Чашник громко рассмеялся:
— Ей Богу, верно говорит!
Они, умолкнув, глядели на Пиотровского, который тоже молчал, но в это время дверь отворилась, и подросток внес бутылки и закуски на подносе, покрытом салфеткой.
Вопрос о выборах на время отошел на задний план, так как hora canonica [4], мороз, зима, все это заставляло подкрепиться.
Настойка оказалась превосходной. Пиотровский чокнулся с чашником, и рюмка пошла вкруговую. Черноволосый выпил еще раз без приглашения. Опять уселись.
Из груди Гарвовского вылетел сильный вздох, соразмерно его туше.
— Что вы об этом думаете, Петрусь? — спросил чашник. — Вы, наверно, читали памфлет Ольшовского?.. А?.. Да ведь и других писаний тьма!..
Лицо Пиотровского, сначала мрачное и холодное, начало проясняться. Он пристально посмотрел на гостей, как бы прикидывая в уме наиболее подходящий ответ.
— Пусть Бог милосердный не накажет по заслугам того, — начал он, — кто наградил нас этими выборами. Если только разговаривать об них, то они кажутся очень хорошими, "свободный-де выбор наиболее достойного", а в сущности-то тут выбирает либо случай, либо интрига, либо деньги. Угадать, кого выберут, не сможет никто… Иногда четыре недели стоим мы в поле, усталые, голодные, тоскующие по доме, и в конце концов кучка людей выкрикнет чье-нибудь имя, а остальные за ними, лишь бы все это скорее кончилось… Значит, Deus seit [5], что нас ожидает… Не будем же себя обольщать надеждою, что мы поставим на своем. Но все же есть одна вещь, которой мы можем добиться, если захотим, а именно — этих панов подкупленных (ведь это же очевидно!), мы исключим и наших вельможных магнатов, которые считают себя всемогущими, — хотя их горсточка, а нас тысячи, — мы научим помнить, что мы серая шляхта, тоже кое-что значим!..
Все трое приезжих рассмеялись громко и с видимым душевным удовлетворением.
Гарвовский потирал свои покрасневшие руки
— Вот была бы штука, ut sic! [6]
Спутники его, как блондин, так и брюнет не могли удержаться от смеха.
— Эту штуку мы можем устроить, — прибавил Пиотровский, — но надо действовать согласно и дружно. Если нас, сандомирцев, мало, хотя мы с Краковянами всегда идем во главе, то мы должны привлечь также другие воеводства, чтобы и они шли вместе с нами. А так как мы всегда рады широко драть глотки, а в головах у нас часто шумит, то нет нужды всем давать другой лозунг, кроме единственного: "Шляхта, заодно!" Магнаты не раз вели нас за собою, как баранов, пусть же хоть на этот раз идут за нами!..
Все гости, в высшей степени оживившие, захлопали в ладоши. Заместитель так разгорячился, что для охлаждения налил себе еще рюмку и быстрым жестом опрокинул ее.
— Ну, а кого же мы выберем? — спрашивал Гарвовский, — в этом ведь вся суть вопроса!
Пиотровский поглядел на него.
— Дорогой чашник, — сказал он, — мне думается, что почти безразлично, кто будет королем… Что у нас может король? Раздавать староства и титулы, а больше ничего! Магнаты его окружат, облепят, и он вынужден будет плясать под их дудку… Ну, я, конечно, не спорю, что для заграничных сношений король кое-что значит, так как он "представитель Речи Посполитой", нужно, значит, чтобы у него была хоть фигура подходящая для этого.
— Si fabula vera [7], - сказал Гарвовский, — потому что ведь и портреты врут, — Кондэ выглядит рыцарем, да и лотарингец видный мужчина…
— Кондэ — это Франция, — сказал Пиотровский, — а она нам уж надоела… Лотарингский в родстве с австрийским домом, значит, praeter propter [8] австрияк… а это тоже не очень для нас сладко…
— Охотится на нас, точно мы венгры или чехи, — прибавил светловолосый.
— Ну, а Пяст? — вмешался в разговор чернокудрый заместитель.
— Пяст, Пяст! — рассмеялся Пиотровский, потирая темя. — Если бы можно было найти такого Пяста, из лона которого произошел бы для нас снова "Храбрый" [9]… Это была бы штука!
Гости снова дружно рассмеялись.
