— Что заставляет вас думать, что цель Айви Старнс — жизнь?
Где-то на краешке сознания, подобно зарницам, мелькавшим над прерией, — не то лучами, не то облачками — она уловила некий образ, пока что невнятный, но настоятельно требовавший опознания.
Дагни не ответила, и ритм шагов, ограниченный расстоянием между шпалами, подобно звеньям цепочки, продолжал разворачиваться у нее под ногами, отсчитываемый стуком каблуков.
Раньше у Дагни не было времени думать о Келлоге иначе, как о товарище, посланном свыше, сейчас же она смотрела на него с вниманием иного рода. Его лицо несло то же ясное, твердое выражение, которое так нравилось ей в прежние времена. Но теперь оно стало более добрым и безмятежным. Он носил старый кожаный пиджак, и даже в темноте она могла рассмотреть испещрявшие его пятна.
— Чем вы занимались, когда оставили «Таггерт Трансконтинентал»? — спросила Дагни.
— О, очень многим.
— Где работаете сейчас?
— Выполняю особые поручения.
— Какого рода?
— Любого.
— Вы никак не связаны с железной дорогой?
— Нет.
Резкий, краткий ответ прозвучал убедительнее самой длинной фразы. Она понимала, чем он вызван.
— Келлог, если бы я сказала вам, что в моей компании больше нет ни одного стуящего человека, и предложила бы вам работу… любую работу на любых условиях, за любые деньги, которые вы сами назначили бы, вы вернулись бы к нам?
— Нет.
— Вас возмутило сокращение наших перевозок. Не думаю, что вам известно, что нам принесла потеря работавших на нас людей. Не могу передать, какую агонию я пережила три дня назад, когда пыталась отыскать хоть одного достойного человека, способного построить пять миль временного железнодорожного полотна. Мне нужно проложить пятьдесят миль пути через Скалистые горы. Я не вижу способа это сделать. Но сделать это необходимо. Я прочесала всю страну в поисках людей. Никого не осталось. И вот, неожиданно встретив вас сейчас, когда я отдала бы половину всего за одного такого работник, а как вы… Вы понимаете, почему я не могу отпустить вас просто так? Выбирайте все, что хотите. Хотите стать генеральным менеджером региона? Или помощником вице-президента?
— Нет.
— Вы по-прежнему зарабатываете себе на жизнь, верно?
— Да.
— Не похоже, что вы зарабатываете много.
— Я зарабатываю достаточно для себя и больше ни для кого.
— Почему вы не хотите работать на «Таггерт Трансконтинентал»?
— Потому что вы не дадите мне ту работу, которую я хочу получить.
— Я?! — опешила Дагни. — Господи, Келлог! Разве вы еще не поняли? Я дам вам любую работу, которую вы захотите!
— Хорошо. Путевой обходчик.
— Что?
— Стрелочник. Мойщик паровозов, — он улыбнулся, увидев выражение ее лица. — Нет? Я же говорил, что вы не согласитесь.
— Вы хотите сказать, что согласны быть простым рабочим?
— В любое время, как только вы прикажете.
— И больше никем?
— Верно, больше никем.
— Разве вы не понимаете, что для таких работ у нас людей предостаточно, но для более серьезных заданий никого нет?
— Я это понимаю, мисс Таггерт. А вы?
— Мне нужен ваш…
— …разум, мисс Таггерт? Мой разум больше не продается.
Дагни посмотрела на Келлога, и лицо ее словно затвердевало.
— Вы ведь один из них, не так ли? — наконец произнесла она.
— Один из кого?
Дагни не ответила, пожала плечами и пошла дальше.
— Мисс Таггерт, — спросил Келлог. — Как долго вы собираетесь работать на железной дороге?
— Я не отдам мир тому человеку, которого вы цитируете.
— Ваш ответ той пассажирке прозвучал более здраво.
Они отсчитывали шаги еще много молчаливых минут, прежде чем Дагни спросила:
— Почему вы остались со мной этой ночью? Вы хотели помочь мне?
Он ответил легко, почти весело:
— Потому что ни одному из пассажиров поезда не нужно так срочно попасть к месту назначения, как мне. Если поезд двинется дальше, я выиграю больше всех. А когда мне куда-нибудь нужно, я не сижу и не жду чьей-то помощи, как та ваша пассажирка.
— Не ждете? А что, если поезда вообще перестанут ходить?
— Тогда я найду иной способ передвижения.
— Куда вы едете?
— На Запад.
— По «особому поручению»?
— Нет. В месячный отпуск, с друзьями.
— Отпуск? Это для вас так важно?
— Важней всего на свете.
