Сухой просмоленный тес на крыше занялся в одно мгновение, как спичка. Новое зарево подпрыгнуло, озарило окрестности, метнулось направо, налево, вперед…
— Проклятье!
— Уходим!
— Всех сгною!
— Склады!
— Склады!!!
— Склады горят!!!
— СКЛАДЫ ГОРЯТ!!!!!
* * *— Больше одной в руки не давать!
— Проходите, не задерживайтесь!
— Куды прешь!
— Я с утра тут за этим мальцом занимала!
— Не помню я тебя!
— Вас тут не стояло, гражданочка!
— Не надо ля-ля! Я свои права знаю!
— Ты свои права мужу на кухне качай!
— Убери руки! Руки убери, кому говорят!..
— Не трогай меня, мужланка!!!
Конечно, всякий мало-мальски цивилизованный человек уже понял, что эти звуки издает не кто иной, как многорукое, многоногое, многоголовое и, самое главное, многоротое существо, которое заводится в любом населенным пункте после того, как известие о том, что продовольственные склады намедни сгорели дотла, становится общественным достоянием — очередь за хлебом.
— Кто же поджег склады, не знаете? — тихий интеллигентный голос.
— Нет, не знаю. Но говорят…
— Тс-с-с!
— Говорят, что кронпринц Сержио имеет к этому отношение…
— Куда смотрит его величество!.. Он бы такого никогда себе не позволил!.. Наверное.
— Молод ты еще, сынок. Не помнишь его, пока он еще просто братом короля был… А я во как помню! — присоединился тщедушный дедок с всклокоченными седыми волосенками на затылке. — Еще вот таким я его помню.
— И что?
— А-а, — махнул сухонькой ручной старичок. — Яблоня от яблока недалеко падает.
— Тс-с-с!
— Шарлемань Шестнадцатый, упокой его душу Памфамир-Памфалон, небось своему сынку такую бы взбучку задал!..
— Целых полчаса, наверно, выговаривал бы!
— Упокой его душу Памфамир-Памфалон…
— Чью?
— Сыночка маленького его, инфанта Шарлеманя, дитятко безвинное…
— Царствие ему небесное…
— Будет пухом земля…
— А я вот слышал…
— Тс-с-с!
— А я вот слышал, что не погиб его высочество тогда.
— Да не могет такого быть!
— А если может?
— А если правда?
— Тела-то тогда не нашли, сынки, помню я…
— А могилка чья в склепе?
— Пустая. Старого короля меч, вроде, говорят, нашли, а от наследника — ничего…
— Страх-то какой, боженька…
— Нынешний король, рассказывают, приказал буквально просеять весь пепел сгоревшей деревни, каждый камушек перевернул.
— Вон он как своего брата с племянником жалел! А вы говорите!..
— Ага, жалел.
— Пожалел волк кобылу…
— Тс-с-с!
— Заживо сгорели ведь, говорят…
— Ох, не приведи Господь!
— А кто говорит-то? Наш король и говорит!
— М-да…
— А что ж ему еще-то говорить-то? Что жив где-то маленький принц?
— Ага, жди, скажет…
— Тс-с-с!
— А чего ж он маленький-то? Сейчас-то ему, наверное, годков восемнадцать исполнилось бы…
— А то ведь поди и исполнилось…
— Кабы жив-то он был, не страдали бы мы так, поди, от семени крапивного…
— Тс-с-с!
— Тс-с-с!!
— Тс-с-с!!!
— А, может, и найдется еще. Памфамир-Памфалон поможет.
— Помоги ему всемогущий Памфамир-Памфалон!
— А, может, и взаправду…
— Да-а, всякое ведь бывает…
— Не задерживайтесь!
— Один каравай в руки!
— Проходи, проходи, красавчик, не тормози народ!
Заворачивая хлеб в платок, Иоганн Гугенберг быстро оглянулся и зашагал прочь. Надо было занести по дороге хлеб деду и встать в другую очередь.
Через пару кварталов, проходя мимо хвоста своей старой очереди, он украдкой кивнул заспанному Ерминку. Тот, не прерывая разговора, подмигнул ему в ответ.
План подпольного комитета по освобождению Ивана-царевича начинал действовать.
