Анна Федоровна продолжала:
— Вотъ ежели бы вы ссудили насъ деньгами на приданое для Наденьки.
Иванъ Артамонычъ побарабанилъ пальцами по столу и спросилъ:
— А осмѣлюсь спросить, сколько надо?
— Да это зависитъ отъ васъ, зависитъ прямо отъ того, какое-бы вы приданое желали, чтобы имѣла Наденька.
— Вѣдь вамъ только на бѣлье и на платья… Тысячу рублей довольно?
— Маловато, ну да ужъ дѣлать нечего. Надѣюсь, что вы дадите намъ эти деньги безъ векселя… потому что… говорю прямо… я не знаю, скоро-ли мы вамъ ихъ отдадимъ.
— Какіе-же, мамаша, векселя между родней! И вы-то говорите пустяки, вставила свое слово Наденька. — Иванъ Артамонычъ человѣкъ благородный. Неужели-же онъ возьметъ съ папаши вексель!
При этомъ Наденька бросила на Ивана Артамоныча такой взглядъ, отъ котораго онъ пришелъ совсѣмъ въ блаженное состояніе и забормоталъ:
— Ни Боже мой, ни Боже мой! Какіе тутъ векселя!
— Ну, благодарю. Вы — истинный другъ… Емельянъ Васильичъ, благодари, сказала Анна Федоровна мужу и прибавила: — Ну, въ такомъ случаѣ, недѣли черезъ три мы будемъ готовы и можно будетъ сыграть свадьбу.
Въ это время горничная подала кофе.
XI
Кофе хоть и былъ поданъ въ столовую, но Анна Федоровна предложила его пить на балконѣ, на легкомъ воздухѣ, а потому всѣ и перешли туда съ чашками, перенеся и кофейный приборъ. Емельянъ Васильевичъ тащилъ коньякъ и усѣвшись около Ивана Артамоныча, предложилъ ему выпить сначала рюмочку коньяку au naturel, для пищеваренія, а потомъ уже сталъ усердно подливать въ кофе. Отъ коньяку Иванъ Артамонычъ разнѣжился, пришелъ еще въ болѣе благодушное состояніе и умильно посматривалъ на Наденьку, которая сидѣла противъ него и, перебирая пальчиками брилліанты на браслетѣ, считала ихъ. Иванъ Артамонычъ это замѣтилъ и сказалъ:
— Четырнадцать камней. Не извольте трудиться и считать. Этотъ браслетъ покойницы жены, попалъ въ опись ея приданаго, которая еще и по сейчасъ у меня сохраняется. Четырнадцать… Ожерелье въ двадцать три брилліанта, а браслетъ четырнадцать.
— Вы и ожерелье не продали? поинтересовалась Наденька.
— Зачѣмъ-же продавать-съ? Оно будетъ украшать шейку второй моей избранницы. Наканунѣ свадьбы, въ дѣвичникъ я вамъ вручу его вмѣстѣ съ свадебной корзинкой, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ.
— Боже мой, какая неизрѣченная доброта! воскликнула Анна Федоровна. — Иванъ Артамонычъ, да вы ее задарите.
— Все имъ-съ… И себя и всѣ свои сокровища, унаслѣдованныя мной отъ первой жены.
— Иванъ Артамонычъ, я хочу, чтобы свадьба была парадная, съ танцами, сказала Наденька.
— Не дѣлаютъ этого нынче, не въ модѣ, но ежели вы хотите, то ваше желаніе — законъ-съ… блаженно наклонилъ голову въ знакъ согласія Иванъ Артамонычъ. — Я знаю одно прелестное кухмистерское помѣщеніе, гдѣ можно сыграть свадьбу. Парадъ, такъ ужъ парадъ. Среди моихъ знакомыхъ найдутся четыре генерала въ лентахъ.
— Ну, генералы-то мнѣ — Богъ съ нимъ, а чтобы были танцы и побольше молодыхъ кавалеровъ.