Они прошли еще две мили и у разветвления путей увидели серый ящик — телефон экстренной связи.
Разбитая грозами кабинка косо свисала со столба. Дагни рванула дверцу. Телефон оказался на месте; такой знакомый, привычный, он поблескивал под лучом фонарика Келлога. Но когда Дагни поднесла трубку к уху и постучала пальцем по рычагу, она поняла, что телефон неисправен.
Она без слов протянула трубку Келлогу. Потом держала фонарик, пока он доставал инструмент и снимал аппарат со стенки, чтобы осмотреть контакты.
— Проводка в порядке, — сообщил Келлог. — Соединение есть. Это сам аппарат испорчен. Есть шанс, что следующий окажется исправным, — и уточнил: — Он в пяти милях отсюда.
— Пойдемте, — ответила Дагни.
Далеко позади еще различался свет паровоза; теперь он напоминал не планету, а маленькую, мерцающую сквозь дымку звездочку.
Впереди рельсы уходили в голубоватое пространство, которому не было конца.
Дагни поймала себя на том, что часто оглядывается назад, на горящий прожектор. Пока его можно было различить, ей казалось, что их поддерживает надежно закрепленный страховочный канат. Теперь им пришлось разорвать его и нырнуть в. И нырнуть прочь с этой планеты, додумала она. Она заметила, что Келлог тоже остановился, чтобы посмотреть на прожектор, оставшийся далеко позади. Они молча обменялись взглядами. Треск гравия под ее каблуком прозвучал в ночной тишине оглушительно, как грохот петарды.
Хладнокровным движением Келлог поддал ногой телефонный аппарат, скинув его в канаву. Резкий звук расколол окружающую пустоту.
— Будь он проклят, — спокойно, не повышая голоса, с отвращением произнес Келлог. — Телефон и не собирался работать, просто ему нужны были деньги, когда он его устанавливал, и никто не имел права требовать, чтобы аппарат работал.
— Пойдемте, — тихо произнесла Дагни.
— Если вы устали, мисс Таггерт, мы можем передохнуть.
— Со мной все в порядке. У нас нет времени на усталость.
— В этом наша большая ошибка, мисс Таггерт. Мы должны иногда находить время для отдыха.
Она коротко рассмеялась и шагнула на шпалы, подчеркнув этим свой ответ. Они продолжили путь. Идти по шпалам было нелегко, но когда они попытались пойти вдоль полотна, оказалось, что там идти еще труднее. Каблуки увязали в насыпи, податливой субстанции из смеси песка, гравия и глины, которая напоминала нечто среднее между жидкостью и пластилином. Пришлось вернуться назад. Теперь они словно переправлялись через реку, перепрыгивая с бревна на бревно.
Дагни думала, в какое огромное расстояние превратились какие-то пять миль пути, и о том, что узловая станция в тридцати милях отсюда теперь стала недостижимой. И это в эру железных дорог, построенных людьми, которые властвовали над тысячами миль трансконтинентальных линий. И что, вся сеть рельсов и огней, протянувшаяся от океана до океана, держалась на обрывке провода, на поломанном соединении внутри паршивого ржавого телефона? Нет, подумала Дагни, на чем-то более мощном и более тонком. Дорога держалась на контакте человеческих умов, которые знали, что существование проводов, поездов, рабочих мест — их самих и их взаимодействии — абсолютная истина, реальность, от которой не уйти. Но сами эти могучие умы исчезли, и судьба поезда весом в две тысячи тонн зависела теперь от силы ног Дагни и Келлога.
«Устала ли я?» — думала Дагни. Даже само движение было ей дорого, став маленькой частицей реальности в безжизненности окружающей пустыни. Да, ноги болели, неся слабость — и это не могло быть ничем другим посреди пространства, лишенного света и тьмы, на земле, которая не держала, но и не сдавалась под ногой, в тумане, что не двигался, но и не стоял на месте. Напряжение стало единственным доказательством их перемещения во времени и пространстве: в окружавшей пустоте ничто не изменило формы, отмечая продвижение вперед. Дагни всегда мучил вопрос о сектах, которые молились, призывая гибель Вселенной для достижения своего Идеала. Вот в таком мире они могли бы жить, там воплотилась бы их больная мечта…
Наконец, впереди возник зеленый сигнальный огонек, такой неожиданный посреди колышущейся неопределенности. У них появился ориентир, принесший им изрядное облегчение, но его нужно было достигнуть и оставить позади. Он казался пришельцем из далекого исчезнувшего мира, подобного звездам, свет которых виден еще долго после того, как они погаснут. Зеленый кружок мерцал, обозначая свободный путь, приглашал туда, куда двигаться было некому и нечему. Кто из философов провозгласил, что движение существует независимо от материальных объектов? — подумала она. Этот мир очень бы ему подошел.
