Ночь для нее прошла в душевных терзаниях. На следующий день пополудни она увидела, как жилец вылетел из дома пулей. Франсуа Леско так спешил, что она не осмелилась его остановить и только спрашивала себя, куда это он мог так мчаться.
А он просто-напросто отправился в «Отель Генего» в надежде узнать новости о своей возлюбленной, поскольку ярость и гнев в нем уступили место беспокойству и раскаянию. Он не мог себе простить позавчерашней грубости. Чувствительные нервы актрисы наверняка не выдержали, и очень возможно, что она закрылась теперь у себя, больная, обессиленная… Конечно же, вчера она была не в состоянии играть на сцене и вряд ли сможет сегодня. И он спешил броситься к ее ногам, чтобы молить о прощении.
Но его поджидал сюрприз. В театре ему сказали, что накануне мадемуазель Мольер прекрасно играла, что она пребывает в полном здравии и сейчас преспокойно готовится к выходу на сцену. И тут же, забыв о своем обещании не показываться на представлениях, наш президент выкупил для себя одного большую ложу, предпочитая не смешиваться с толпой шумных молодых людей, которые загромождали пространство по обе стороны сцены[73], и надеясь, что так Арманда обязательно его заметит.
В тот вечер давали «Цирцею» Тома Корнеля[74], где главную роль, разумеется, исполняла Арманда Бежар. Когда она появилась на сцене в серебристом хитоне с большим вырезом, украшенном страусиными перьями и усыпанном блестками, Франсуа Леско в любовном порыве, забыв обо всех обидах, завопил так, что перекрыл шум аплодисментов:
– Никогда вы не были столь прекрасны! Не будь я и так без ума от вас, влюбился бы сегодня!
Пламенная декларация судьи рассмешила весь партер и вызвала снисходительную улыбку примадонны, которая давно привыкла к восторженным заявлениям поклонников. Но дело стало принимать нежелательный оборот, когда президент в пароксизме любовной горячки принялся посылать воздушные поцелуи, размахивая руками да еще издавая стенания, от которых чуть не посыпались декорации, делая упор на совершенстве игры актрисы и ее красоте.
Леско подмигивал, делая «особые» знаки глазами, говорил сам с собой и в конце концов устроил такой тарарам, что публика, которую первое время забавляли выходки этого славного малого, начала терять терпение. Подоспел полицейский и сделал ему вежливое предупреждение: либо он успокоится, либо его выдворят из зала.
Президент урок усвоил, но едва опустился занавес, опрометью бросился за кулисы, отыскивая уборную своей возлюбленной. Даже не дав себе труда постучаться, он с видом собственника ворвался к той, которую считал своей любовницей.
– Подите прочь, сударь! Какая дерзость! Что вам здесь нужно?
Франсуа закрыл за собой дверь, но не двинулся с места.
– Полноте, душа моя, успокойтесь и помиримся, наконец! Я пришел сюда молить вас о прощении… позвольте я помогу вам переодеться, вы любили, когда я…
И продолжая улыбаться, он приблизился к актрисе, отскочившей и спрятавшейся за ширму с возмущенным криком.
– Вы – сумасшедший, сударь! Не знаю, кто вы такой, но приказываю вам немедленно убраться! Невиданная наглость! Кто позволил…
– Кто позволил? Да вы сами, моя прелесть! Думаю, раз двадцать я помогал вам одеваться! И вы, не стесняясь, утверждаете, что меня не знаете?
Арманда Бежар не отличалась большим терпением, она продолжила его отчитывать и королевским жестом указала незваному гостю на дверь.
– Если я вас и не знаю, то догадываюсь, кто вы – безумный старик! Сударь, за кого вы себя принимаете?
Франсуа сел на стул, скрестил ноги и улыбнулся:
– За вашего любовника! Вы обходитесь мне слишком дорого, чтобы вам было позволено не узнавать меня при встрече.
Внезапно он встал со стула, и улыбка сошла с его лица.
– Довольно ломать комедию, Арманда! Помню, что обещал не появляться в театре, но ведь и вы обещали каждый вечер навещать меня.
– Вы утверждаете, что я вас навещала? Ваша любовница?! – взвыла актриса, едва дыша от ярости.
– Не просто утверждаю, клянусь! Прибавлю, что вы сильно меня разочаровали, я и не подозревал о вашем коварстве.
Звонкая пощечина прервала его защитную речь. Но президент быстро оправился. Чувство попранной справедливости позволило ему перейти в наступление. Состоялся «обмен любезностями» с помощью рукоприкладства, пока наконец актриса не вышла из себя и не позвала на помощь. На ее крики мгновенно сбежались поклонники из публики, актеры, театральные служащие и пара-тройка полицейских, за которыми послал директор.