— Можно-съ. Въ нашей канцеляріи даже есть три отчаянные танцора. Одинъ на вечерахъ въ Благородномъ собраніи считается первымъ мазуристомъ.
— Кто такой? На вечерахъ въ Благородкѣ первымъ мазуристомъ считается артиллеристъ Гремушинъ. Мы вѣдь бываемъ въ Благородкѣ. Статскіе тамъ преплохіе танцоры.
— Не могу знать-съ, но мнѣ такъ сказывали. Я въ Благородкѣ когда бываю, то сижу обыкновенно за винтомъ въ карточной комнатѣ, а потомъ перехожу попитаться въ столовую. Фамилія его — Клочковъ.
— Ну, все равно. Хорошій мазуристъ и у насъ найдется. Онъ хоть еще гимназистъ, но мазурку танцуетъ прелестно.
— Это ты про Петю-то? поинтересовалась мать. — Да неужели его звать на свадьбу? Помилуй, матушка, вѣдь это мимолетное дачное знакомство.
— Нѣтъ, нѣтъ… Я хочу.
Мать сдѣлала дочери недовольную гримасу; та тоже отвѣтила гримасой, говорящей «я такъ хочу». Иванъ Артамонычъ замѣтилъ это и сказалъ:
— Отчего-же вы запрещаете? Пусть позабавятся. Юности попорхать хочется. Это очень естественное дѣло. О, счастливая юность! Позвольте ручку, Надежда Емельяновна.
Анна Федоровна, видя умильное до блаженства состояніе Ивана Артамоныча, опять приступила насчетъ денегъ на приданое.
— Мнѣ право такъ совѣстно, Иванъ Артамонычъ, но ежели-бы вы сейчасъ намъ могли дать хоть половину денегъ на покупки для Наденьки, начала она.
— Отчего-же… Съ удовольствіемъ. Я словно зналъ и захватилъ съ собой чековую книжку. Я могу вамъ дать чекъ даже на всю сумму… Позвольте перушко и чернилъ. Сейчасъ-же я вамъ и напишу.
Отецъ Наденьки бросился за перомъ и чернилами и принесъ ихъ. Иванъ Артамонычъ обмакнулъ перо и спросилъ:
— Тысячу рублей вамъ?
— Просила тысячу, да думала, что маловато. Напишите ужъ чекъ на тысячу двѣсти.
— Извольте, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ и сталъ писать, говоря: «тысячу»…
— Иванъ Артамонычъ, погодите… перебила его Анна Федоровна, вся вспыхнувъ:- позвольте ужъ еще разъ искусить вашу доброту. Мнѣ все думается, что и тысячу двѣсти будетъ мало. Вѣдь бѣлье и потомъ подвѣнечное платье… Напишите ужъ полторы тысячи, потому наше положеніе такое, что мы совсѣмъ безъ денегъ.
Иванъ Артамонычъ замялся.
— Изволите видѣть, я врагъ того, чтобы бросать деньги на безумную роскошь, началъ онъ:- но ежели…
— Пишите ужъ, пишите полторы-то тысячи. — кивнула ему Наденька, улыбаясь.
— Ваше слово — законъ-съ. Вамъ я не смѣю отказать.
Чекъ на полторы тысячи былъ написанъ и врученъ Наденькѣ.
— Боже, какъ вы добры, Иванъ Артамонычъ! Позвольте ужъ невѣстѣ поцѣловать васъ за это. Наденька, поблагодари жениха поцѣлуемъ.
— Да что вы, маменька… — Я лучше потомъ… — закраснѣлась Наденька. — А то мимо калитки шныряютъ дачники и оттуда все видно на балконъ…
— Цѣлуй, цѣлуй… Жениха цѣлуешь, а не посторонняго… Съ тому-же при отцѣ и матери. Тутъ ничего предосудительнаго нѣтъ.
