Мир красного солнца - Саймак Клиффорд Дональд 18 стр.


Это теперь я называю мою теорию «теорией элементарных частиц разума». Мы со Скоттом говорили о ней как о теории клеточного сознания, хотя, разумеется, прекрасно понимали, что о клетках в биологическом понимании тут не может идти и речи. Я представлял себе частицы сознания скорее как некие своеобразные электроны, хотя предполагать своеобразие у электронов, конечно же, смешно.

Скотт возражал, что тут больше подошло бы представление о структурных единицах сознания как о неких волнах, излучаемых разумом. Мы так и не узнали, кто из нас был ближе к истине, да это уже и не имеет значения.

Как вы, возможно, уже догадались, мне не удалось получить стопроцентных научных доказательств моей теории. Однако дальнейшие события частично подтвердили ее.

Это может показаться странным, но именно Скотта Марстона я должен благодарить за то, что моя гипотеза перестала быть чисто умозрительной.

Пока я ломал голову над загадкой снов, Скотт бился над не менее зубодробительной загадкой времени. Как-то он сообщил мне по секрету, что его исследования продвигаются вполне успешно. Порой он пытался поделиться своими достижениями, но я с рождения был не в ладах с цифрами и не мог ровным счетом ничего понять в ужасающе длинных цепочках формул, которые он расписывал мне.

Когда однажды он заявил, что наконец открыл силу времени, я воспринял это как нечто вполне естественное. Скотт утверждал, что временная сила в физическом понимании идентична силе, которая действует по вектору, лежащему в четвертом измерении. Поначалу его открытие существовало только в виде хитросплетения уравнений, графиков и формул, записанных на клочках бумаги, но потом мы объединили наши капиталы — и Скотт собственными руками стал собирать некую машину.

В законченном виде она напоминала приземистое недоброе создание, скорчившееся на письменном столе. Внутри нее что-то мощно гудело и стучало, и эта мощь имела совершенно непостижимое происхождение.

— Она работает на времени, больше ей ничего не нужно, — заявил Скотт, — Она искажает и искривляет течение времени и тем самым высасывает энергию из четвертого измерения. Если бы у нас была машина побольше, мы могли бы вызвать такие напряжения в темпоральном поле, что этот мир перешел бы на новый уровень существования.

Внутренне содрогаясь, мы смотрели на гудящую металлическую махину и пытались осмыслить значение нашего открытия. На миг нас охватил страх при мысли о том, что мы слишком бесцеремонно обошлись со стихией, которой, быть может, надлежит оставаться за пределами человеческого познания.

Однако в то же время Скотт понимал, что пока ему удалось лишь ковырнуть покровы этой глубочайшей тайны, поэтому мой друг продолжил свои изыскания с утроенной энергией. Ему стало жалко часов, которые уходили на преподавание. А порой нам с ним приходилось питаться в общежитии жалкими крохами, потому что все наши средства уходили на приобретение очередной составляющей темпорального генератора.

Однажды настал день, когда мы поставили горшок с комнатным растением в специально предназначенный для него ящик в машине. Затем мы включили темпоральный генератор, а когда через несколько минут открыли ящик, растения там не оказалось. Горшок с землей были на месте, но цветок исчез. Мы перерыли землю и обнаружили, что от него не осталось ни единого корешка.

Куда подевался цветок? И почему с горшком и землей не произошло ничего?

Скотт заявил, что растение было вытеснено в иное измерение, которое лежит между линиями искажения темпорального поля, вызванного машиной. Он заключил, что темпоральная сила, открытая им, предпочтительнее действует на живые организмы, нежели на неодушевленные предметы.

Мы снова поместили горшок в машину, но спустя двадцать четыре часа он никуда не делся. Тогда нам пришлось сделать вывод, что темпоральная сила вообще не оказывает никакого воздействия на мертвую материю.

Позже оказалось, что мы были очень близки к истине, но тогда не смогли постичь ее во всей полноте.


Сон

Спустя год после появления на свет темпорального генератора мой друг получил наследство. Некий его родственник, о котором сам Скотт почти забыл, очевидно, не забыл Скотта и упомянул его в завещании. Наследство было довольно скромное, но нам, годами перебивавшимся с хлеба на воду, оно показалось целым состоянием.

Скотт уволился с должности преподавателя и настоял на том, чтобы я последовал его примеру. Теперь, говорил он, мы сможем заниматься наукой, ни на что не отвлекаясь.