— Пусть будет хоть Пяст, — сказал хозяин, — да только с ним явится много затруднений… родственники, друзья, враги…
Тут он умолк на минуту и закончил:
— А я вам вот что скажу: не будем спорить о том, что завтра будет — дождик или снег. Самое главное — не нужно давать себя панам в руки. Пусть это будут шляхетские выборы, наши… а что касается кандидата… судьба решит!.. Смеялись один раз на выборах, когда кто-то крикнул: "Бандура!"… а, по моему — пусть хоть Бандура, лишь бы — наш, а не панский и не такой, который корону сам себе покупает!.. Покажемте, что если есть продажные короны, то не у нас. Пусть себе паны торгуются о ней, сколько хотят, но даем-то ее все-таки мы!.. Как Бог наставит!..
Все слушали Пиотровского с привычным вниманием к нему.
— Я вам говорю, милые братья, — повторил Пиотровский, — надо стараться о том, чтобы шляхта стояла, как один человек… заодно… В этом нужно дать друг другу слово и над этим трудиться…
— Согласны, — воскликнул чашник, — итак, лозунг: "шляхта заодно!"… а кто же ее поведет?..
Пиотровский подумал и спокойно проговорил:
— А Господь Бог!
Чашник склонил голову.
— И на это согласны, — прошептал он.
— Не легко нам это достанется, — продолжал хозяин, — потому что паны в некоторых областях имеют среди шляхты клиентов [10], слуг и преданных людей. У одного сын при дворе воеводы, у другого дочь в свите кастелянши. А аренды и пожизненные владения!..
Светловолосый поморщился.
— Но ведь никто же не продает себя за это, — крикнул он, — а тут идет речь не о мелочи, о собственной жизни… Ничто не должно связывать нашу гражданскую добросовестность.
— Мы поем Святому Духу: "Veni, Creator Spiritus" [11], - вставил Пиотровский, — ну, и будете повиноваться Духу, а не приказаниям панов… "Шляхта заодно!"
— "Шляхта заодно!" — дружно подхватили блондин и брюнет… Чашник молчал.
— Tandem [12], - отозвался он после раздумья, — если бы по исключении Кондэ и Лотарингского, предположим, у нас не осталось ничего, как только выбрать Пяста… тогда кого же из них?
— Поверьте мне, что это уже все равно, — сказал Пиотровский, — у Пястов много за, но много и против… Всякому, кто избран из среды равных, перед Величеством которого завтра придется склоняться, будут завидовать, против всякого такого будут составлять заговоры… Главное, чтоб был воякой… а остальное!..
Он махнул рукой.
— Вы говорите про Пяста, — сказал светловолосый, — а шляхта уже в шутку передает из уст в уста имя храброго воина Поляновского…
— Поляновский ничем не менее годится, как и Любомирский, — решил Пиотровский, — но давайте подготовлять, чтобы королевство было шляхетским: мы вынуждены выбирать его из панов, потому что их все знают… Ведь и они были когда то шляхтой, только исковеркались…
Пыл совещания стал уменьшаться.
— О нашем кандидате мы будем говорить только на Воле и около кафедры, — продолжал хозяин, — вся суть лишь в том, чтобы шляхта показала, что и она кое-что может. Для этого она никогда не найдет лучшего часа. Паны уже порешили между собой, все подписали, уверены в том, что все будет по-ихнему, набрали себе денег, поделились шкурой живого медведя, а мы им и покажем, что не они тут хозяева, а мы!
Выразительно сказанные слова эти так понравились или, вернее, так польстили чувству собственного достоинства и сословной гордости приезжих, что они даже повскакивали со стульев и стали горячо выражать свое полное одобрение.
Чашник указал на Пиотровского, склоняя перед ним свою голову.
— Это наш вождь и диктатор, — сказал он, — лозунг дан! Теперь изменник всякий, кто не примет его!..
Хозяин скромно принял все эти выражения одобрения.
— Все это хорошо, — сказал он, — но не забывайте, что, если паны гетманы, канцлеры, маршалки и т. п. заранее узнают о нашем лозунге, — они его обратят в ничто. Все дело в том, что нужно дело делать, что требуется, и ничего не "провозглашать!"…
Чашник задумался.
— Тут-то и запятая, — пробормотал он, — как же мне обращать в мою веру кого ни на есть, если мне запрещено говорить о моей вере?!
— Как? — горячо перебил Пиотровский. — Вот просто пойдемте против панов и их обманных интриг, из этого получится само собою, что шляхта добьется почета и трофеев. Война против магнатов, которые считают нас бандой и так отзываются о нас! Война против продажности и торгашества! Теперь уже всем известно, сколько золота рассыпал французский король ради Кондэ и лотарингской кандидатуры. Он обещает, и хотя дает скупо, зато подписей его и обязательств много по разным карманам…
— Против панов!.. Это дело!.. — с яростным жаром вскочил светловолосый Войский, — против панов!.. Чрезмерному все растущему могуществу их надо положить предел… Мы защищаем Речь Посполитую кровавым потом и своею кровью, на нас падают все тяготы, а они забирают себе уделы и концессии на уделы, panis bene merentium [13], старостства, аренды, откупы… чуть не обратили уж нас в рабов; пора встряхнуться!.. Пора!..