Иванъ Артамонычъ, весь сіяющій, быстро отеръ мокрыя отъ кофе губы носовымъ платкомъ и, обойдя столъ, за которымъ всѣ сидѣли, подошелъ къ помѣщавшейся противъ него Наденькѣ и протянулъ губы. Наденька, косясь на калитку, подставила ему щеку.
— Въ губы, въ губы цѣлуй Ивана Артамоныча! Нечего щеку-то подставлять! — кричала мать.
Наденька помедлила и отвѣчала:
— Тогда пускай самъ цѣлуетъ.
Иванъ Артамонычъ направилъ поцѣлуй прямо въ губы и два раза сочно чмокнулъ Наденьку. Въ это время скрипнула калитка. Наденька вздрогнула и обернулась. Близь калитки, на дорожкѣ сада стоялъ гимназистъ Петръ Аполлонычъ. Онъ былъ на этотъ разъ въ мундирѣ, лицо его было искривлено въ самую ядовитую улыбку. Наденька взглянула въ его сторону и смущенно проговорила:
— Войдите, войдите… Вы все еще не уѣхали?
Петръ Аполлоновичъ ничего не отвѣчалъ и медленно, шагъ за шагомъ приближался къ балкону.
— Это тотъ самый, про котораго я говорила, что онъ отлично мазурку танцуетъ, пояснила Наденька Ивану Артамонычу. — Онъ нашъ сосѣдъ, живетъ вмѣстѣ съ матерью и сегодня они переѣзжаютъ съ дачи. Должно быть проститься пришелъ.
— Очень нужно! тихо пробормотала Анна Федоровна, отвернувшись, и прибавила:- Нахалъ!
Наденька хоть и старалась быть спокойной, но внутренно трепетала и думала: «А вдругъ онъ сдѣлаетъ скандалъ? Онъ дерзкій… Онъ на все способенъ… Пронеси Боже»!…
Петръ Аполлоновичъ вошелъ на балконъ.
XII
Сдѣлавъ общій поклонъ и опять надѣвъ фуражку, Петръ Аполлонычъ прислонился къ колоннѣ и, ни съ кому особенно не обращаясь, началъ:
— Васъ, кажется, можно поздравить? У васъ семейная радость.
Глаза его были насмѣшливы, съ губъ не сходила ироническая улыбка. Наденька сидѣла ни жива, ни мертва. Отецъ и мать Наденьки не отвѣчали на вопросъ, но мать, указывая на молодаго человѣка, сказала Ивану Артамонычу:
— Вотъ-съ… Позвольте вамъ представить… нашъ сосѣдъ Петръ… Забыла, какъ по отчеству-то… Все Пьеръ да Пьеръ…
— Петръ Аполлонычъ, подсказала дочь.
— Да… Петръ Аполлонычъ. А это вотъ нашъ добрый знакомый Иванъ Артанонычъ.
Иванъ Артамонычъ протянулъ руку молодому человѣку и сказалъ:
— Слышалъ ужъ объ васъ, что вы танцоръ отличный.
— А я слышалъ объ васъ, что вы женихъ отличный, очень выгодный.
Ивана Артамоныча покоробило и онъ въ замѣшательствѣ сталъ поправлять воротничекъ сорочки на шеѣ. Мать Наденьки вспыхнула, но стараясь замять слова молодаго человѣка, сказала:
— Полноте, Петръ Аполлонычъ, объ этомъ до офиціальнаго объявленія обыкновенно не говорятъ. Не хотите-ли вотъ лучше кофейку чашечку? Садитесь и выпейте.
— Благодарю покорно, я пилъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, но къ столу подсѣлъ.
— А я думала, что вы уже уѣхали съ дачи, начала Наденька, пересиливъ себя.
— Возы съ мебелью уѣхали и маменька уѣхала, но я остался покуда и вотъ зашелъ къ вамъ, чтобы посмотрѣть спектакль.
— Какой спектакль? поинтересовался Иванъ Артамонычъ.