Мой друг тут же бросился сооружать новый темпоральный генератор, больше прежнего, я же с энтузиазмом занялся экспериментами, идея которых зародилась у меня уже давно.

Вот тогда мы и додумались объединить усилия.

Раньше нам всегда казалось, что между нашими исследованиями пролегает непреодолимая пропасть, которая исключает всякую возможность сотрудничества, кроме разве что обоюдной посильной помощи. Однако чем дальше мы продвигались каждый в своей работе, тем меньше становилась эта взаимовыручка, потому что исследования усложнялись и требовали все большего знания предмета.

Идея объединиться осенила меня после того, как мне уже не в первый раз приснился один особенно красочный сон. Мне привиделось, что я стою в огромной фантастической лаборатории, которая простирается почти что в бесконечность. Она была битком набита сложной и незнакомой аппаратурой и жуткого вида механизмами. Когда этот сон явился мне впервые, лаборатория была подернута этакой дымкой и казалась ненастоящей. Однако с каждым разом, когда сновидение повторялось, детали проступали все четче. Вскоре я уже мог после пробуждения удивительно подробно воссоздать многое из того, что видел в лаборатории. Я даже набросал на бумаге изображения некоторых машин и показал рисунки Скотту. Мой друг согласился, что такое можно увидеть только во сне. Наяву ни один человек, сказал он, не смог бы нафантазировать подобные механизмы без подсказок.

Скотт высказал предположение, что мои упражнения по части гипноза определенным образом натренировали «элементарные частицы» моего разума, так что теперь они возвращаются из своих странствий с более точными и подробными воспоминаниями. Я же выдвинул гипотезу, что мои «частицы разума» стали более многочисленны и это самым положительным образом сказывается на красочности сновидений.

— Интересно, — проговорил я, размышляя вслух, — подействует ли твой генератор на «частицы разума»?

Скотт задумчиво продудел себе под нос простенький мотивчик.

— Интересно, — сказал он.

Тот примечательный сон приходил ко мне через примерно равные промежутки времени. Если бы я не был столь увлечен работой, он уже давно прискучил бы мне. Но я был в восторге, обнаружив в себе самом объект исследования.

Как-то поздно вечером Скотт вручил мне устройство, напоминающее наушники от старого радиоприемника, с которым он возился часами, но цель своих занятий не объяснял.

— Пит, — сказал он, — пожалуйста, передвинь свою кровать поближе к столу и надень этот шлем. Когда ты заснешь я подключу его к темпоральному генератору. Таким образом мы сможем понять, действует ли моя машина на твои частицы разума.

Он заметил мое замешательство и добавил:

— Не бойся. Я буду рядом и не спущу с тебя глаз. Если что, я тут же выдерну шнур из разъема и разбужу тебя.

Тогда я надел шлем и заснул, а Скотт Марстон сидел на стуле у моей кровати.

В ту ночь я будто наяву бродил по лаборатории. Я не встретил там ни одной живой души, но исследовал помещение из конца в конец. Я отчетливо помню, как брался за рычаги и рукоятки, о назначении которых могу только догадываться. Из центрального зала множество открытых арочных проемов вели в помещения поменьше. Их я осматривать не стал. Архитектура лаборатории и арок выглядела невероятно чужеродной. Я замечал это и раньше, но никогда еще не мог оценить ее инакость в таких мельчайших подробностях.

Я открыл глаза и увидел озабоченное лицо Скотта Марстона, склонившегося надо мной.

— Что произошло, Пит? — спросил он.

Я схватил его за руку.

— Скотт, я был там. Я разгуливал по лаборатории. Я вертел в руках инструменты. Она и сейчас стоит у меня перед глазами, четче, чем когда-либо!

В его глазах загорелся безумный огонек. Скотт вскочил со стула и навис надо мной, ворочающимся в постели.

— Пит, ты хоть понимаешь, что мы нащупали? Ты понимаешь, что теперь мы можем путешествовать во времени, заглянуть в будущее, исследовать прошлое? Больше того, нам даже ни к чему ограничивать себя нашим измерением, нашим планом существования! Мы можем путешествовать по параллельным мирам! Отправиться назад, в миг зарождения вечности, и своими глазами увидеть, как появляется на свет из лона пустоты Вселенная! Или вперед, в день, когда все сущее сойдет на нет из-за истощения запасов энергии, когда само пространство растворится в небытии и останется только замороженное время!

— Скотт, ты свихнулся?

Его глаза сияли.