— Как? — горячо перебил Пиотровский. — Вот просто пойдемте против панов и их обманных интриг, из этого получится само собою, что шляхта добьется почета и трофеев. Война против магнатов, которые считают нас бандой и так отзываются о нас! Война против продажности и торгашества! Теперь уже всем известно, сколько золота рассыпал французский король ради Кондэ и лотарингской кандидатуры. Он обещает, и хотя дает скупо, зато подписей его и обязательств много по разным карманам…
— Против панов!.. Это дело!.. — с яростным жаром вскочил светловолосый Войский, — против панов!.. Чрезмерному все растущему могуществу их надо положить предел… Мы защищаем Речь Посполитую кровавым потом и своею кровью, на нас падают все тяготы, а они забирают себе уделы и концессии на уделы, panis bene merentium [13], старостства, аренды, откупы… чуть не обратили уж нас в рабов; пора встряхнуться!.. Пора!..
Все повторили хором: Пора!..
Лица всех раскраснелись. Пиотровский молчал.
Приближалось время обеда, и черноволосый повторил возлияние настойки. Чаг яик задумался, хозяин весело пошучивал над этими магнатами, против которых устраивал заговор.
— О, если бы нам удалось захватить их врасплох, — повторял он.
— Ей-богу, устроим это! — восклицал Чашник. — Примас хитер, опытен, но трус; когда зазвенят шляхетские сабли, он на все согласится. Труднее будет с гетманом.
— А! — поднял голову заместитель, — с гетманом было бы трудно, потому что он отличный волка и полководец, но, как политик, он ходит в юбке. Тут им руководит супруга, а она вторая Мария-Луиза, только не имеет ее апломба… И не успеет ее мосц оглянуться, как ее кандидат провалится.
— Правление женщин, милостивы государи, — сказал Пиотровский, — хоть и кажется вам нелепостью, однако, глубоко проникает и долгое время дает себя чувствовать… До сих пор еще над нами царствует Мария-Луиза: все, что мы видим, дело ее рук. Благодаря ей, мы имеем Кондэ; из ее воспитания вышла супруга гетмана и Радзивилла; по ее моде одевается молодежь; ее языком все говорят и пишут. Дай Бог, чтобы хотя обычай продавать вакансии не перешел от нее по наследству к новому двору.
Так переговаривались они, посматривая, скоро ли будет подан знак, что обеденный стол накрыт, как вдруг к маленькому крыльцу усадьбы подъехали громадные сани; все бросились к полузамерзшим окнам. На этот раз это был, очевидно, незаурядный гость, так как многочисленная челядь окружала сани и тем указывала на присутствие знатного пана.
Пиотровский поморщился, все переглянулись; в это время двери распахнулись, и в них показался улыбающийся, изящно, но по-польски одетый, пожилой господин.
Это был сам пан сандомирский каштелян. Пиотровский был мало знаком с ним, и хотя деревни их лежали по соседству, каштелян так редко приезжал сюда, что они почти не видались.
— Проезжая мимо ваших ворот, — входя, вежливо начал каштелян, которого сопровождал молоденький племянник высокого роста, — я не мог себе позволить не навестить вас, хотя бы на минуту. Очень спешу, потому что этот походный шлем причиняет нам много беспокойства; но я все же хотел хоть приветствовать вас.
Пиотровский принял пана сдержанно, но вежливо. Каштелян соблаговолил сесть, не отказался от настойки и закуски, хотя все время повторял, что ему некогда, и в конце концов, окинув взглядом присутствующих, которые принимали его довольно холодно и молчаливо, он воскликнул:
— Ну, что же? De publias [14]?
Вопрос был обращен, главным образом, к хозяину, который немного подумав, ответил:
— И все мы рады были бы как можно скорее снять с головы своей походный шлем, но вам все-таки нужно короля.
— Святые слова, — подтвердил каштелян, зорко вглядываясь, — по мне сдается, что мы его как будто бы уже имеем… Unanimitate [15] пройдет Кондэ!
— А Лотарингский? — спросил хозяин.
Каштелян поморщился.
— Нам рекомендуют его, как рыцаря и вояку… Ну, да ведь и у нас дома есть свои гетманы, которые ему в этом не уступят. Стало быть, для нас это достоинство не имеет большого значения. Нам нужен такой, у которого было бы чем платить войску… Вот что существенно! А Кондэ деньгами богат… никто с ним не может в этом соперничать!