— «Бѣдность не порокъ» Островскаго, сцену старика Коршунова, сидящаго съ юной Любочкой Торцовой.
— Не понимаю. Гдѣ-же этотъ спектакль?
— Да здѣсь. Здѣсь на балконѣ.
— Полноте, Петръ Аполлонычъ, вы что-то не дѣльное говорите. У васъ ужъ умъ за разумъ зашелъ отъ любительскихъ спектаклей, отвѣчала Анна Фодоровна и, обратясь къ Ивану Артамонычу, сказала:- Поигралъ вотъ въ здѣшнихъ любительскихъ спектакляхъ два-три раза, да и бредятъ пьесами.
— Я брежу? Нѣтъ, ужъ вы это оставьте, Анна Федоровна. Можетъ быть всѣ сидящіе здѣсь въ бреду, а я не брежу.
Анна Федоровна вспыхнула.
— Вы пришли въ домъ да ужъ начинаете дерзничать, сказала она.
— Нѣтъ, вы первая начали дерзничать, а я только отвѣчаю, проговорилъ молодой человѣкъ.
— Однако, что-же вамъ надо? Зачѣмъ вы пришли? возвысилъ голосъ отецъ Наденьки.
— Папенька, оставьте!.. умоляюще вскинула на отца глаза Наденька.
— Зачѣмъ-же я буду оставлять? Я хочу спросить у молодаго человѣка, что ему надо. Ежели у него есть что-нибудь нужное намъ передать, то пусть говоритъ сейчасъ-же, а нѣтъ, такъ мы здѣсь находимся въ семейномъ кругу и желаемъ говорить по душѣ безъ постороннихъ свидѣтелей. Что вамъ угодно, молодой человѣкъ?
Нижняя челюсть Петра Аполлоныча задрожала, глаза слезливо заблестѣли.
— Я пришелъ проститься съ Надеждой Емельяновной, такъ какъ мы переѣзжаемъ съ дачи, и пожелать ей семейнаго счастья… съ старикомъ… отвѣчалъ онъ.
— Однако, что-же это, милостивый государь! Вы совсѣмъ нахалъ! воскликнулъ отецъ Наденьки. — Врываетесь въ семейный домъ…
— Вовсе не врываюсь. Я по приглашенію. Меня сама ваша дочка Надежда Емельяновна звала.
— Надя! Ты звала? Когда ты звала?
— Вовсе даже и не думала сегодня его звать, отвѣчала едва слышно и потупившись Наденька.
Молодой человѣкъ быстро поднялся со стула и весь блѣдный проговорилъ:
— Послѣ этого вы коварная измѣнница и врунья!
— Мальчишка! Да какъ ты смѣешь! въ свою очередь вскочилъ съ мѣста добродушный Иванъ Артамонычъ и сжалъ кулаки.
— Потише, потише, мосье заѣдатель дѣвичьяго вѣка, прошепталъ молодой человѣкъ, пятясь съ балкона.
— Милѣйшій Емельянъ Васильичъ, да что-же вы не гоните этого нахала! обратился Иванъ Артамонычъ къ отцу Наденьки.
— Самъ уйду, самъ… отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Дайте только нѣсколько словъ сказать:
— Ничего слышать не желаемъ… Вонъ отсюда! Чтобы духу твоего здѣсь не было! кричалъ отецъ Наденьки.
Петръ Аполлонычъ стоялъ уже на дорожкѣ сада и говорилъ.
— Злаго волшебника Черноморато вамъ лучше-бы выгнать, сбирающагося чужую молодость губить.
— Послушайте, ежели вы сейчасъ молча не уйдете, я крикну дворника и онъ васъ по шеѣ спровадитъ!
— За правду и это готовъ претерпѣть. Правда! Гдѣ ты? Гдѣ ты?
Молодой человѣкъ схватился обѣими руками за виски и отошелъ къ калиткѣ.
