Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.
Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.
Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи и, задыхаясь, от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.
«Вымирающий вид», — вспомнил царевич. — «Может, последние в своем роду…»
Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы…
Были только он, она и бескрайнее синее небо.
Уходи, Иван. Они не заметят.
— …И превратился стеллийский царевич в дракона…
— …И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона…
— …И, завывая как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь…
— …И схватился со старым драконом…
— …И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом…
— …И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом… Ой…
— Извините, — машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоящей тут же рядом, потому, что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он наступал не больше пяти раз, и то случайно.
Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.
Проходя мимо Черной башни — при свете дня было ясно и несведущему в топографии Мзиури, что хоть черных башен в городе и много, но Черная башня была одна — Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.
Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то, очень похожее на улыбку.
Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.
Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся, рука полуподнята, все окна в башне были уже плотно прикрыты.
«Показалось,» — с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.
А в порту шел бой.
Раненые и убитые валялись повсюду, и к своему ужасу Иванушка узнал среди них некоторых членов команды «Космо» и героев.
Гаттерия не отпускала.
Заклинание сапогов-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: «Круббле-Краббле-Криббль!»
И тот час же из голенища полилась тягучая обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверно, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-Аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.
Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед ними — вечность…
Вечность…
Покой…
Сон…
Прах…
Трах!
Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.
Музыка умолкла.
Царевич сконфужено затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте, и куда подевались верблюды.
Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные — глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.
«Ешеньки-матрешеньки,» — изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. — «Это я их всех усыпил! Ну, ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то!? Надо наших скорее будить, да бежать, пока туземцы не проснулись!»
Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт «Космо», сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль мачтой от причала, уронить мачту в воду, упасть в воду самому, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса, и только после этого вспомнил, что как из каждого заклинания, из этого выход был простой — «Бумс».
«Бумс,» — прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться — проснулись все.
Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры, и не следует ли подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы «Космо», подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.
И только когда «Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта — вот она!!! А это — весло!!! Это ж козе понятно!.. Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть ВНИЗ!!! Быстрее!!!.. Возитесь, как улитки черепаховые!.. От берега нам надо плыть, от берега! Ну, сколько раз вам повторять, что берег — это там, где кончается вода!!!.. Тысяча морских чертей!!!..» уже приближалось к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости.
Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.
* * *Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно установила его в специальную подставку, сделанную своими руками, и оно заняло полноправное место в обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих предметов, обладающих минимумом ровной поверхности, на которую могло бы быть нанесено известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками изображение Нектарина.
Сюжеты сих картин разнообразием не грешили. Их единственным мотивом был Нектарин, совершающий разнообразные подвиги.
Вот миниатюра на пряжке — Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике — Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике — Нектарин, сражающийся со стоголовымим сторукими стоногими великанами. Трилогия сканью на жаровнях — Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи…
Куда ни кинь взгляд — все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или в открытую кричало о нем.
Что бы ни говорила родня.
Что бы ни твердили знакомые.
Что бы ни доносили сплетни.
Ведь это была Любовь.
Бескрайняя, как океан.
Чистая, как весеннее небо.
Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко вместе взятые.
Любовь с первой кружки.
* * *Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.
Уже вторую неделю, как ходил, крался и ползал он кругами вокруг дома сестер-грайий, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату — захватить единственное на троих око грайий при передачи от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц — горгон никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз — им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйийские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грайий, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.
Поставленные перед выбором — пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца — крестьяне и пастухи долго не колебались.
Тупое быдло!..
А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло!.. Так ведь можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости ведь за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются… И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя… Голову Горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру… Ха… Да если у меня будет голова Горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик… Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту…
Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..
Ну-ка-ся, ну-ка-ся…
Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансы, которые упускать было нельзя.
* * *— Ожерелья! Ожерелья! А кому ожерелья! Блестят-переливаются, на шейку надеваются! Ожерелья кто купил — верно денежку вложил! А кольца кому — колечки! Размеры для всякого человечка!
Снайперский пинок — и калитка, не успев охнуть, отлетела к забору.
— Девушкам-красавицам украшенья нравятся! Подходи, торгуйся, душка — уступлю, поди, полушку!..
Зыркнув по сторонам и не приметив ни одной живой души ни в цветнике, ни во дворе, отрок Сергий разухабистой походкой завзятого коммивояжера направился в дом, размахивая на ходу сверкающими связками трофейных драгоценностей.