— Нет, Пит. Я упиваюсь победой! Мы построим новый темпоральный генератор, такой мощный, чтобы превратить каждую клеточку наших тел в частицы разума, и тогда мы сможем брать с собой в странствия не только сознание, но и тело. Мы проживем тысячи жизней, заглянем сквозь миллиарды лет! Мы побываем на невообразимых планетах и в неизвестных веках! Само время теперь в наших руках!

Он стиснул кулаки и с силой свел их перед грудью.

— Помнишь тот цветок, который мы засунули в генератор? Господи, Пит, ты можешь себе представить, что с ним произошло? Какие доисторические времена хранились в памяти растения? Где оно теперь? Может, в каменноугольном периоде? Вернулось в эпоху, от которой ведет свой род?

Шли годы, но мы едва замечали их течение.

Наши виски припорошило сединой, глянец молодости слегка облупился. Мы так и не прославились, потому что даже самые легковерные умы с трудом могли принять наши открытия.

Скотт, как и задумывал, построил новый темпоральный генератор, больше прежнего. Он многократно усовершенствовал его, добавлял новые приспособления и много-много раз перестраивал свое детище. Окончательная модель имела мало общего с первоначальной. Словно бог некой чужой расы, она поселилась в нашей мастерской.

Что до меня, то я продолжал развивать свою теорию элементарных частиц разума, все глубже погружаясь в изучение снов. Совершенно естественно, что работа у меня продвигалась медленнее, чем у моего друга. Ведь мне приходилось иметь дело с категориями почти абстрактными, хотя я делал все возможное, чтобы перевести их в практическую плоскость; а исследования Скотта имели под собой куда более прочное материальное обоснование.

Разумеется, вскоре мы решили попробовать перенестись в лабораторию из моего сна, прихватив с собой свои физические оболочки. Для этого мы собирались, используя темпоральную силу, преобразовать наши тела, до последней клеточки, до последнего электрона, в частицы разума. Возможно, это был самый грандиозный и смелый замысел в истории человечества.

Чтобы помочь своему другу лучше представить себе, как выглядит лаборатория, я побывал в ней множество раз при помощи темпорального генератора, стараясь запечатлеть в памяти как можно больше мельчайших подробностей. Потом я по памяти рисовал схемы и наброски и показывал их Скотту.

Однако чтобы по-настоящему вложить ему в голову картину грандиозного зала из моих снов со всем фантастическим оборудованием, которым он был набит, мне пришлось прибегнуть к гипнозу.

День, когда Скотт, заснув под действием темпорального генератора, проснулся, чтобы рассказать мне о месте, где я бывал так много раз, был днем нашего триумфа. Только тогда мы отважились поверить, что первый и, возможно, самый трудный этап нашего эксперимента завершен.

Я с головой погрузился в изучение психологии отшельников Востока, которые, как известно, достигли небывалых высот в искусстве концентрации, владения собой и подчинения тела воле разума.

Хотя мои изыскания нельзя назвать приятными, они все же указали нам верный путь. Теперь мы знали, как силой воли помочь темпоральному генератору преобразовать наши телесные оболочки в совокупности частиц разума. Последнее было совершенно необходимо, чтобы мы могли наяву перенестись в лабораторию, которая стала нам обоим такой знакомой.

Конечно же, мы бывали не только в той «лаборатории грез». Благодаря действию генератора и Скотт, и я посещали во сне самые удивительные места, о нахождении которых в пространстве и времени нам оставалось только догадываться. Мы наблюдали картины, которые неминуемо свели бы нас с ума, если бы мы увидели их наяву, когда рассудок не замутнен дремой. Порой мы просыпались мертвенно бледные и срывающимся от страха шепотом рассказывали друг другу о кошмарах, обитающих где-то в бездонных глубинах космоса некоего неизведанного измерения. Оцепенев от ужаса, мы смотрели на шаркающих, покрытых слизью тварей, выглядевших как потомки созданий или даже как те самые создания, которых описывали в своих манускриптах чернокнижники прошлого. В местах, далеких от цивилизации, до сих рассказывают жуткие истории об этих существах.

Но загадочная лаборатория оставалась целью, на которой мы сосредоточили свои усилия. Она была первой из бесконечного множества картин, открывшихся нам, и мы хранили ей верность, а путешествия во все прочие места рассматривали лишь как побочные экскурсии по скрытым мирам.


