Заглянув ему через плечо, Фринк увидел эскиз браслета с орнаментом из расходившихся и переплетающихся линий.
— А разве еще существует рынок ювелирных изделий? — спросил Фринк.
Все, что он когда-либо видел, это традиционные, даже старинные, изделия из прошлого.
— Кому нужны современные американские вещи? Их не существует вовсе, во всяком случае теперь, после войны.
— Сам создай рынок, — посоветовал сердито Мак-Карти.
— Ты хочешь сказать, что и продавать я буду сам?
— Пусти их в розничную продажу через магазин, вроде… как он называется? На Монтгомери-стрит — большой шикарный магазин произведений искусства.
— «Американские художественные промыслы», — сказал Фринк.
Он никогда не заходил в магазины столь дорогие и фешенебельные, как этот, так же как и подавляющее большинство американцев. Только у японцев были такие деньги, чтобы делать покупки в подобных магазинах.
— Ты знаешь, что там продают? — спросил Мак-Карти. — И на чем наживают состояния? На тех чертовых серебряных пряжках для поясов из Нью-Мексико, которые делают индейцы. Всякий хлам, который производят для туристов. Это считается модным искусством.
Какое-то время Фринк разглядывал Мак-Карти, не решаясь открыть рот, а потом сказал:
— Я знаю, что они там продают. И ты тоже знаешь.
— Да, — сказал Мак-Карти.
Они оба знали, потому что имели к этому делу самое прямое отношение, и довольно давно.
Официально «Уиндем-Матсен корпорейшн» занималась выпуском решеток из кованого железа для лестниц, балконов, каминов и для декоративных украшений жилых зданий, все на базе массового производства, по стандартным чертежам. Для каждого сорокаквартирного здания штамповалось одно и то же изделие сорок раз подряд. С виду «Уиндем-Матсен корпорейшн» была металлургическим предприятием. Но вдобавок к этому она занималась еще и другими делами, и именно оттуда она получала настоящие прибыли.
Используя большое количество тщательно подобранных инструментов, материалов и оборудования, «Уиндем-Матсен корпорейшн» непрерывным потоком выпускала подделки американских изделий довоенного производства. Эти подделки осторожно, со знанием дела выбрасывали на оптовый рынок произведений искусства, вливая в реку подлинных вещей, собираемых по всему континенту. И так же, как при коллекционировании почтовых марок и монет, никто не мог оценить фактический процент подделок, находившихся в обращении. И никто — в особенности торговцы, да и сами коллекционеры — не хотели этого делать.
Когда Фринк ушел с работы, на его верстаке лежал наполовину законченный револьвер фирмы «Кольт» времен освоения западных территорий. Он сам сделал отливку в собственного же изготовления формах и теперь был занят ручной шлифовкой деталей. Рынок огнестрельного оружия времен Гражданской войны и освоения западных земель был неограниченным: «Уиндем-Матсен корпорейшн» могла продать все, что производил Фринк. Это и было их специальностью.
Медленно подойдя к своему верстаку, Фринк взял еще не обработанный, покрытый заусенцами шомпол револьвера.
Еще дня три— и револьвер был бы закончен. «Да, — подумал он, — приличная работа». Эксперт, конечно, мог бы определить разницу, но коллекционеры-японцы не были знатоками в точном значении этого слова, у них не было ни эталонов, ни методов проверки для того, чтобы судить о подлинности изделия.
Насколько ему было известно, им фактически и в голову не приходило хоть сколько-нибудь сомневаться в исторической подлинности предметов или произведений народных ремесел, продаваемых на западном побережье. Возможно, когда-нибудь такая мысль все-таки придет им в голову— и тогда пузырь лопнет, а вместе с ним лопнет и рынок подлинных изделий. В соответствии с законом Грешэма, подделки подрывают ценность подлинников. В этом, без сомнения, была причина отсутствия проверок: ведь в конце концов все оставались вполне довольны.
Фабрики и заводы, разбросанные по разным городам, выпускали продукцию и имели свою прибыль. Оптовики передавали вещи дальше, а хозяева магазинов выставляли их и рекламировали. Коллекционеры раскошеливались и, удовлетворенные, везли свои приобретения домой, чтобы произвести впечатление на любовниц, жен, коллег и друзей.
Так же, как с послевоенными грудами бумажных денег, все шло прекрасно, пока никто не задавал вопросов. Никому не причинялось никакого ущерба, пока не придет день расплаты. Тогда расплатятся все. Но пока никто не разговаривал об этом, даже те, кто зарабатывал на жизнь производством подделок. Все отказывались думать о том, что они делают, занимаясь только чисто техническими вопросами.