Вечером комитетчики собрались на втором этаже одного из трактиров мастера Вараса. На этот раз собирались тайно, говорили тихо, пили мало — Серый объявил сухой закон до окончания операции. Возражений не было. Гарри не в счет.
— Все идет как по писанному, — докладывал сеньор Гарджуло. — В общей сложности наша труппа побывала сегодня в сорока очередях. И только в одной Кастелло за его слова чуть не побили. Порвали костюм.
— Сторонники Шарлеманя-Томаса?
— Что он такого сказал?
— Он сказал, что при Шарлемане Шестнадцатом было ничуть не лучше, а даже хуже, и что он любит теперешнего короля, и особенно благородного кронпринца Сержио.
— Ха!
— Гут. Чем хуже, тем лучше, — приговорил Волк, уписывая любимые бананы в шоколаде.
— В моей очереди он бы камзолом не отделался, — самодовольно заявил Ерминок.
— Да, ночной поджог, кажется, вывел народ из себя.
— И теперь от нас будет зависеть, куда мы его приведем, — если бы у князя Ярославского был жилет, он, наверное, заложил бы за проймы большие пальцы и добавил: «Социалистическая революция неизбежна, батенька». И сам удивился бы. Но, ко всеобщему облегчению, жилеты на тот период только вышли из моды, и Вондерланд — несостоявшаяся колыбель — мог спать спокойно, хоть опасный момент и историческая месть были так близки…
— Я постоял в семи очередях, — начал свой доклад мастер Варас, — и…
На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, ударившись о загрустившего Гарри, что оптимизма ему не добавило, и в комнату влетел первопечатник.
— Друзья, — едва перевел он дыхание, — Я хочу сообщить вам принепре… пренипре… при-непри… плохую новость. Помните, мы говорили тогда, что у потерянных кронпринцев всегда есть талисман, по которым их опознают старые няньки?
— Не талисманы, а привычки.
— Не привычки, а родинки.
— Не няньки, а пастухи.
— Какие пастухи? Какие родинки? Я говорю про пропавшего кронпринца Шарлеманя!
— И садовники тоже.
— Какие садовники?!
— Ну, и?
— Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.
— Ну, и?
— Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, — отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.
— Что знает?
— Что видел?
— Что делать?
— Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.
— Во время Второго Пришествия?!
— Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого — дедушка не помнит, а может, и не написано это было.
— Сколько ему лет-то, твоему деду?
— С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, — обиделся юноша.
— Презренный бледнолицый, — пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.
— В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.
— Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? — озадачился Волк.
— Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви — первосвященник, второсвященник, третьесвященник там… И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует…
— Чего не существует? Маму… Наму… Муна… Пергамента?
— Медальона…
Повисла растерянная тишина.
— А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? — наконец проговорил Серый. — Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?
— Нельзя, — покачал головой Мур. — Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства — Черную Вдову — как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.
— А при чем тут косы? — не понял Серый.
— Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.
— А просто залезть с коня он не мог?
— Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, — уточнил Санчес.
— Метров пять? — снова переспросил Волк.
— Выше.
— Шесть?
— Не смешно, — обиделся за национальный фольклор Гарри.
— Я серьезно. Я понять пытаюсь.
— Выше.
— Шесть?
— Не смешно, — обиделся за национальный фольклор Гарри.
— Я серьезно. Я понять пытаюсь.
— Я думаю, метров пятьдесят, — высказал свое предположение мастер Варас.
— А что тебе тут не ясно? — поинтересовался Мур.
— Мне не ясно, зачем он ее освобождал, — пожал плечами Волк.
— Как — зачем? — настал черед вондерладцев удивляться. — Она была знатного происхождения, молода и красива, ее злодейски похитила и заточила в башню злая ведьма, а он полюбил ее с первого взгляда… Как обычно. А что, у вас, в Лукоморье, это как-то по-другому бывает?
— Молода?! По-вашему, триста тридцать три года — это молодость?! — Серый едва не подавился бананом.
— Какие триста тридцать три?! Ты что?!