— Гребни-серьги-кольца! Хочется — не колется!..
Прихожая… Никого. А туда ли я попал-то вообще?.. Как-то это подозрительно не так… Честно говоря, я что-то вроде пещеры ожидал… Или там развалин каких… Ну, да ладно. Пришел — все посмотрю. Авось, глядишь — у хозяев спрошу, где этих замшелых старушенций искать. Где-то поблизости должны уж совсем быть… Как их там?.. Ага. Энохла, Мания и Агапао.
Куда теперь? Налево? Направо? Прямо? А, может, дома нет никого? По грибы ушли? Ладно, пошли направо — начало осмотра…
Судя по жестким, прибитым к полу стульям и дырявой над ними крышей это была комната для приема гостей. Пустая. А вон еще куда-то дверь. Может, хозяева там…
— …Убит!
— Е-4!
— Ранен!
— Е-5!
— Ранен!
— Е-6!
— Мания!!!
— Убит?
— Так не честно!!!
— Ну так убит, или нет?
— Ты жульничаешь!
— Кто? Я?! Как бы это, интересно мне знать?!
— Не знаю! Но как-то!
— Ха!
— Ты подглядываешь!
— Сама ты подглядываешь! Глаз у Энохлы!
— Все равно! Почему ты тогда в семнадцатый раз подряд выигрываешь?!
— Это не я подглядываю, это ты играть не умеешь!
— Ха! Ну, давай тогда в шахматы.
— Не хочу.
— Ну, в шашки.
— Тошнит.
— А когда тошнить перестанет?
— Не скоро! Уже от одного этого слова — «шашки» — тошнит! Бе-е-е!..
— Ну, тогда давай в города.
— При существующем уровне урбанизации это игра на пять минут!
— И в деревни.
— На шесть!
— Тогда в го.
— Опять!.. Фу-у-у!..
— Ну, тогда сходи, возьми у Энохлы глаз и поработай в свинарнике!
— Нет, давай лучше в шахматы.
— Конь g-1 на f-3!
— Ты играешь этот дебют уже в семьдесят четвертый раз!
— А он мне нравится!
— Пешка на а-6!
— А сама-то!..
«Это они?!» — Волк осторожно просунул голову в слегка приоткрытую дверь.
Сказать, что увиденное жилище и его обитательницы абсолютно не соответствовали составленному им мысленному образу — значит, не сказать ничего. Где отвратительные старухи с грязными спутанными космами? Где ветхая избушка с затхлыми, заплесневелыми рушащимися стенами?..
В уютной светлой комнате, густо заселенной скульптурами мускулистых воинов из белого и розового мрамора, на двух соседних диванчиках в обществе бескрайних подносов со всевозможными фруктами, печеньем, булочками и лепешками с вареньем развалились две пухленькие старушки лет под восемьсот-девятьсот, с сиреневыми кудрявыми волосами и в розовых гиматиях. Рядом, на кругленьком кривоногом столике, стояло блюдо с финиками в меду и амфора с лимонадом. Пол был усеян бесчисленным множеством желтых и голубых подушек всех возможных форм и размеров — наверное, на тот случай, если хозяйкам комнаты надоест лежать на диванах и они захотят сменить обстановку. Из огромного распахнутого в сад окна доносилось пение птичек, запах цветущих магнолий и навоза и чье-то отдаленное, но действующее на нервы ворчание. Серый не удивился бы, если бы узнал, что это была та самая Энохла, наверное, такая же розовенькая и жизнерадостная.
Но что-то было не так.
Чего-то не хватало.
Чего-то такого, что обязательно должно было здесь присутствовать.
И он понял, чего.
Пергамента, чернильницы, перьев, шахмат, шашек и го.
Все партии игрались грайями в уме. Чтобы не сказать, «вслепую».
Во дают, старые вешалки!.. Интеллектуалки!.. Таким мои бусики-браслетики и даром не нужны, поди… Юхнулся мой планчик-то…
Единственно верное решение пришло мгновенно.
— А почему вы не играете в марьяж? Или в покер? Или, наконец, в «дурака»?
Старушки, как по команде, повернули головы в его сторону.
«Во что, во что?» и «А что это такое?» прозвучали почти одновременно.
— Это — известные карточные игры. Хотите, научу? — и, не дожидаясь ответа, Серый небрежно бросил на пол содержимое ювелирного магазина среднего достатка, и из потайного кармана штанов извлек любимую колоду весьма кстати крапленых карт.