Дрожа от возмущения, Арманда рассказала, что произошло, обвинив незнакомца в оскорблении достоинства и побоях, так что президента Гренобльского парламента, назвавшего, разумеется, свою должность и титулы, поместили в кутузку, как обычного воришку.
Ночь он провел в Малом Шатле[75]. Ночь, полную горечи и неудобств, которая навела Леско на еще более горькие размышления. Утром его освободили за солидный залог, и он продолжал настаивать, что Арманда Бежар была его любовницей и получила от него кучу подарков на значительную сумму, – больше он не считал нужным церемониться.
Актриса, полагая, что судебное дело против этого наглеца, богача, да еще и государственного чиновника послужит ей дополнительной рекламой, подала на обидчика в суд. Тут же было назначено расследование, и, естественно, главным свидетелем, названным Леско, оказалась госпожа Леду.
Мошенница во всем созналась, и через несколько дней Мария Симоне, так называемая Латурель, была задержана и помещена в тюрьму. Во время очной ставки ей пришлось встретиться и с президентом, и с Армандой Бежар. Трудно сказать, кто был больше удивлен: актриса, оказавшаяся рядом со своим двойником, или судья, увидевший наконец свою возлюбленную, чьей жертвой он оказался. Но если мадемуазель Мольер ушла, громко хлопнув дверью, то Франсуа Леско попросил и добился разрешения остаться наедине с той, кто его так ловко обманывал.
Свидание продолжалось довольно долго, и что там происходило, никто не знает. Но когда охрана явилась, чтобы увести задержанную в камеру, Мария рыдала горючими слезами, да и у президента были глаза на мокром месте.
Заседание суда состоялось семнадцатого сентября 1675 года. Приговор был вынесен следующий: президента Леско обязали выплатить двести ливров штрафа мадемуазель Мольер за нанесенное ей оскорбление словом и действием (речь шла о пощечинах). Госпожу Леду и Марию Симоне, именующую себя госпожой де Латурель, приговаривали к публичной порке «раздетыми и дважды – перед главными воротами Малого Шатле и домом мадемуазель Мольер». Затем судебными и городскими властями Парижа обе лишались права на проживание в столице сроком на три года; преступницам строжайше предписывалось соблюдать условия высылки под страхом смертной казни через повешение. Также каждой назначалась выплата штрафа в размере двадцати ливров в пользу короля, ста ливров в счет возмещения материального ущерба и морального вреда в пользу мадемуазель Мольер (для которой этот процесс оказался большой удачей!) и в счет судебных издержек.
Услышав приговор, Мария Симоне разразилась рыданиями, которые невозможно было унять. Привести приговор в исполнение должны были утром следующего дня.
Однако, когда полицейские стражи, которые должны были наблюдать за соблюдением приговора, явились в тюрьму, чтобы доставить пленниц на место исполнения первой части телесного наказания, где им предстояло раздеть преступниц и подвергнуть битью плетьми, они обнаружили там одну лишь госпожу Леду. Мария Симоне испарилась, как по волшебству, и никто не мог сказать, что с ней стало. Поговаривали о вмешательстве потусторонних сил, о колдовстве, о том, что ночью ощущался запах серы и странный шум доносился из камеры… но осужденная так и не была обнаружена.
Но кое-кто, кто не был ни дьяволом, ни его подручным, мог бы дать разъяснения любопытствующим, ибо пока плеть палача опускалась на сомнительные прелести Леду, к огромному разочарованию знатоков, рассчитывавших на более впечатляющий спектакль, по южной дороге мчалась карета с зашторенными окнами и без каких-либо опознавательных знаков.
И увозила карета, естественно, президента Франсуа Леско и Марию Симоне, с помощью золота избавленную от заточения, а заодно и от мерзости публичной порки, одна мысль о которой была судье невыносима.
Увидев их бок о бок – высокомерную, самодовольную и безжалостную Арманду и отчаявшуюся Марию, трогательную в своем неподдельном раскаянии, – Леско понял, что на самом деле он любил вовсе не мадемуазель Мольер, а ее очаровательную копию. Что касается девушки, то она была настолько признательна своему спасителю, что хотела только одного – посвятить ему жизнь – и клялась в вечной любви.
История заканчивается на этом месте, с которого начинается безраздельное счастье, купленное, увы, ценою скандала. Вернувшись в Гренобль, Франсуа Леско продал свою должность, женился на Марии и удалился из города, предпочтя сельское уединение, чтобы жить там вместе со своей любовью, обретенной столь странным образом. Купив земли в окрестностях Гренобля, он отгородился от всего и от всех с госпожой Леско и жил так скромно и тихо, что никто больше о них не говорил, что является лучшим подтверждением, что жили они счастливо.