— Ей было лет восемнадцать от силы! Я знаю эту легенду с детства — у нас ее каждый ребенок знает — и всем известно, что Рапунцель была…
— Смотри, Санчес, я сам не понимаю, — и князь Ярославский развел руками. — Посчитай-ка. Человеческий волос вырастает на тринадцать сантиметров в год. Предположим, что ее не стригли с самого рождения и что у нее волосы вырастали на пятнадцать сантиметров в год — так считать удобнее. Башня — пятьдесят метров. Делим, получаем триста тридцать три года. С копейками.
— Может, башня была не такая высокая? — тут засомневался и первопечатник. — Ну, метров двадцать…
— Сто тридцать три года?
— Или десять?..
— Шестьдесят?
— Или пять…
— Тридцать три года — уже лучше.
— Только какая же это неприступная башня — высотой в пять метров? — почесал в затылке Мур.
— А, может, она мыла голову народными средствами? — попытался спасти историческое наследие мастер Варас. — Например, моя бабушка по материнской линии в деревне мыла голову исключительно… э-э… исключительно… как же это… Ну, этим!.. А, вспомнил! Медом с дегтем! И волосы у ней отрастали очень быстро, так все говорили.
— После того, как ее остригали наголо? — фыркнул Гарри.
Хорошо, что под рукой у трактирщика не оказалось ничего тяжелого, большого или горячего.
— Друзья мои, не ссорьтесь! — воздел к противоборствующим сторонам худые руки сеньор Гарджуло. — Мы удалились от предмета! Мы так и не решили, что нам теперь делать, когда стало известно об этом загадочном талисмане!..
— Я знаю, что делать, — нахмурившись, положил широкую ладонь на плечо Гугенберга Мур. — Я помогу тебе пройти в королевский архив, а вы со своим дедом будете должны найти этот наму… маму… пергамент с изображением медальона.
— И поскорее, Иоганн, ладно? Пожалуйста… — умоляюще взглянул на первопечатника Волк. — Я очень беспокоюсь за Ивана…
* * *— …Не беспокойся, все кончится хорошо. Принц Роланд, протрубив в рог, выхватил из ножен свой верный Эскалибур и один бросился на врага. И язычники подумали, что если один человек, ничтоже сумняшеся, атакует целую армию, то, должно быть, за ним стоит страшная и могучая магия, которая испепелит на месте каждого, осмелься они противостоять отважному рыцарю, и смешались их ряды, и бежали они, побросав оружие, доспехи и коней. Так была одержана знаменитая победа в Холодном ущелье, ставшая переломным моментом во всей лотранско-салихской войне.
Иванушка лежал на пузе на затхлой соломе у самой стены соседней камеры и с открытым ртом слушал рассказ Кевина-Франка о дивных и великолепных странствиях и приключениях прославленного в веках принца Лотранского Безумного Роланда, давно взяв себе на заметку, если выберется из этого мерзкого подвала, в первую очередь достать где-нибудь книгу «Приключения лотранских рыцарей». Правда, надо отдать нашему царевичу должное, рот у него был главным образом открыт потому, что носом дышать поблизости от их единственного источника воды было просто невозможно. По крайней мере, долго.
— Здорово! — выдохнул Иван, когда повествование было окончено. — А этот принц Роланд — твой предок?
— Да. Он — основатель нашей династии. А это Холодное ущелье — вообще место беспокойное. Вот, например, буквально год назад во время охоты я там встретил дикого великана, и мы бились с ним два дня и три ночи. Вот это была заварушка!
— И кто победил?
— Ну, я, вроде… По крайней мере, над камином в спальне сестер прибита его голова.
— Какой ты молодец!
— А ты когда-нибудь встречался с великанами?
— Нет.
— А с драконами?
— Нет.
— А с троллями?
— Нет… Только с русалками, ведьмами и оборотнями.
— Класс! Расскажи!
Иванушка внутренне вздохнул, вспомнив, как все это происходило, набрал в грудь воздуха, и…
Теперь с раскрытым по непонятным причинам ртом слушал лотранец.