— Да онъ пьянъ должно быть, разводилъ руками отецъ Наденьки.
— Конечно пьянъ, отвѣчала мать. — Пьянъ и актерствуетъ.
Наденька сидѣла отвернувшись въ сторону и безмолвствовала. Иванъ Артамонычъ въ недоумѣніи посматривалъ то на нее, то на молодаго человѣка. Тотъ, отойдя къ калиткѣ, не пронялся и снова воскликнулъ:
— Прощайте, продающіе свою дочь родители! Прощай, безсердечный покупщикъ! Прощай безчувственная!..
— Да вѣдь за эти слова онъ можетъ Богъ знаетъ какъ отвѣтить! вышелъ наконецъ изъ терпѣнія Иванъ Артамонычъ, бросился къ калиткѣ и закричалъ: — Послушай ты, мальчишка, щенокъ!
За Иваномъ Артамонычемъ бросился и отецъ Наденьки, но молодой человѣкъ юркнулъ въ калитку и исчезъ.
— Это чортъ знаетъ что такое! возмущался Иванъ Артамонычъ, размахивая руками. — И какое онъ имѣетъ право — вотъ что я не понимаю! Какой поводъ?
У калитки за рѣшеткой, на мѣстѣ молодаго человѣка стояли какой-то дачникъ въ сѣрой шляпѣ и разнощикъ-торговецъ съ пустымъ лоткомъ и, разинувъ рты, смотрѣли на разгорячившагося Ивана Артамоныча.
— Оставьте, Иванъ Артамонычъ, бросьте… Вонъ ужъ у калитки остановились любопытные и смотрятъ, схватилъ жениха подъ руку отецъ Наденьки и тащилъ къ дому. — Пойдемте на балконъ. Я догадываюсь кое-о-чемъ по поводу поведенія этого мальчишки. На балконѣ мы вамъ все объяснимъ.
Когда Иванъ Артамонычъ и отецъ Наденьки вернулись на балконъ, съ Наденькой было нѣчто въ родѣ обморока. Она сидѣла вся блѣдная, откинувшись на спинку стула, а мать ея примачивала ей виски водой, макая кофейную салфеточку въ стаканъ, и говорила недоумѣвающему Ивану Артамонычу:
— Ничего… не безпокойтесь… Это пройдетъ… Сейчасъ пройдетъ… Очень ужъ обидѣлъ ее этотъ нахалъ мальчишка.
— Не поискать-ли доктора? Я поѣду и поищу. Вѣдь у меня здѣсь лошади, съ тревогой въ голосѣ спрашивалъ Иванъ Артамонычъ.
— Ничего не надо, ничего… Такъ пройдетъ, отвѣчала Анна Федоровна. Выпей, Надюша, воды совала она дочери стаканъ.
Та приблизила ко рту стаканъ, сдѣлала нѣсколько глотковъ и, посмотрѣвъ въ сторону Ивана Артамоныча, улыбнулась ему.
— Ну, слава Богу, что вамъ легче, проговорилъ тотъ и спросилъ:- скажите, что все это значитъ?
— А вотъ сейчасъ мы вамъ кое-что объяснимъ, отвѣчала Анна Федоровна, садясь на свое мѣсто къ кофейнику.
Сѣлъ и Иванъ Артамонычъ около нея.
XIII
Когда всѣ немного поуспокоились отъ произведеннаго переполоха, Иванъ Артамонычъ спросилъ: — Однако, позвольте васъ спросить, что же это все значитъ? Чего этотъ юноша хочетъ? На какомъ основаніи онъ скандальничаетъ?
— И ума не приложу, отвѣчалъ пожимая плечами Емельянъ Васильичъ, дѣйствительно ничего не знавшій. — По моему, онъ просто пьянъ, намазалъ рыло и… и лѣзетъ на стѣну. Долженъ вамъ сказать, что и въ домѣ-то онъ у насъ не бываетъ. Былъ тутъ какъ-то разъ, а вотъ сегодня во второй разъ пришелъ. Если мы его знаемъ, то знаемъ только по любительскимъ спектаклямъ. Были у насъ тутъ спектакли и игралъ онъ съ Наденькой.