— Давно ты не пробовал сделать что-нибудь оригинальное? — спросил Мак-Карти.
Фринк пожал плечами.
— Много лет. Я могу скопировать все, что угодно, довольно аккуратно, но…
— Ты знаешь, о чем я думаю? Я думаю, что ты заразился у нацистов идеей о том, что евреи не способны творить, что они могут заниматься лишь имитацией и торговлей, посредничеством.
Он безжалостно уставился на Френка.
— Может быть, так оно и есть, — сказал Френк.
— А ты попробуй. Сначала сделай эскизы. Или сразу поработай с металлом. Поиграй, как дети играют.
— Нет, — сказал Фринк.
— Веры у тебя нет, — сказал Мак-Карти. — Ты ведь окончательно ее похоронил, верно? Веру в себя. Очень плохо. Потому что я уверен— ты в состоянии сделать это.
Он отошел от верстака.
«Да, очень плохо, — подумал Фринк. — И тем не менее это правда. Я не могу по принуждению обрести веру или энтузиазм одной лишь решимостью. Этот Мак-Карти, — думал он, — чертовски хороший начальник цеха. Он обладает способностью пришпорить человека, заставить его выказать все свое умение, превзойти себя даже наперекор себе же. Прирожденный руководитель. Почти ведь вдохновил меня, пусть хоть на мгновение, но вот он отошел— и энергия ушла в песок. Жаль, что не захватил своего Оракула. Можно было бы спросить у него совета, воспользоваться плодами его пятитысячелетней мудрости». И тогда он вспомнил, что экземпляр «Книги перемен» есть в комнате отдыха конторы корпорации Уиндема-Матсена. Он прошел через цех в контору, а оттуда в комнату отдыха.
Усевшись на стул из хромированных трубок с пластиковым сиденьем, он записал свой вопрос на обратной стороне конверта: «Следует ли мне заняться частным бизнесом в области прикладного искусства, как мне только что советовали?» После этого он стал бросать монеты.
В последней строке выпала семерка, затем он определил вторую и третью. Нижнее трехстишие, как он определил, было Чиен. Все выглядело неплохо, потому что Чиен означало творчество. Затем строка четвертая с переходом на восьмерку: Джин. И строка пятая также дала переход на восьмерку, тоже Джин.
«Боже, — подумал он взволнованно, — еще одна строчка Джин, и выйдет гексаграмма одиннадцать».
Так, спокойно. Очень благоприятный исход. Или…
Руки его задрожали, позвякивая монетами.
Строка Янг и, следовательно, гексаграмма двадцать шесть. Та Чу, Усмиренная Сила Величия. И та и другая строки были благоприятными, третьего не было. Он бросил три монеты.
Джин значит покой.
Открыв книгу, он прочел соответствующее разъяснение:
«Покой. Малое уходит.
Приближается нечто великое.
Большая удача. Успех».
«Значит, я должен поступить так, как сказал Мак-Карти. Завести свое маленькое дело».
Осталось только определить скользящую строку. Он перевернул страницу. Какой там текст?
Он не мог вспомнить, но скорее всего благоприятный, потому что сама гексаграмма была очень удачной. Союз небес и земли — однако первая и последняя строки были за пределами шестиугольника.
Глаза его нашарили нужное место и тут же выхватили его:
«Стена рушится назад в ров. Сейчас не нужна армия. Пусть твои появления будут известны в твоем городе. Упрямство ведет к унижению».
Полное банкротство! Он вскричал от ужаса. Дальше следовал комментарий:
«Перемена, о которой упоминалось в центре гексаграммы, уже начала осуществляться. Стена города погружается назад в ров, из которого она была воздвигнута, близится час гибели».
Это была, без всякого сомнения, одна из самых страшных строк в книге, содержащей более трех тысяч строк. А вот суждение гексаграммы тем не менее было хорошим.
Так чему же ему следовать? Почему такая огромная разница? Такого с ним еще не случалось. В одном пророчестве смешались и большая удача, и гибель. Что за сверхъестественная судьба? «Я, должно быть, нажал одновременно на две кнопки», — решил он.
Черт, но ведь случиться должно или одно, или другое. А вместе? Разве может одновременно выпасть и большая удача, и гибель?
Или… может быть, ты…
Ювелирный бизнес завершится полным успехом, суждение относится именно к нему. А вот строка, чертова скользящая строка. Она относится к чему-то более глубокому, она указывает на какую-то катастрофу в будущем, возможно, и не связанную с ювелирным делом.