— …и тут они окружили избушку — их были сотни! Глаза их горели, как злобные бешеные уголья, а из оскаленных пастей сочилась ядовитая огненная слюна. Я приказал своим друзьям спрятаться в подполье, а сам с мечом в одной руке и луком со стрелами — в другой выступил вперед. «Ну, что, тошнотворные твари,» — обратился я к ним, и они взвыли в тысячу глоток от всепоглощающей ярости. — «Подходи по одному навстречу собственной погибели, презренные псы!» И они бросились на меня, как один…
* * *Гарри-минисингер, слегка для виду поломавшись, получил от князя Ярославского спецзадание, выполнить которое не мог никто, кроме него, и вообще, на него, затаив дыхание, смотрит весь прогрессивный Вондерланд, и ты просто не имеешь права наплевать на судьбы своей Родины, когда враг стоит у ворот столицы и отечество в опасности.
Короче, бард должен был сочинить песни («Баллады!» — снисходительно поправил Серого Гарри) про предательство некоего короля кое-какого государства, исчезновение одного законного наследника престола и его появление в недобрый для него час в одной древней столице, где коварный и злобный король этого некоторого государства заточил его в подземелье, чтобы не мог он объявиться и спасти свою неуказанную многострадальную страну от заклятого врага… врагов, не называя пока имен, но весьма прозрачно намекая на них. И, заодно, посмотреть, как народ будет на все это реагировать.
И вот теперь он сидел, подсунув под себя ноги и пуфик, на мостовой у музея, положив для прикрытия и материальной пользы перед собой широкополую черную шляпу, выпрошенную неделю назад у Гугенберга, и под перезвон лютни выводил:
С утра это было уже десятое место. Люди, только заслышав звон менестрелевой лютни, сбегались со всей округи, собирались толпами и глазели на арапа-минисингера. А, заодно, и слушали его песни (баллады) и пополняли бардовский бюджет.
И реагировали.
Внезапно упавшая на Гарри тень, содержащая слишком много острых углов и перьев для его душевного спокойствия, заставила слова канцоны застрять в горле.
Вокруг сразу посветлело — народ испарился как по мановению волшебной палочки, как будто его никогда тут и не было.
— Я ничего, — широчайше улыбнулся минисингер, не поднимая глаз, и быстро сгреб шляпу, пуфик и себя с земли. — Я просто так. Я уже ухожу. Все. Меня нет. Пока!
— Постой-постой! Куда это ты? — незнакомец ухватил его за куртку. — Ты откуда? Из Бганы? Нванги? Мсиваи?
Гарри оглянулся — и замер.
За шиворот его держал такой же черный человек, как и он сам. Только с кольцом в носу. И в доспехах королевского гвардейца.
— Ага, — голова барда кивнула, не спросившись мозгов. — Оттуда.
— Я так и думал!!! — взревел негр и заключил его в объятия. — Мсиваи! У них у всех такие нелепые шнобели! Это же в сорока километрах от нас! Я же из Манмавы! Земеля!!!
Менестрель почувствовал, что еще чуть-чуть — и его кости затрещат, последуя примеру лютни.
— Псти… — прошипел он последним воздухом в легких.
— Ох, извини, братишка, чуть не задавил тебя — но я уже десять лет земляков не встречал! Я уж, было, подумывал, что я со всего Узамбара на этом севере один! Ну, браток, как же я рад, как я рад! Просто счастлив!!! Пойдем, выпьем, бвана! Поболтаем хоть на родном языке — я уж его забывать тут, в этой дыре, стал!!! — и лейтенант, обхватив нового знакомого за плечи, поволок его в сторону одного из «Бешеных вепрей».
— Я не говорю по-вашему, — промямлил мини-сингер. — Меня похитили белые и увезли в Вондерланд, когда я был еще совсем маленьким ребенком.
Лейтенант, кажется, сильно расстроился, но быстро пришел в себя.
— Ну, ничего. Самое главное, что мы встретились. Кто бы мог подумать! В такой дали от дома! Во, блин! Тебя как зовут?
— Местные называют меня Гарри, — уклончиво отозвался певец, что есть силы стреляя глазами по сторонам в поисках хоть кого-нибудь, кто мог бы прийти ему на выручку. Но желающих вмешаться в воссоединение узамбарского землячества почему-то не было, и ему не оставалось ничего другого, как покорно тащиться за гвардейцем в кабак.