— Сделайте здесь настоящую яму и вызовите челов, — грубовато бросил Сантьяга. — Пусть развлекутся.
Глава 2
«Сенсация! Трагическое происшествие рядом с зоной Кадаф! Только что стало известно о дерзком убийстве нава прямо у стен Кремля! Подробностей пока нет, сообщения с места трагедии противоречивые, мы пытаемся получить комментарии в пресс-службе Темного Двора, но безуспешно. Оставайтесь с нами…» («Тиградком». Экстренный выпуск)
«Провалившийся асфальт — теперь и в Кремле! Известная и надоевшая всем болезнь московских улиц добралась до самого центра. Сегодня в полдень, неподалеку от Кутафьей башни, на глазах у многочисленных туристов, на мостовой образовалась огромная, длиной не менее двадцати ярдов, яма. И лишь по счастливой случайности никто не пострадал. Коммунальные службы обещают ликвидировать этот позор в самые быстрые сроки, но, может быть, уродливая яма, возникшая рядом с президентским кабинетом, заставит нашего мэра…» («Вести-Москва»)
* * *Южный Форт, штаб-квартира семьи Красные Шапки.
Москва, Бутово, 7 июня, вторник, 15:06
— Ты броник надел? — поинтересовался Контейнер, с подозрением глядя на фюрера. — А то я знаю, ты не любишь.
— Нафел, нафел, — махнул рукой Кувалда. — Пошли.
— Хорошо надел? Все подтянул? — С тех пор как всезнающий Иголка растолковал ему, какую необычайную важность имеет живой фюрер для их благополучия, Контейнер утроил бдительность и, случалось, действовал одноглазому на нервы сильнее въедливого приятеля.
— Не первый раз, мля.
— А горшок?
— Сам ты горшок!
— Надел, спрашиваю?
— Как спрашиваешь?! — возмутился фюрер.
— Вслух, твое высокопревосходительство. Надел?
— Мля, Контейнер, ты мне мама, что ли?
— Типа того, — серьезно подтвердил боец.
— Типа, пока ты жив, великофюрерское высочество, мы тоже живы, — встрял в разговор Иголка. — Так что мы тебе и мама, и папа, и даже бабушка, мля.
И клацнул дробовиком.
— Урофы.
— Какие есть.
— Лафно! — Одноглазый понял, что телохранители не отстанут, и стянул шелковую бандану, продемонстрировав спрятанный под ней металлический колпак. — Сойфет?
— Типа того, — кивнул Контейнер. — «Дырку жизни» приготовил?
— Заткнись! — Фюрер вернул бандану на место, вздохнул и приказал: — Впереф!
Контейнер снял автомат с предохранителя и встал возле двери.
— Приготовились.
Палец Иголки лег на спусковой крючок.
Когда-то давно Кувалда проводил совещания с уйбуями за длинным столом своего кабинета, допуская их, так сказать, в святая святых, к самому хранилищу наличной части семейной казны. Однако последний бунт, в ходе которого неблагодарные сородичи едва не прибили одноглазого, вдребезги разнесли его резиденцию и серьезно повредили знаменитый на весь Форт сейф, заставили фюрера пересмотреть правила проведения совещаний. Теперь уйбуи собирались в подвальном помещении главной башни, низкие потолки которого производили на верноподданных гнетущее впечатление. К тому же вытянутый зал напоминал тир, а для усиления эффекта Кувалда распорядился развесить в дальнем торце помещения мишени, намекая, что шутить его телохранители не будут.
— Что-то они буйные сегофня, — встревоженно протянул фюрер, прислушиваясь к доносящемуся из-за двери шуму.
— Может, гранату туда швырнем? — предложил ехидный Иголка. — Для начала, так сказать?
Идея, в целом, одноглазому понравилась, он едва не кивнул, разрешая телохранителю «начать разговор», но вовремя опомнился:
— А с кем я совещаться буфу?
— С кем останется. — Боец зевнул. — Уйбуев много, а если тебе покажется, что их мало стало, еще призовем. Дураков еще больше.
— Нет, гранату не нафо, — отверг Кувалда заманчивое предложение. — Но фержи ее поближе, мало ли?
— Я лучше из дробовика, гранатой ить самому пораниться можно.
— Тоже правильно, — одобрил фюрер и кивнул Контейнеру: — Фавай.
Телохранитель приоткрыл дверь, и донеслось:
— Сука!
— Кто-нибудь! Спасите!
— Сука!
— На помощь!
— Хорошо, что у них оружия нет, — прокомментировал происходящее Иголка. — А то бы уйбуя-другого недосчитались.
— Лучше бы гранатой, — проворчал Контейнер.
— Объявляй, — прошипел Кувалда, недовольный тем, что его не замечают, и боец завопил:
— Дорогу великому фюреру!
