Люди вышли. Потому что голос сказал им, что он — Рагнар Даннескъёлд. В течение получаса завод Бойла был стерт с лица земли. Камня на камне не осталось. Говорят, при помощи дальнобойных судовых орудий, откуда-то из Атлантического океана. Никто не видел корабля Рагнара Даннескъёлда… Вот о чем все перешептываются. В газетах об этом не напечатали ни слова. Парни в Вашингтоне говорят, что это только слухи, которые распускают паникеры… Не знаю, правдива ли эта история. Думаю, все — правда. Надеюсь, все так и есть… Знаешь, когда мне было пятнадцать, я все думал, как человек становится преступником, и не мог понять, что для этого должно произойти.
А теперь я рад, что Рагнар Даннескъёлд взорвал эти заводы. Благослови его Бог, и пусть его никогда не поймают, кем бы он ни был!.. Да, вот так я теперь думаю. Как они полагают, насколько у людей хватит терпения?.. Днем еще ничего, потому что я занят и думать некогда, но ночью меня это донимает. Я уже и заснуть не могу, часами лежу, не сплю… Да! Если хочешь знать, да, это потому, что я тревожусь о ней! Я боюсь за нее до смерти. Вудсток — такая ничтожная дыра, за много миль от цивилизации, а коттедж Таггертов еще в двадцати милях в стороне. Двадцать миль кривых рельсов в Богом забытых лесах. Как я узнаю, не случилось ли с ней чего-нибудь? Она там одна, а по стране носятся банды, как раз по таким вот дремучим местам, как Беркширские горы… Знаю, я не должен об этом думать. Знаю, она сама может о себе позаботиться. Только очень хочется получить от нее хоть строчку. Вот бы поехать туда… Но она мне не велела.
Я обещал ей ждать… Знаешь, я рад, что ты сегодня вечером здесь. Мне это помогает, наши разговоры с тобой… даже просто посмотреть на тебя — и то хорошо. Ты же не исчезнешь, как все остальные, а?.. Что, на следующей неделе?.. А, просто в отпуск. Надолго?.. Как ты добилась месячного отпуска?.. Хотел бы я взять месяц за свой счет. Но мне не дадут… Правда? Завидую тебе… Несколько лет назад я не стал бы тебе завидовать. А теперь мне хотелось бы уехать. Теперь я завидую тому, что ты в течение двенадцати лет могла каждое лето уезжать на целый месяц.
* * *Дорога тонула в темноте и вела в другом направлении. Риарден шел с завода, но не в сторону дома, а к Филадельфии.
Путь предстоял неблизкий, но вечерами ему хотелось хорошенько пройтись; так он поступал каждый день всю прошедшую неделю. Пустынная мрачность загородной местности приносила ему покой, вокруг не было ничего, кроме темных силуэтов деревьев, никакого движения, кроме него самого и веток, качавшихся на ветру. Никаких фонарей, только слабые вспышки светляков в кустах. Два часа хода от завода до города стали для него временем отдохновения.
Риарден переехал в Филадельфию. Не объясняя ничего матери и Филиппу, он сказал, что они могут оставаться в доме, если пожелают, а мисс Ивз позаботится об оплате счетов. Велел им передать Лилиан, когда она вернется, чтобы не пыталась встретиться с ним.
Они смотрели на него в испуганном молчании.
Риарден передал своему адвокату подписанный бланк и сказал:
— Получите для меня развод. На любых условиях и за мой счет. Меня не волнует, какие основания вы представите, скольких судей подкупите или в чем ложно обвините мою жену. Делайте все, что захотите. Но не должно быть никаких алиментов или раздела имущества. — Адвокат посмотрел на него с мудрой и грустной полуулыбкой, как будто давным-давно этого ожидал. И ответил:
— Хорошо, Хэнк. Это можно сделать. Но потребуется время.
— Сделайте все как можно скорее.
Никто не задавал вопросов о его подписи на Сертификате дарения. Но он заметил, что люди на заводе смотрят на него изучающе и с любопытством, как будто пытаясь разглядеть шрамы или следы пыток.
Риарден не чувствовал ничего, его окружили умиротворяющие сумерки, словно расплавленный металл покрылся коркой шлака, затягивающей и скрывающей под собой последние проблески белого мерцания. Он не питал никаких чувств к мародерам, которые теперь собирались выпускать его сплав. Желание удержать свое право, гордость за то, что он — единственный его производитель и поставщик, были формой уважения к соратникам, свято в него верившим и полагавшим честью для себя работать с ним. Желание, уважение и вера ушли. Его не заботило, что делают люди, что продают, и знают ли, что это его металл. Человеческие фигуры, двигавшиеся мимо него по улицам, стали ничего не значащими физическими объектами. Реальной оставалась только природа, с ее темнотой, скрадывающей все следы человеческой деятельности, оставлявшей лишь нетронутую почву, с которой он некогда мог управляться.