— Игралъ и влюбился въ Наденьку, подхватила Анна Федоровна. — А мальчишка скандалистъ. Любовь! Судите сами, какая тутъ любовь, ежели мальчишкѣ еще учиться надо. Я давно замѣчаю, что онъ зачастилъ ходить мимо нашей дачи, но Наденька, разумѣется, и вниманія на него не обращаетъ. Она на него вниманія не обращаетъ, потому что нельзя-же, въ самомъ дѣлѣ, обращать вниманіе взрослой дѣвушкѣ на мальчишку-шелопая. Разумѣется, онъ прослышалъ, что Надя дѣлаетъ прекрасную партію — здѣсь на дачѣ вѣдь ни отъ кого не скроешься — и вотъ по злобѣ и ревности и сдѣлалъ скандалъ.
— Но вѣдь за это драть надо, сказалъ Иванъ Артамонычъ.
— Какъ сидорову козу, подхватилъ отецъ Наденьки, — но что вы подѣлаете! А все спектакли. Не даромъ я былъ всегда противъ этихъ спектаклей.
— И я скажу: до добра они никогда не доводятъ.
— Спектакли тутъ не при чемъ, заговорила, сдерживая слезы до сихъ поръ молчавшая Наденька. — При чемъ тутъ спектакли, ежели бѣшеная собака врывается и начинаетъ бросаться!
— Ну, все-таки, милѣйшая Надежда Емельяновна. — Во-первыхъ, сближеніе, во-вторыхъ, — свободныя отношенія…
— Въ томъ-то и дѣло, что не было никакихъ отношеній… выгораживала дочь Анна Федоровна. — Вѣдь я мать, я слѣжу… я слѣдила… Ахъ, какой скандалъ! Ахъ, какъ это непріятно! всплескивала она руками. — И главное, Иванъ Артамонычъ, что вы-то можете Богъ знаетъ что подумать.
Иванъ Артамонычъ помолчалъ и черезъ нѣсколько времени спросилъ Наденьку:
— Это-то и есть тотъ самый мазуристъ, котораго вы хотѣли пригласить на свадьбу?
— Онъ… Дѣйствительно онъ хорошо танцуетъ мазурку, но кто-жъ его зналъ, что онъ такой скандалистъ. Здѣсь, на здѣшнихъ вечерахъ, мы его видѣли скромнымъ.
— Вы, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Разумѣется, и духа его въ нашемъ домѣ не будетъ. Ахъ, какіе нынѣшніе молодые люди! Это ужасъ, что такое!
— Драть надо, драть такихъ шелопаевъ! горячился отецъ Наденьки.
— Печально, печально… Все это очень печально… покачалъ головой Иванъ Артамонычъ.
— Ахъ, недаромъ-же я противъ мальчишекъ-подростковъ! вздыхала Анна Федоровна.
— Да какой онъ подростокъ. Онъ уже, я думаю, усы и бороду бреетъ.
— Я и противъ молодыхъ людей. Ну, что это нынче за молодые люди, помилуйте. Вы, пожалуйста, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Ничего тутъ нѣтъ такого…
— Да я за себя-то не безпокоюсь, но боюсь за Надежду Емельяновну, боюсь, что вотъ онъ ее сильно напугалъ.
— Обо мнѣ бросьте безпокоиться… Я ничего… Вы видите, я даже ужъ весела, проговорила Наденька, стараясь улыбнуться. — Будемте говорить о свадьбѣ.
— Да, да… Такъ прекрасно у насъ шла семейная бесѣда — и вдругъ врывается не вѣдь какой скандалистъ, сказалъ отецъ Наденьки. — Иванъ Артамонычъ, коньячку… Это, знаете, такъ успокаиваетъ…