— Я — коробейник Ликандр. Хожу по миру, продаю всякие безделушки — золотишко-серебришко, камешки разные самоцветные… Но самое главное мое сокровище вот. Называется «карты», — ловким жестом разделив колоду пополам, протянул он пощупать картонные прямоугольники грайям. — С их помощью можно развеселиться, если скучен, завести друзей, если одинок, разбогатеть, если беден… Ну, или наоборот… Впрочем, это уже не интересно.
— Ты что думаешь? Что мы не знаем, что такое карты?
— Может ты считаешь, что мы и гадать-то не умеем?
— А при чем тут гадать? — несмотря на отсутствие зрителей, картинно пожал плечами Волк. — В них играть надо, а гадать можно и на апельсинах!
— В карты?
— Играть?
— Ясен день! А вы что думали? Ну так научить, или как?
— Учи, коли не шутишь!
— Бери печенье, Ликандр! Наливай лимонад!
— Садись поближе, гостенек!
— Ну-с, — важно произнес Серый, пристроившись на самом большом пуфике и протирая о рукав банан в шоколаде. — Начнем с «дурака»…
Через час под его чутким руководством Мания выигрывала у Агапао уже пятую партию подряд. К обоюдному восторгу проигравшая старушка залазила под рахитичный столик и кукарекала, с грохотом переворачивая при этом все, что находилось в пределах досягаемости ее коротких ручек и ножек.
Одной из первых пала жертвой расписная амфора.
Хоть Серый и успел перехватить ее в последний момент, но все равно было уже слишком поздно. От удара об единственные в комнате десять квадратных сантиметров пола, не занятых подушками, она треснула, и остатки липкой сладкой жидкости веселым ручейком закапали на руки лукоморца.
— Тьфу ты, зараза, — громко выразил он свое отношение к происшедшему и поскорее выбросил негодную посудину за окошко в крапиву. Там, похоже, она приземлилась на что-то мягкое, что издало звук, странно похожий на «Ой».
— Кажется, я поросенка вашего пришиб…
Предположение Серого вызвало новый приступ хохота.
— Нашего!..
— Они у нее по три раза в день разбегаются!
— Опять, наверное, Энохла сама с собой в нарды играет!
— А почему она не играет с вами?
— Потому, что третий — лишний!
— И бурак выдергивать кто-то должен!
— Не бурак, а бурьян!
— Еще одна юная натуралистка на мою голову!..
— Горожанка изнеженная!
— И вообще — свиньи, куры, сад, цветник — это была ее идея.
— Цветы хорошо пахнут.
— Она думала, что мы тоже будем там работать!
— Она точно не думала, что ТЫ будешь там работать.
— Она же из ума выжила! Грайии — копаться в земле! Она бы еще коз пасти пошла! Или на кифаре на виноградниках играть!..
— Ну, Мания, не будь такой жестокой. На кифаре она играет не так уж и плохо…
— Да, неплохо. Если бы у нас было одно ухо на троих! Ее понятие о сельской жизни меня убивает! Жимолость!.. Цыплята!.. Еще немного — и крестьяне вообразят, что здесь поселилась Фертила и начнут паломничество!
— Хоть какое-то будет разнообразие… — неожиданно вздохнула Агапао.
— Тебе очень хочется с ней поссориться?
— Мне очень хочется найти наше предназначение… — неожиданно посерьезнела Агапао.
— О-о-о!.. Начинается!.. — в картинном отчаянии хватаясь за голову, простонала ее сестра. — Хочется-перехочется!
Тут волчье любопытство не выдержало.
— Извините, конечно, бабушки, что лезу не в свое дело… Но о чем это вы все толкуете? Какая кефира? Какие цыплята? Какое предназначение? И почему все-таки ваша Энохла с вами не играет?
— Я же сказала: третий — лишний!
— Ладно, не обращай внимания, вьюноша, — махнула рукой Агапао.
— В самом деле! Давай-ка лучше показывай следующую игру!
— Да-да, как ее!..
— Покер. Только понадобится бумажка. Или пергамент. Или папирус. Что там у вас изобрели, чтобы вести запись…
Вдруг Волк растерянно замолк.
— Вон, возьми пергамент в ореховом шкафчике в углу.
— Чего молчишь-то? — первой забеспокоилась Мания.
— Ты что, забыл, как в него, этот покер, играть? — встревожилась Агапао.