В кармане он носил пистолет, как посоветовали полицейские из патрульной машины с громкоговорителем. Они предупредили его, что в темное время на дорогах небезопасно. Он подумал: пистолет, скорее, нужен на заводе, а не в мирном и безопасном ночном одиночестве. Что может отобрать у него оголодавший бродяга по сравнению с ущербом, нанесенным ему так называемыми его защитниками?
Риарден шагал, думая, что даже этот сумеречный ландшафт все еще способен давать ему силы, напоминая, что впереди простирается нетронутое людским вмешательством пространство.
Человек, внезапно возникший на дороге, должно быть, появился из-за ивы, но так проворно, что, казалось, выпрыгнул прямо на середину шоссе. Рука Риардена рванулась было к пистолету, но остановилась: по горделивой осанке, прямой линии плеч, вырисовывавшейся на фоне звездного неба, он догадался, что это не бандит. Услышав голос незнакомца, он понял, что это и не попрошайка.
— Я хотел бы поговорить с вами, мистер Риарден.
В голосе звучали твердость, ясность и особая учтивость, непривычная для человека, который больше привык отдавать приказания.
Простая одежда незнакомца выглядела элегантной. Темные брюки и темно-синяя ветровка, застегнутая до подбородка, подчеркивали стройные линии высокой фигуры. Он носил темно-синюю шляпу, и единственным, что можно было разглядеть в ночи, оставались его руки, лицо да прядь золотистых светлых волос на виске. В руках не видно было оружия, только предмет, похожий на завернутый в мешковину блок сигарет.
— Нет, мистер Риарден, — произнес незнакомец, — я не собираюсь просить у вас денег, наоборот, хочу их вам вернуть.
— Вернуть деньги?
— Да.
— Что еще за деньги?
— Маленькое возмещение большого долга.
— Вы брали у меня в долг?
— Нет, не я. Всего лишь символическая выплата, но я хочу, чтобы вы приняли ее в доказательство того, что, если мы с вами проживем достаточно долго, каждый доллар из этой задолженности будет вам возвращен.
— Какой задолженности?
— Речь о деньгах, которые забрали у вас силой.
Он протянул Риардену сверток, откинув мешковину.
Риарден увидел, как звездный свет отразился от зеркальной поверхности, словно пламя. По весу и блеску поверхности он понял — незнакомец держит в руке слиток золота.
Он перевел взгляд на лицо незнакомца, но увидел, что оно тверже и непроницаемее, чем сама поверхность металла.
— Кто вы? — спросил Риарден.
— Друг тех, у кого нет друзей.
— Вы пришли, чтобы отдать мне это?
— Да.
— Хотите сказать, что выследили меня ночью на безлюдной дороге не для того, чтобы ограбить, а чтобы вручить мне слиток золота?
— Да.
— Почему?
— Когда ограбление случилось при свете дня, с разрешения закона, как это происходит сегодня, то любой акт реституции должен быть скрытным.
— Что заставило вас думать, что я приму подобный подарок?
— Это не подарок, мистер Риарден. Это ваши собственные деньги. Но я должен попросить вас об одной услуге. Это просьба, а не условие, потому что нельзя передавать собственность, оговаривая условия. Золото принадлежит вам, поэтому вы можете использовать его, как вам заблагорассудится. Но я рисковал жизнью, чтобы принести вам его сегодня ночью, и прошу вас, как об одолжении, сохранить его на будущее или потратить на себя. Ни на что другое, кроме вашего комфорта и удовольствия. Не отдавайте его и не вкладывайте в свой бизнес.
— Почему?
— Просто я не хочу, чтобы это золото служило кому-либо, кроме вас. Иначе я нарушу клятву, которую принес много лет назад, как нарушаю все правила, установленные самим собой, разговаривая с вами.
— Что вы имеете в виду?
— Эти деньги я долго собирал для вас. Но я не намеревался видеться с вами или говорить об этом, хотел отдать их вам много позднее.
— Так почему же здесь и сейчас?
— Потому что не мог больше этого выносить.
— Выносить что?
— Я много повидал и думал, что уже смогу на все смотреть спокойно. Но когда у вас отобрали ваш металл, это было слишком даже для меня. Я знаю, в настоящий момент золота вам не нужно. Вам нужна справедливость, которую оно воплощает, и знание того, что есть еще люди, стремящиеся к справедливости.
— Почему?