История заканчивается на этом месте, с которого начинается безраздельное счастье, купленное, увы, ценою скандала. Вернувшись в Гренобль, Франсуа Леско продал свою должность, женился на Марии и удалился из города, предпочтя сельское уединение, чтобы жить там вместе со своей любовью, обретенной столь странным образом. Купив земли в окрестностях Гренобля, он отгородился от всего и от всех с госпожой Леско и жил так скромно и тихо, что никто больше о них не говорил, что является лучшим подтверждением, что жили они счастливо.
Что касается мадемуазель Мольер, то, как она и предполагала, судебный процесс поднял ее славу на небывалую высоту, не говоря уже о материальной выгоде; она достигла пика своей карьеры и вышла замуж с большой помпой тридцать первого мая 1677 года за пресловутого Герена д`Этрише. И таким образом укрепив фундамент своей «безупречной нравственности», актриса принялась прилежно обманывать мужа, что еще со времен Мольера прочно вошло у нее в привычку.
Однако положение рогоносца еще никого не свело в могилу: упомянутый Герен отомстил за себя, пережив свою легкомысленную супругу на двадцать восемь лет, и решил покинуть этот грешный мир лишь в почтенном возрасте девяноста двух лет… к несчастью для его наследников, почти лишившихся надежды!
«Лед» маркизы де СевиньеСуществует порода людей, для которых часы жизни идут либо слишком быстро, либо чересчур медленно, и сердце их бьется всегда невпопад. Любят они только тех, кто их не любит или еще не полюбил, а если и добиваются, чтобы их полюбили, то после самым естественным образом перестают испытывать к ним всякие чувства. Именно так было суждено прожить жизнь госпоже де Севинье, и она не узнала счастья разделенной любви.
Все началось с того, что предобрый аббат де Куланж представил племяннице юного маркиза де Севинье в надежде, что та обретет настоящую любовь на долгие годы. И впрямь не такая уж плохая мысль: двадцатилетний Анри де Севинье был красив, обольстителен, не богат, конечно, но зато носил одно из самых громких имен Бретани, а уж отвага маркиза могла соперничать лишь с его успехом у женщин.
И только одного опасался аббат: как бы Мария уж слишком не увлеклась этим любезным молодым человеком и, как следствие, потом не страдала. Однако восторги Марии де Рабютен-Шанталь после знакомства с Анри оказались весьма умеренными.
– Раз уж вы, дядюшка, выбрали его мне в супруги, я выйду замуж, и, надеюсь, мы будем счастливы.
Надежда очень сомнительная! Как такое могло произойти, если с детства ее сердце принадлежало двоюродному брату – искрометному Роже де Рабютену, ничуть не менее юному, красивому, храброму и обожаемому женщинами, чем Севинье, да еще и настоящему шалопаю! Но Роже, который менял дам как перчатки и уже не считал любовниц, демонстрировал по отношению к своей хорошенькой кузине лишь нежную привязанность, что абсолютно недостаточно для кандидата в супруги.
Севинье пришел в настоящий восторг от знакомства. И не случайно: восемнадцатилетняя Мария была восхитительна: свежий цвет лица, превосходные золотистые волосы и нежно-голубые глаза, напоминающие цветущий лен. Большой ценитель женской красоты, маркиз выждал ровно столько, сколько необходимо истинному соблазнителю: неделей позже он попросил ее руки. Получив согласие, он принялся ухаживать за будущей супругой по всем правилам, но с жаром… и наткнулся на мягкое безразличие, вызывающее раздражение у тех, кто привык к женскому вниманию. И не важно, что в скором времени прекрасная Мария будет ему принадлежать, он испытывал разочарование, что его ухаживания принимаются с такой холодностью, и довольно быстро вернулся к прежним привычкам, более не лишая себя других удовольствий между свиданиями с невестой.
Бракосочетание должно было состояться в мае. Но за несколько дней до торжественной церемонии в дом Куланжа пришла зловещая весть: маркиза де Севинье только что серьезно ранили на дуэли.
С тех пор как умер кардинал де Ришелье, а это случилось год назад, шальная парижская молодежь вновь готова была скрестить оружие по любому пустяку. Севинье, отъявленный дуэлянт, был одним из самых задиристых. И вот теперь безрассудная удаль привела его на край могилы в тот самый момент, когда ему предстояло вести невесту к алтарю.