В лаборатории Создателя

И однажды настал день, когда мы решили, что продвинулись в своих исследованиях достаточно далеко и отточили навыки в достаточной степени, чтобы без опасений за собственные жизни отважиться наяву совершить путешествие в до боли знакомую и все же неизведанную лабораторию из снов.

Темпоральный генератор, законченный и усовершенствованный, громоздился перед нами, словно уродливое ископаемое родом из доисторической эпохи. Ни на что не похожий голос машины разносился по всему дому, он то повышался до пронзительного визга, то опускался до глухого бормотания. Ее полированные бока зловеще блестели, а вокруг, под самыми невообразимыми углами друг к другу, были установлены зеркала. Их поверхности ловили свечение электронных ламп, выстроившихся по росту на верхней панели машины, и наше творение купалось в этих святотатственных лучах.

Мы стояли перед генератором, и в волосах наших была седина, а на лицах морщины — признаки преждевременного старения. Мы принесли нашу молодость в жертву своим амбициям и непомерному любопытству.

За десять лет мы создали машину, способную, как я понимаю теперь, убить нас. Но тогда нашей самоуверенности не было пределов. Десять лет мы обрабатывали металл и стекло, укрощали и приручали загадочные силы природы. Десять лет мы обрабатывали собственные мозги, оттачивали восприятие и воображение, добиваясь того, чтобы образ таинственной лаборатории представал перед нашим внутренним взором, стоило только пожелать. И по мере того, как мы углублялись в работу, лаборатория стала нашей второй жизнью.

Скотт нажал кнопку на боковой поверхности машины, люк распахнулся, и перед нами открылась внутренняя камера, черная, как зияющая пасть чудовища. В этой темной утробе не было ни намека на грубую мощь и силу, которые чувствовались во внешности машины. И все же в ней таилось и то, и другое.

Скотт шагнул через порог угольно-черной камеры, опустился в кресло с откидывающейся спинкой и положил руки на пульт управления. Я втиснулся рядом и закрыл люк. Непроглядная тьма поглотила нас. Мы оба надели шлемы. Всесокрушающая энергия наполнила нас, запульсировала в наших телах, словно пытаясь разорвать их на куски.

Мой друг слепо вытянул руку. Я нащупал ее в темноте. Наши ладони сжались в крепком рукопожатии людей, отправляющихся навстречу неведомому.

Усилием воли я заставил себя сосредоточиться на лаборатории, напряженно вспоминая каждую деталь ее обстановки. Потом Скотт, должно быть, передвинул рычаг и запустил машину на полную мощность. Боль пронзила мое тело, потом возникло головокружение… А потом я позабыл о своем теле. Лаборатория была ближе. Она грозила меня захлестнуть, как волна. Я тонул, быстро приближаясь к ней, падая в нее. Я превратился в чистую мысль, несущуюся в заданном направлении… И мне было очень худо.

Мое падение прекратилось внезапно, толчка от столкновения с землей не было.

Я стоял в лаборатории. Пол под моими ногами был холодным — я ощущал это.

Я огляделся и увидел Скотта Марстона. Мой друг был абсолютно гол. Разумеется, мы оба прибыли обнаженными — темпоральный генератор не мог перенести одежду вместе с нами.

— Мы живы, — констатировал Скотт.

— И без единой царапины, — добавил я.

Мы переглянулись и серьезно пожали друг другу руки. Это был наш новый триумф, и рукопожатие с успехом заменило взаимные поздравления.

Потом мы стали разглядывать помещение, в котором очутились. Это было весьма колоритное место. Разноцветные жидкости застыли в блестящих сосудах. Мебель тонкой работы, сделанная из полированного переливчатого дерева, невозможно было отнести ни к одному из известных человеку стилей. В окна струился яркий и чистый дневной свет. Большие шары, свисающие с потолка, дополняли освещение, заливая лабораторию мягким сиянием.

Сквозь один из арочных проемов в комнату вплыл конус света — сливочно-белого, с ускользающим розоватым отливом. Мы со Скоттом во все глаза уставились на это диво. На первый взгляд, это был свет, но в то же время… Конус был непрозрачным, и хотя казалось, что он сияет неимоверно ярко, глазам не было больно смотреть на него.

Перевернутый вниз вершиной конус футов десяти высотой быстро приближался к нам. Его продвижение было абсолютно бесшумным. Ни малейшего подобия звука не нарушало тишину. Конус остановился в нескольких шагах перед нами, и у меня родилось ощущение, что он внимательно рассматривает нас.

Назад Дальше