— Просто я не хочу, чтобы это золото служило кому-либо, кроме вас. Иначе я нарушу клятву, которую принес много лет назад, как нарушаю все правила, установленные самим собой, разговаривая с вами.
— Что вы имеете в виду?
— Эти деньги я долго собирал для вас. Но я не намеревался видеться с вами или говорить об этом, хотел отдать их вам много позднее.
— Так почему же здесь и сейчас?
— Потому что не мог больше этого выносить.
— Выносить что?
— Я много повидал и думал, что уже смогу на все смотреть спокойно. Но когда у вас отобрали ваш металл, это было слишком даже для меня. Я знаю, в настоящий момент золота вам не нужно. Вам нужна справедливость, которую оно воплощает, и знание того, что есть еще люди, стремящиеся к справедливости.
Борясь с переполнявшими его эмоциями, замешательством и сомнениями, Риарден пытался рассмотреть лицо незнакомца, ища ключ, который помог бы ему понять происходящее. Но лицо оставалось бесстрастным, не изменившись даже при разговоре, словно человек давно утратил способность чувствовать, и его черты навеки застыли. Содрогнувшись, Риарден вдруг осознал, что ему показалось, будто перед ним не человек, а карающий ангел.
— Зачем вам это? — спросил он. — Что я для вас значу?
— Много больше, чем вы можете подозревать. И еще у меня есть друг, для которого вы значите гораздо больше, чем вам кажется. Он все бы отдал, чтобы стоять сейчас рядом с вами. Но он не смог придти. Поэтому вместо него пришел я.
— Какой друг?
— Я предпочитаю не называть его имени.
— Вы говорите, что долгое время собирали для меня деньги?
— Я собрал намного больше, чем это, — он указал на слиток. — Я храню эти деньги для вас и передам их вам, как только придет время. Это всего лишь аванс, доказательство того, что ваше золото существует. И если однажды вдруг обнаружится, что у вас выкрали последнее, я хочу, чтобы вы помнили — вас ожидает весомый счет в банке.
— Какой такой счет?!
— Если вы попытаетесь припомнить все деньги, которые у вас отобрали силой, то поймете, что на вашем счету крупная сумма.
— Как вы ее собрали? Откуда взялось это золото?
— Оно взято у тех, кто грабил вас.
— Кем взято?
— Мною.
— Кто вы?
— Рагнар Даннескъёлд.
Риарден посмотрел на него долгим взглядом и выронил слиток из рук.
Даннескъёлд не посмотрел вниз, его глаза, не изменив выражения, по-прежнему были устремлены на Риардена.
— Вы предпочли бы встретиться с законопослушным гражданином, мистер Риарден? Если так, каким законом я должен руководствоваться? Директивой 10-289?
— Рагнар Даннескъёлд… — проговорил Риарден; перед его мысленным взором как будто развернулось все последнее десятилетие, и он увидел нескончаемую цепь преступлений.
— Смотрите внимательнее, мистер Риарден. Сегодняшняя реальность предоставляет нам выбор: быть мародером, грабящим безоружных жертв, или стать жертвой, что трудится на тех, кто ее обирает. Я не стал ни тем, ни другим.
— Вы выбрали жизнь по законам силы, как все остальные.
— Да. И, если хотите, совершенно сознательно. Я не граблю тех, кого связали, заткнув рот. Не требую, чтобы мои жертвы помогали мне, я не внушаю им, что действую ради их же блага. При каждой стычке с людьми я рискую своей жизнью, у них есть возможность скрестить со мной оружие и свой разум в честной схватке. Я восстал против организованной силы, пушек, самолетов и военных кораблей всех пяти континентов. Если уж зашла речь о нравственности и справедливости, мистер Риарден, чья мораль выше — моя или Уэсли Моуча?
— У меня нет ответа, — тихо произнес Риарден.
— Что вас так шокировало, мистер Риарден? Я просто подчиняюсь той системе, которую создали мои собратья. Если они верят, что сила — достаточное основание для отношений между людьми, значит, я даю им то, чего они хотят. Если они считают, что служить им — цель моей жизни, пусть добьются того, во что верят. Если считают мой разум своей собственностью, пусть придут и возьмут его.
— Так какую жизнь вы избрали? Какой цели служит ваш разум?
— Моей любви к справедливости.
— Вы стали пиратствовать, чтобы служить справедливости?
— Я работаю, чтобы приблизить день, когда мне больше не нужно будет оставаться пиратом.
— Какой день?
— День, когда вы сможете свободно получать прибыль от риарден-металла.
— О, Боже! — грустно рассмеялся Риарден. — Так вот в чем ваша цель?
Лицо Даннескъёлда по-прежнему не изменилось.