Но услышан не был.
В ожидании совещания уйбуи развлекались традиционным способом: устроили потасовку. Сначала, увидев мельтешащих подданных, одноглазый решил, что они пошли стенка на стенку, но вскоре понял, что ошибся: бились двое. Причем, собственно драка уже закончилась, и теперь уйбуй Чемодан Гнилич добивал валяющегося на полу Огрызка Шибзича ногами. Остальные же уйбуи, чье мельтешение и ввело фюрера в заблуждение, вели себя по-разному: Гниличи подбадривали Чемодана, Дуричи радовались зрелищу, а Шибзичи отводили взгляды.
— Хватит! — рявкнул Кувалда и, как ни странно, сумел перекрыть царящий в зале шум.
Уйбуи притихли, но здоровенный Гнилич — а Чемодан был необычайно высок и толст для Красных Шапок, — продолжал избивать Огрызка.
— Хватит!
Никакой реакции.
На физиономиях Гниличей стали появляться блудливые усмешечки. Заметивший их Кувалда побагровел, а потому Иголка, спасая положение, пальнул из дробовика в потолок. Грохот выстрела заставил уйбуев съежиться, а Чемодан, молниеносно прекративший избивать Огрызка, развернулся к одноглазому и расплылся в раболепной улыбке:
— О, мой кумир! — На Гнилича сыпалась штукатурка, но он не обращал на нее внимания. — Да здравствует лидер нации! Ура!
— Ура! — нестройно поддержали патриотический призыв уйбуи.
Фюрер задрал нос, а Иголка скривился.
— А чего это холуек твой в меня стволом тычет? — елейным тоном осведомился Чемодан, злобно глядя на Иголку. — Ужель я провинился, мой кумир?
— Пока нет, но мог бы, — важно произнес Кувалда и строго покосился на Иголку. Боец с видимым сожалением опустил дробовик.
— Да как бы я смог перед тобой провиниться, мой кумир? — заискивающе произнес Чемодан. — Всегда иду по жизни с твоим именем, всегда твои приказы на лету схватываю. Верю в тебя и в победу твою. В единую и несокрушимую нашу семью…
— Он первый начал, — проныл поднявшийся с пола Огрызок. — Первый!
И принялся размазывать по физиономии кровь и сопли.
— Меньше болтать надо! — рявкнул Чемодан.
Избитый уйбуй испуганно вздрогнул, но нашел в себе силы продолжить:
— Я не болтал! Я правду сказал.
— Ты нагло врал, сволочь!
— Все знают, что вы трусы! — завопил Огрызок, медленно сдвигаясь ближе к вооруженным телохранителям фюрера. — Все знают! — И повернулся к Кувалде: — Я тута припомнил в разговоре, как Гниличи от чудов бежали…
— Не хрена припоминать, мля! — заорал разъярившийся Чемодан. — Гниличи никогда ни от кого не бегали, мля! Все бегали! Шибзичи! Дуричи! А Гниличи — нет!
Заявление, мягко говоря, прозвучало странно. Стремительное бегство с поля боя Красные Шапки почитали вторым по важности маневром после организованного мародерства, а потому уйбуи, даже предельно лояльные Гниличи, посмотрели на оратора с недоумением.
— Мне батяня в детстве рассказывал о смелости гнилической, — продолжил разгоряченный Чемодан, не обращая внимания на удивление окружающих. — Рассказывал, как пришла война страшная в Западные Леса, как ворвались в наши исконные вотчины злобные чуды на конях единорожных и как бежали в Тайный Город Шибзичи с Дуричами… Все бежали! Даже Гниличи ушли, поскольку не было возможности сражаться с дикими рыжими племенами. Но остался в одной деревушке храбрый воин. «Идите, — сказал он друзьям своим. — Детей спасайте и родственников. И сами спасайтесь! А я вас прикрою». И остался один. И когда ворвались в деревню чуды злобные, стал храбрый воин с ними биться-сражаться. Копье у него сломалось первым, потом сабля верная пополам треснула, потом нож закадычный затупился, а чудов все прибывает да прибывает. Одни мертвыми валятся, другие им на смену. И стал тот воин камнями в них бросать метко. Один дом разобрал на камни да все покидал. Второй разобрал. Испугались тогда чуды, осадой деревню обложили. А воин их обманул и ночью ушел. Звали его Чемоданом, что значит: «Тот, кто и камнями дерется даже!», и меня в его честь батяня нарек.
— Брехуном твой батяня был, — не выдержал Иголка.
— Брехуном? — Чемодан побледнел. — Может, повторишь?
— Брехун, брехун, брехун. — Боец нехорошо ощерился. — Хватит? Или повторить после того, как ты уши почистишь?
— А без дробовика повторишь?
— Без дробовика мне в тебя целиться неудобно.