Все молчали. Пиотровский покачал головою и равнодушно проговорил:
— Мы, пан каштелян, мелкие политики; мы озираемся на ваших милостей: вы ведь выше сидите и вам поэтому дальше видно. Лишь бы хоть выборы-то не долго держали нас лагерем, а то и лошади, и люди исхудают…
Этот уклончивый ответ, по-видимому, понравился каштеляну, который выслушал его с веселой улыбкой.
— Для этого есть простое средство, — сказал он, — не затягивая дела, провозгласить королем герцога Кондэ.
— А что же на это скажет пан вице-канцлер [16]? — пробормотал чашник.
Каштелян сделал в воздухе какой-то непонятный знак рукою:
— Подканцлеру захотелось печатать памфлеты, — язвительно заметил он, — и он опубликовал цензуру чужих мнений, но его памфлет сам себя разбивает, потому что ведь Пяст попросту немыслим. Пястов слишком много, чтоб можно было выбрать кого-нибудь одного из них. А что может дать нам Пяст? Между тем, чужеземный монарх усилит нас и деньгами, и связями, и союзами, помощниками для Речи Посполитой, да и казной!..
Говоря это, каштелян поднялся; никто ему не возражал. Он достал из-за пазухи своего жупана нюренбергское яйцо [17], посмотрел, который час и тотчас же стал прощаться.
— Ваша мосц, дорогой сосед, — на прощанье добавил он, обращаясь к Пиотровскому, — надеюсь, что во время выборов ты будешь с нами. Сандомирцы все за герцога Кондэ!..
Не успел он еще выехать за ворота, как чашник, держась за бока, вернулся в гостиную и расхохотался:
— Попал пальцем в небо!
II
Герцогу Кондэ или, как его называли тогдашние поляки под влиянием обычая изменять имена на латинский лад (Condeus) и выговаривать на венгерский манер, — Кондеуш, уже заранее оказывались триумфальные встречи, до того обеспеченной казалась его победа на выборах. Князь Лотарингский, эмиссар которого имел мало денег для раздачи, рассыпал зато обещания, проникая по вечерам к своим единомышленникам, которые старались усидеть меж двух стульев, но с каждым днем таяла его надежда победить могущественного соперника.
Не говоря о том, что вице-король, ксендз примас, который вслух говорил, что для него важно лишь иметь короля с католической верой в сердце, давно уже был на стороне Кондэ, но и все другие сановники были согласны с ним.
Михаила Томаша (Фому) Вишневецкого, которого рекомендовал подканцлер, никто не считал кандидатом.
Вся эта ветвь рода Ягеллонов, казалось, была обречена самим роком на политическое угасание. У нее было много представителей, но не было удачи. Лучшим примером этого был недавно умерший Иеремия, единственный полководец, который умел громить казаков и вселять в них страх, — человек высокой доблести, внушительно строгих нравов, безграничной самоотверженности, — а умер он без заслуженной им гетманской булавы, лишенный огромных владений в юго-западной Руси (Украине); его очень скупо вознаграждали за его жертвы, вернее даже ему заплатили одною лишь неблагодарностью; и он оставил после себя семью почти в нищете: сын его воспитывался как бы из милости при дворе, а вдова получала свое скромное содержание лишь от щедрот Любомирских и Замойских.
Полная жертв жизнь этого Иеремии, о котором говорили: calamitas patriae — lamentatio Jeremiae [18], приобрела ему только одно — завистников и врагов.
Рыцари любили его и умели ценить, так как они видели его во главе своего сословия не только полководцем, но и воином, который часто без лат и кольчуги, в простом кафтане, бросался на врага…
Как полководцу, ему очень везло; как человек, он возбуждал зависть и нерасположение. Правда, что ни заискиванием, ни лестью он не привлекал ничьих сердец. Это был человек непреклонный… Король Ян Казимир, которого настраивали против князя Иеремии, узнав его лучше, уже стал было ему симпатизировать, но тогда короля предупредили, что Вишневецкий, служа ему гетманом, присвоит себе всю славу и заслугу польских побед.
Со стоицизмом великой души перенеся все, чем его проследовала судьба, князь Иеремия страдал лишь за судьбу своего сына, который, живя у чужих людей, питался чужими милостями…
Им занимались лишь ради великой памяти отца. Князь Карл — брат короля и королева Мария-Луиза заботились о нем; наконец, у него была мать, святая женщина, в жилах которой текла кровь великого гетмана и канцлера Замойского.
Домашнее воспитание было недостаточно для наследника великого имени, и вот молодого Михаила отправили заграницу и поместили при дворе императора. Опекуны больше всего заботились о том, чтобы он приобрел манеры, лоск, знание языков, навык держать себя по придворному и лавировать в наивысших слоях общества, что будто бы было необходимо для князя некогда владетельного рода.