Ювелирный бизнес завершится полным успехом, суждение относится именно к нему. А вот строка, чертова скользящая строка. Она относится к чему-то более глубокому, она указывает на какую-то катастрофу в будущем, возможно, и не связанную с ювелирным делом.
«Но тем не менее мне уготована какая-то зловещая судьба. Война! — подумал он. — Третья мировая! Два миллиарда будут убиты, наша цивилизация будет стерта с лица Земли. Водородные бомбы градом падут на нас. Ну и ну! Что же происходит? Неужели я буду как-то причастен к ее возникновению? Или другой какой-то бедолага, которого я даже не знаю? Или мы все будем виноваты в этом? Во всем виноваты эти физики с их теорией синхронности, по которой каждая частица неразрывно связана со всеми остальными: любой случайный шаг может нарушить равновесие Вселенной. И все это превращает жизнь в забавную шутку, над которой некому будет посмеяться. Я открываю книгу и читаю отчет о будущих событиях, которые сам Бог затеял по рассеянности и о которых хотел бы забыть. А кто я есть? Стоит ли меня принимать во внимание? Мне нужно забрать свои инструменты и электрооборудование у Мак-Карти, открыть мастерскую и заняться своим пустячным бизнесом, не обращая никакого внимания на эту последнюю жуткую строку, работать, творить по своему собственному разумению до самого конца, стараться изо всех сил, пока не рухнут стены на всех нас, на все человечество. Вот о чем поведал мне Оракул. Злой рок, так или иначе, скоро уничтожит нас всех, но пока что у меня есть чем заняться. Я должен воспользоваться своим разумом, своими руками. Суждение относилось только лично ко мне, а последняя строка — ко всем нам. Слишком уж ничтожен я сам по себе, могу только прочесть то, что написано, поднять взор к небу и склонить голову, а затем упорно трудиться, как если бы я ничего не знал из того, что ждет меня впереди. Оракул не ожидает от меня ничего иного, не ждет, что я начну бегать туда-сюда по улицам и вопить что есть мочи, привлекая внимание прохожих. А может ли кто-нибудь из нас изменить ситуацию? Все мы вместе, или кто-то по-настоящему великий, или кто-то по-настоящему счастливый сможет оказаться в нужном месте. Совершенно случайно, в результате слепой удачи. И вся наша жизнь, вся наша планета висят на тонком волоске этой случайности».
Закрыв книгу, он вышел из комнаты отдыха и пошел в цех. Увидя Мак-Карти, он помахал ему рукой, чтобы тот отошел в сторону и они могли бы продолжить разговор.
— Чем больше я думаю об этом, — сказал Фринк, — тем больше мне нравится твоя идея.
Прекрасно, — сказал Мак-Карти. — Теперь послушай. Тебе нужно сделать вот что. Ты должен достать деньги у Уиндема-Матсена. Он подмигнул Фринку.
Я придумал, каким образом. Я собираюсь тоже бросить эту работу и присоединиться к тебе. Ты видел мои эскизы? Разве они плохи? Ведь хорошие же, я знаю.
Конечно, — сказал Фринк, несколько смутившись.
— Давай встретимся вечером после работы у меня дома. Приходи часов в семь, пообедаешь со мной и с Джоанной, если только вытерпишь мою ребятню.
— О’кей, — заключил Фринк.
Мак-Карти хлопнул его по плечу и отошел.
«Я проделал большой путь, — сказал Фринк самому себе, — за эти десять минут».
Страха и тревоги уже не было, был только азарт.
«Все произошло так быстро», — подумал он, подойдя к своему верстаку и собирая инструменты. — Наверное, такие перемены так и происходят. Появляется благоприятная возможность…
Всю жизнь я ждал этого. Когда Оракул говорит: «Что-то должно быть достигнуто», — он именно это и имеет в виду. Время поистине великое. Какое сейчас время? Именно в этот момент? Оракул говорит, что надвигается «Усмиренная Сила Величия». Джин становится Янгом. Все движется. Строка скользит, и появляется новое мгновение. Я так спешил, что не заметил этого, возможно, ошибся, выхватив взглядом не то место. Держу пари, что именно поэтому я и наткнулся на эту жуткую строку, и благоприятная гексаграмма стала зловещей. Какой же я осел!»
Однако, несмотря на свое возбуждение и оптимизм, он не мог просто взять и выбросить из головы эту строку.