— Великий фюрер! — Чемодан повернулся к Кувалде. — Кумир мой и лидер! Ты видишь, как холуек твой меня изводит и провоцирует! Заткнуться ему вели, чтобы я его не убил случайно, гнев твой вызвав!
— Убивалку не поцарапай, — посоветовал Иголка.
Огрызок зло засмеялся.
— Да я тебя…
Второй выстрел заставил Чемодана замереть. Белый от ненависти и штукатурки Гнилич несколько секунд сжимал и разжимал кулаки, после чего вновь обратился к одноглазому:
— Надо бы тебе, мой кумир, великий указ издать за клевету. Так прямо и написать: кто скажет, что Гниличи…
Кувалда поднял брови.
— Если кто скажет, что Красные Шапки — трусы, — поправился Чемодан, — то надо бить того лжеца до потери сознания, а потом еще штраф накладывать.
— Гм… — Идея насчет штрафа одноглазому понравилась. К тому же она позволяла плавно перейти к главной теме совещания.
— Я пофумаю, — важно процедил фюрер. — А теперь сафись на место и буфем говорить про феньги, а то мне скоро обефать пора.
— Про деньги! — оживился уйбуй Шпатель Дурич. — Давай про деньги, а то все драки, драки…
И уйбуи молниеносно расселись по местам, чем изрядно озадачили Кувалду.
Обязательной программой каждого совещания было обсуждение плачевного состояния семейной казны. Великий фюрер бесился и требовал денег в общак, уйбуи невнятно огрызались и жадничали. Эту часть совещаний никто не любил, а потому проявленная подданными ретивость настораживала.
— Итак, феньги… — Одноглазый повертел в руке извлеченную из кармана распечатку. — Фенег в казне столько, что лучше никому об этом не рассказывать, чтобы не засмеяли.
— Пусть только попробуют! — воинственно выкрикнул Чемодан, сорвав жидкие аплодисменты сторонников. — Мы им так засмеем, что утомятся по врачам бегать.
— Точно!
— Пусть только сунутся!
— Ишь, чего удумали: над нами смеяться!
— Ты только скажи, великий фюрер, кто над нами потешается — сразу уроем.
— Гниличи лучшие!
— Кому надо, всем наваляем!
— Только денег сначала дай, — невинно заявил Шпатель.
— Что?!!
Великофюрерский рев заставил уйбуев заткнуться. Гниличи притихли, Дуричи вжались в стулья, Иголка нехорошо улыбнулся, а Шпатель, оказавшийся под прицелом единственного глаза Кувалды, побледнел.
— Что ты сказал?
Великий фюрер славился крутым нравом, в противном случае он попросту не удержался бы на посту, однако ошибки последних месяцев сделали свое дело: авторитет одноглазого пошатнулся.
— Нам денег на боеприпасы надо, — сглотнув, заявил Шпатель. — И два мотоцикла купить надо еще, потому что лето, а на мотиках обдувает клево.
— Бах, — сказал Иголка, имитируя выстрел.
Дурич вздрогнул, но остался на месте, под стол не полез, на Иголку даже не посмотрел, продолжая держать взгляд Кувалды. А фюрер, к изумлению бойца, стрелять не приказал. Вместо этого одноглазый вновь обратился к грязному листу, отыскал нужную строчку, сдвинул брови и грозно посмотрел на Шпателя:
— За прошлую нефелю твоя фесятка ни копейки в общак не внесла.
— Так не сезон, твое великофюрерское, — со всем доступным ему сейчас нахальством ответил Шпатель. — И челы ваще обнаглели, охрану всюду ставят.
— Как раньше, не пограбишь, — подал голос еще один Дурич.
— И полиция лютует, а нам режим секретности нарушать нельзя.
— Только стрельбу затеешь, сразу мороком закрываться надо. А где морок взять? Тока из артефакта, а артефакты денег стоят.
— Вот и потратились.
— Обнищали.
— Совсем прибыли нет.
— Вкладываться в нас надо, денег давать, тогда мы денег приносить станем.
— Политэкономия, — важно подытожил Шпатель вопли сторонников. — Ты нам денег сейчас даешь, а мы тебе потом. Как награбим. Сколько не жалко. Я вот тута списочек набросал, сколько нам на первое время надо…
— Как же вы раньше обхофились? — зло поинтересовался Кувалда, не глядя на «списочек».
— Раньше легче было.
— Трава зеленее.
— И ваще проще.
— А теперь сложно стало. — Шпатель сделал шаг к Кувалде, чуть склонился и, хитро щурясь, добавил негромко: — Народец стал неспокоен.
— Так успокой, — предложил улыбающийся Чемодан. — Вот Гниличи у меня нормальные. Вполне себе спокойные, все в адеквате.