— Да.
— И вы собираетесь дожить до этого дня?
— Да. А вы не собираетесь?
— Нет.
— Тогда чего вы ожидаете от будущего, мистер Риарден?
— Ничего.
— А для чего работаете?
Риарден посмотрел на Даннескъёлда.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Чтобы вы поняли, почему не работаю я.
— Не ждите, чтобы я оправдывал преступника.
— Я этого и не жду. Я хочу помочь вам понять некоторые вещи.
— Даже если вы говорите правду, то почему решили стать бандитом? Почему просто не отошли в сторону, как… — он умолк.
— Как Эллис Уайэтт, мистер Риарден? Как Эндрю Стоктон? Как ваш друг Кен Данаггер?
— Да!
— Вы одобряете их поступок?
— Я… — Риарден замолк, потрясенный собственными словами.
Следующим потрясением стала улыбка Даннескъёлда, напоминавшая первую весеннюю зелень пробившую снег. Риарден внезапно понял, что лицо Даннескъёлда более чем красиво, оно ошеломляло красотой физического совершенства. Твердые, гордые черты, презрительный изгиб губ, как у скульптурного изображения викинга.
А в улыбке блистала жизнь.
— Я одобряю их поступок, мистер Риарден. Но для себя избрал особую миссию. Я преследую человека, которого намерен уничтожить. Он умер много столетий назад, но до тех пор, пока последняя память о нем не изгладится из людской памяти, мир не станет достойным жизни.
— Что это за человек?
— Робин Гуд.
Обескураженный Риарден молча взирал на собеседника.
— Этот человек грабил богатых и отдавал все бедным. А я — тот, кто грабит бедных и отдает деньги богатым, или, если быть точным, человек, который грабит бедных воров и возвращает деньги богатым людям, способным производить ценности.
— Что, черт побери, вы хотите сказать?
— Если вы припомните, что обо мне писали в газетах, пока не прекратили вовсе упоминать мое имя, то знаете, что я никогда не грабил частные суда и ни разу не завладел частной собственностью. Точно так же я никогда не нападал на военные корабли по той причине, что задача военного флота — защищать от насилия граждан, которые платят за это; он выполняет одну из функций правительства. Но я захватывал каждый корабль мародеров, попавший в радиус действия моих пушек, каждое судно с помощью зарубежным государствам, каждый пароход, груженный товарами, захваченными силой у одних людей для незаслуженного обогащения других. Я захватывал яхты, плавающие под флагом идеи, с которой борюсь: нужда — священный идол, требующий человеческих жертвоприношений, нужда одних — нож гильотины, нависшей над другими. Я борюсь с тем, что мы все должны жить с нашими надеждами, планами, усилиями, ожидая, когда этот нож упадет на нас. Я борюсь с тем, что уровень наших способностей превратился в степень нависшей над ними опасности. Успех кладет наши головы на плаху, а поражение дает кому-то право дергать за веревку нож гильотины. Этот ужас Робин Гуд обессмертил как идеал справедливости. Говорят, что он боролся против правивших грабителей и возвращал награбленное тем, кого они грабили, но значение сохранившейся до наших дней легенды не в этом. Его запомнили не как защитника собственности, а как защитника нуждающихся, не как защитника ограбленных, а как кормильца бедных. Он — первый человек, обретший ореол добродетели, занимаясь благотворительностью с помощью богатства, которое ему не принадлежало, раздавая добро, которого не создал, заставляя других оплачивать свою жалость. Он стал символом идеи, провозгласившей, что нужда, а не достижение — источник прав, что мы должны не производить, а хотеть, и что заработанное нам не принадлежит, а принадлежит — незаслуженное. Он стал оправданием каждой посредственности, которая, не умея обеспечить свое существование, требует у власти разделения собственности ее лучших представителей. Он провозглашал готовность посвятить свою жизнь слабейшим ценой грабежа сильнейших. Он — худший из всех существ, двойной паразит, существовавший за счет язв бедных и крови богатых, а люди стали смотреть на него, как на нравственный идеал. Это привело нас в мир, где, чем больше человек создает, тем больше приближается к утрате всех своих прав. А если его способности достаточно велики, он становится бесправной добычей каждого претендента на его собственность. И для того, чтобы стать выше прав, принципов, морали, получить позволение на все, вплоть до разбоя и убийства, нужно лишь одно — стать нуждающимся. Не задумывались ли вы о том, почему окружающий нас мир разваливается? С этим я и борюсь, мистер Риарден. Пока люди не поймут, что из всех человеческих символов Робин Гуд — самый аморальный и самый презренный, на земле не восторжествует справедливость, и не будет у человечества способа выжить.