«И все же, — подумал он с усмешкой, — придется постараться. Вдруг до вечера удастся забыть о ней, будто ничего не случилось. Да, я почти уверен, потому что это совместное с Эдди предприятие действительно может вылиться в нечто крупное. Я уверен, что у него безошибочный нюх. Да и я еще не сказал последнего слова. Сейчас я ничего из себя не представляю, но если я смогу провернуть всю эту затею, то, может быть, мне удастся вернуть Юлиану. Я знаю, что ей нужно, она заслуживает человека, представляющего собой кое-что имеющее вес в обществе, а не какого-то там чокнутого. Когда-то в прежние времена мужчины были мужчинами. Тогда, до войны, а сейчас… Не удивительно, что она скитается с одного места на другое, от одного мужчины к другому, ищет что-то и даже не осознает, кто она есть и каковы ее биологические потребности. Но я-то знаю, и эта затея Мак-Карти, чего бы не стоило, поможет мне ради нее добиться успеха».
* * *Роберт Чилдан закрыл магазин «Американские художественные промыслы» на обед. Обычно он переходил улицу и ел в кафе напротив. И всегда он уходил не больше, чем на полчаса а сегодня и того меньше — на двадцать минут. Воспоминания о тяжких испытаниях, перенесенных им при встрече с мистером Тагоми и персоналом Торгового Представительства, совершенно испортили ему аппетит.
Возвратившись в магазин, он твердо сказал себе: пора менять тактику и, не отзываясь на телефонные вызовы, все дела устраивать в магазине.
На визит к Тагоми ушло около двух часов, это очень много. Уже почти два — открываться снова слишком поздно. За целых полдня он продал всего одну вещь, эти часы с Микки-Маусом — довольно дорогой предмет, но…
Он открыл дверь магазина, подпер ее и вошел в подсобку повесить пальто.
Когда он вновь появился, то обнаружил в магазине покупателя. Белого. «Ну и ну, — подумал он. — Сюрприз».
— Добрый день, сэр, — сказал Чилдан. Он слегка поклонился. Вероятно, какой-нибудь «пинки». Худой, довольно смуглый, хорошо, по моде одетый, а держится скованно, лицо поблескивает от пота.
— Добрый день, — пробормотал посетитель.
Он двигался по магазину, осматривая витрины.
Затем неожиданно подошел к прилавку, сунул руку в пальто, достал небольшой кожаный футляр для визитных карточек и выложил цветную, изысканно отпечатанную карточку.
На карточке была эмблема Империи и воинские знаки отличия. Военно-морской флот. Адмирал Харуша. Роберт Чилдан с волнением рассматривал ее.
— Корабль адмирала, — объяснил покупатель, — в настоящее время находится в заливе Сан-Франциско. Авианосец «Сиокаку».
— О, — отозвался Чилдан.
— Адмирал Харуша до сих пор еще не посещал западного побережья, — продолжал объяснять покупатель. — У него масса пожеланий, и среди них — посетить ваш знаменитый магазин. На Родных Островах только и говорят об «Американских художественных промыслах».
Чилдан поклонился, не в силах дольше скрывать восторг.
Однако, — продолжал мужчина, — из-за большого количества назначенных встреч адмирал не сможет нанести персональный визит в ваш уважаемый магазин. Поэтому он послал меня. Я — его поверенный.
— Адмирал — коллекционер? — спросил Чилдан.
Мысли его лихорадочно работали.
— Он — любитель искусств. Он истинный знаток, но не коллекционер. То, что он хочет, предназначено для подарков, а именно: он желает преподнести каждому офицеру своего корабля какой-нибудь ценный исторический предмет, что-либо из легкого стрелкового оружия времен легендарной американской Гражданской войны.
Мужчина на мгновение замолчал.
— Всего на корабле двенадцать офицеров.
«Двенадцать пистолетов времен Гражданской войны,—
подумал про себя Чилдан. — Это будет почти десять тысяч долларов».
Он затрепетал.
— Насколько известно, — продолжил поверенный адмирала, — ваш магазин продает такие бесценные старинные предметы, будто сошедшие со страниц американской истории и, увы, слишком быстро исчезающие в бездне времени.
Подбирая слова самым тщательным образом — позволить себе упустить такой случай, совершить хотя бы одну малейшую оплошность он не мог, — Чилдан сказал:
— Да, правда. Я располагаю наилучшим в Тихоокеанских Соединенных Штатах ассортиментом оружия времен Гражданской войны. Я буду счастлив оказаться полезным адмиралу Харуша. Должен ли я собрать эту прекрасную коллекцию и привезти на борт «Сиокаку»? Может, к вечеру?
— Нет. Я произведу осмотр здесь.
Двенадцать. Чилдан стал подсчитывать в уме. У него сейчас не было двенадцати, у него было только три. Но он мог бы приобрести двенадцать, если ему повезет, в течение недели через различные каналы, например, посылка авиапочтой с Востока и связи среди местных оптовиков.