— Это потому что Гниличам твоим денег дают, — заметил Шпатель, продолжая таращиться на фюрера. — А нам еще нет.
— Нам не за просто так дают, — пояснил Чемодан.
— Как это — не просто так?
— Потому что Гниличи наиболее пострадатые в последний раз.
— Когда это вы пострадатые?
— Нам больше всех досталось!
— Когда?!
— Заткнуться не хочешь? — Чемодан сообразил, что раскрасневшийся Кувалда находится на грани срыва, и обратился к фюреру. — Но мы, хоть и пострадатые, все равно искренне верим в идею великой семьи Красных Шапок! И в мудрость нашего великого фюрера, моего кумира, Кувалды Шибзича!
Уйбуи, знавшие, что будет за проявление, точнее, непроявление должного патриотизма, хором поддержали хитрого Гнилича:
— Мы тоже верим в мудрость Кувалды!
— Но Гниличи верят больше всех, — веско подчеркнул Чемодан после того, как стихли возгласы. — Мы больше всех любим нашего великого фюрера и моего кумира! Уж не знаем, как прославить в веках твое имя! И потому решили назвать в твою великофюрерскую честь самый длинный коридор нашей казармы! Путь Кувалды! Все Гниличи, в едином порыве решили так назвать!
Одноглазый порозовел от удовольствия.
— Мы даже таблички уже привинтили, потратились, стало быть, — продолжил разливаться Чемодан. — Но это ерунда, потому что под предводительством нашего великого фюрера и моего кумира семья пойдет к процветанию и миру.
— Все верно говоришь.
— Я тута посчитал, сколько нам надо на модернизацию казармы. Все по-честному, даже проверить можешь.
— Я… — Кувалда поймал злые взгляды остальных уйбуев, и слова застряли в глотке. — Фавай, Чемофан, маляву, а я о ней пофумаю.
— Хорошо, подумай, — легко согласился Гнилич. — Но только ты хорошо подумай, мой кумир, дело-то я предлагаю правильное. Модернизировать наш Форт надобно, и срочно модернизировать, а то живем, как в каменном веке, мля.
— Я сказал, что пофумаю. — Кувалда обвел уйбуев тяжелым взглядом.
Улыбающийся Чемодан, чуть менее довольный, но тоже не грустный Шпатель и сумрачные Шибзичи, уйбуи родного фюрерского клана. Шибзичи оставались единственными, кто продолжал наполнять общак оговоренными деньгами, но как долго сородичи будут оставаться верными?
— Мы верим в тебя, мой кумир!
— Да здравствует великий семейный лидер! — поддакнул Шпатель, освоивший, наконец, правильную линию поведения.
Но в ушах одноглазого звучали совсем другие слова: «Дай денег!» И замечание ехидного Иголки насчет того, что Дуричи рано или поздно сообразят, как нужно себя вести. Сообразили, получается, и что теперь будет, даже Спящий не скажет.
— Пошли все вон! — угрюмо приказал Кувалда. — Если через фва фня не внесете в общак положенное, пеняйте на себя.
Однако в глазах уйбуев не появилось ни страха, ни обещания платить. Семья стремительно распадалась.
— А я говорил, — напомнил Иголка, крепко заперев за подданными дверь.
— Заткнись.
— Уже заткнулся, — кивнул боец. — Тока от затыкания моего ничего не поменяется. Борзеют уйбуи, ежу понятно.
— Ты меня ежом назвал? — возмутился Кувалда.
— А тебе понятно? — дерзко поинтересовался в ответ Иголка.
— Мне понятно, что вешать тебя нафо за флинный язык.
— И кто у тебя за спиной с автоматом встанет? Чемодан, что ли?
— Чемофан — верный.
— Верные деньги приносят, а не воруют.
— Он не ворует, он просит.
— Если бы он сначала приносил, а потом просил, тогда так. А ежели не приносит, но требует, значит, ворует.
— Мля, Иголка, как тебя Копыто терпел, а? Почему не шлепнул при рожфении?
— Потому что Копыто, мля, понимал, что я дело говорю. — Иголка поразмыслил и самокритично добавил: — Не всегда, но часто. — Посмотрел на угрюмого фюрера, присел рядом и негромко, чисто — по-дружески, предложил: — Давай я Чемодана завалю, а?
— Или я, — так же негромко произнес Контейнер. — Мне Чемодан не по нутру.
— Не нафо, — мотнул головой Кувалда.
— Почему?
Великий фюрер пристально посмотрел на телохранителей, поморщился и честно ответил:
— Потому что время я упустил, бойцы. Поимел меня Чемофан, понятно? Сначала песни мне пел, кумиром называл, а теперя Гниличей всех поф себя пофмял и забурел. Если я его сейчас кончу, против меня весь клан пофнимется, и буфет в Форте война.
— В первый раз, что ли?