣтъ, доказывала дѣвушка.
— Но вѣдь это предразсудокъ. Ты можешь вѣнчаться даже вотъ въ этомъ платьѣ, которое теперь на тебѣ. Наконецъ, у тебя есть бѣлое платье, я знаю, ты въ немъ играла со мною «Вспышку». Ну, захвати съ собой это платье, когда побѣжишь отъ своихъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. Это платье не вѣнчальное. Да оно и не мое. Я брала его отъ Агнички Лестоновой, чтобы играть въ немъ въ спектаклѣ.
Молодой человѣкъ снялъ фуражку, вздохнулъ и схватился за волосы.
— Нѣтъ, я вижу, мнѣ придется погибать! сказалъ онъ.
— Да зачѣмъ-же погибать-то, Петръ Аполонычъ? возразила дѣвушка. — Вы подождите, пока у васъ хорошее мѣсто найдется — вотъ тогда мы и поженимся. Ну, посудите сами, ну, чѣмъ мы будемъ жить?
— Жертвы, жертвы. Я требую жертвы… Самъ я на все готовъ.
— Да вѣдь съ жертвами-то съ голоду помрешь.
— Первое время мать меня не покинетъ. Мы какъ жили, такъ и будемъ жить, а гдѣ двое сыты, тамъ и третій будетъ сытъ. Тебѣ у насъ всегда кусокъ найдется. Наконецъ, мы оба будемъ зарабатывать. Я буду репетировать съ гимназистами, буду писать въ газетахъ.