Как приняла известие Мария де Рабютен? И представить невозможно! Узнав об опасности, грозившей ее легкомысленному суженому, она страшно разволновалась. Девушка до смерти испугалась, что потеряет того, кто еще вчера ей был совершенно безразличен. Снедаемая тревогой, вся в слезах, она часы проводила в церкви, моля Бога проявить милосердие к Анри де Севинье.
– Пусть он поправится, – шептала она в отчаянии, – и я никогда больше ничего не попрошу, Господи!
И небеса сжалились над ним, да и сам Анри был живуч как кошка, во всяком случае, три месяца спустя в церкви Сен-Жерве епископ Санлиский благословил их союз «для радостей и горестей». На следующий день новобрачные уехали в Бретань и поселились в замке Роше, очаровательном сельском строении с серыми стенами и голубой крышей, которое понравилось молодой супруге с первого взгляда.
– Здесь мы будем очень счастливы! – воскликнула она с детской восторженностью.
– Думаете? – пробормотал супруг без особого энтузиазма. – Скоро вы поймете, как скучна жизнь в деревне!
Перед ним вырисовывалась довольно мрачная перспектива долгого проживания в поместье, неизбежного при его скромных доходах и осторожности, проявленной аббатом де Куланжем. Последний выплатил причитавшуюся по контракту сумму приданого, но пока не передал во владение Марии все состояние ее родителей. Девушка еще не достигла предусмотренного законом совершеннолетия, и при том, что образ жизни Севинье был известен, со стороны дядюшки это было мудрым решением.
Так они прожили в Роше два года, и юная маркиза очень скоро поняла, что немного опоздала со своей любовью к супругу. Не успел миновать медовый месяц, как Анри показал себя таким, каким был на самом деле: легкомысленным, бессердечным, эгоистичным и мечтавшим лишь о приятной парижской жизни. Деревня вызывала у него смертельную скуку, жена – ничуть не меньшую, а когда Мария подарила ему дочь, он не стал скрывать разочарования:
– Для чего мне девчонка? Нам нужен наследник!
Молодая мать, конечно, втайне выплакалась, прижимая младенца к груди, и отныне перенесла на ребенка всю свою нерастраченную нежность. Девочка, кстати, росла прехорошенькой, и мать была очень счастлива.
Однако Анри не сиделось на месте. Едва желанное совершеннолетие Марии наступило, как он буквально впихнул в карету ее, еще не оправившуюся после родов, с дочерью и всем скарбом, и опрометью помчался в Париж. Наконец-то он вновь вкусит прелести столичной атмосферы, вернет себе то, что утратил на время: кабаре, приятелей-собутыльников, галантных дам и неизбежные поединки! Мария же со слезами на глазах смотрела, как исчезает из виду замок Роше, где она все устроила более-менее по своему вкусу и обрела покой.
Тем не менее, обосновавшись в красивом доме на улице Лион-Сен-Поль, госпожа де Севинье снова начала радоваться жизни, так как была счастлива встретиться с родными, а особенно с дорогим аббатом де Куланжем, «добрым другом», как она его называла и которого любила дочерней любовью. Радовалась она и тому, что вновь увидела старых друзей и обзавелась новыми, так что вскоре вокруг этой прелестной и образованной женщины, слегка манерной, но наделенной острым, живым умом, разговор с которой превращался в изысканное удовольствие, образовалось приятное сообщество. Там вели беседы о литературе и, конечно, обсуждали жизнь королевского двора. Анри был далек от этого круга, да и не пытался туда проникнуть. Хорошо еще, что время от времени он вспоминал, что женат.
Но это не мешало Анри обижаться на то, что друзья супруги его игнорировали. И он мстил, распространяя по городу слухи, что у его супруги «темперамент айсберга». Это сокровище ума обреталось в холодном как лед теле, а какой настоящий мужчина смирится с подобным?
Правда то была или неправда, однако «лед» Марии служил оправданием его многочисленным амурным похождениям. Анри почти не скрывал их, а жена не давала понять, что глубоко страдает. Осознавая, что в браке она потерпела полное фиаско, Мария приходила в отчаяние. Не нравилось ей и то, что супруг без зазрения совести транжирил ее деньги, и к тому моменту, как в 1648 году она родила, наконец, наследника, которого муж якобы ждал с нетерпением, он уже настолько от нее отдалился, что интересовался только своими любовными приключениями.
Похождения Севинье наделали столько шума, что кузен Марии – великолепный, дерзкий, неотразимый Роже де Рабютен – решил положить этому конец и как-то вечером пришел раскрыть ей глаза.
– Знаете, что он стал любовником Нинон де Ланкло? Весь Париж только о нем и говорит, ведь он в открытую хвастается и гордится своей победой!