Дагни заметила, что ускорила шаг, будто преодолевая сопротивление, не давившее, а засасывавшее ее. Посмотрев на Келлога, она увидела, что и он идет, словно борясь с бурей. Дагни казалось, что они двое — единственные люди, выжившие в… реальности. Две одинокие фигуры, пробивавшиеся не сквозь бурю, а сквозь небытие.
Келлог оглянулся первым, и Дагни проследила за его взглядом: позади уже не светился глазок далекого прожектора. Они не остановились. Глядя прямо перед собой, Келлог рассеянно сунул руку в карман, достал пачку сигарет и протянул ей. Она почти взяла сигарету, как вдруг схватила его за запястье и вырвала пачку из пальцев. На белом картоне красовалось единственное изображение — знак доллара.
— Дайте мне фонарик! — резко остановившись, приказала она.
Келлог послушно направил луч фонарика на коробку в ее руке.
Она заметила, как на его лице мелькнуло выражение удивления и… да, если она не ошиблась, радости!
Дагни не нашла на картонке ни торговой марки, ни адреса производителя — только знак доллара, нанесенный золотой краской. На сигаретах был тот же символ.
— Где вы это взяли? — спросила Дагни.
Келлог улыбнулся:
— Если вы знаете достаточно, чтобы задать такой вопрос, мисс Таггерт, вам следовало бы понимать, что я на него не отвечу.
— Я знаю, что это изображение что-то означает.
— Знак доллара? Очень многое. Он нарисован на каждой толстой свиноподобной фигуре в мультиках, чтобы обозначить обманщика, мошенника, негодяя клеймом зла. На деньгах свободной страны он обозначает достижение, успех, одаренность, мыслительную способность человека, и именно по этой причине используется как символ бесчестия и позора. Он сияет на лбу у таких людей, как Хэнк Риарден — печатью проклятия. Кстати, вы не знаете, откуда взялся это знак? Он обозначает инициалы Соединенных Штатов Америки.
Келлог отключил фонарик, но не двинулся вперед. Дагни увидела промелькнувшую по его лицу горькую улыбку.
— Известно ли вам, что Соединенные Штаты — единственная страна в истории, которая использовала собственную монограмму как символ греховности? Спросите у себя, почему это случилось. Спросите, как долго проживет страна, допустившая подобное? Чьи нравственные стандарты разрушили ее? Это единственная страна в истории, где богатство добыто не грабежом, а производством, не силой, а торговлей. Единственная страна, деньги которой были символом права человека на собственный разум, на работу, на жизнь, на счастье, на него самого. Если по стандартам современного мира зло таково, что оно является поводом проклинать нас, тогда мы — те, кто гонится за долларом и делает деньги — так примем этот закон, чтобы мир проклял нас! Мы выбрали жребий носить эмблему доллара на своем лбу гордо, как знак благородства, знак того, ради чего хотим жить и, если понадобится, умереть.
Он протянул руку к пачке. Дагни сначала вцепилась в нее, но потом передумала и отдала. С нарочитой медлительностью, словно подчеркивая значение происходящего, Келлог предложил ей сигарету. Она взяла ее и сжала губами.
Он взял другую сигарету, чиркнул спичкой, зажег обе, и они пошли дальше.
Они шагали по гнилым шпалам, поддававшимся под ногами, сквозь туман, подсвеченный лунным светом, с двумя точками живого огня в руках, озарявшими их лица маленькими кругами света.
«Огонь — опасная сила, покоренная кончиками его пальцев». — припомнились Дагни слова старика, сказавшего ей, что эти сигареты изготовлены не на Земле. «Когда человек думает, в его мозгу горит огонек, и кончик зажженной сигареты — достойное и единственное тому свидетельство».
— Я хотела бы знать, кто их делает, — с безнадежной улыбкой сказала Дагни.
Он добродушно крякнул.
— Эту малость я могу вам сообщить. Их делает мой друг, на продажу, но не для общественного пользования. Он делает их только для своих друзей.
— Продайте мне эту пачку.
— Не думаю, что вы сможете себе это позволить, мисс Таггерт. Но, если хотите, продам.
— Сколько она стоит?
— Пять центов.
— Пять центов? — пролепетала Дагни.
— Пять центов, — подтвердил Келлог и добавил: — золотом.
Она остановилась, потрясенно глядя на него.
— Золотом?
— Да, мисс Таггерт.
— Тогда каков курс обмена? Сколько это будет в обычных деньгах?
— Никакого обменного курса нет, мисс Таггерт. Ни за какую физическую или прочую валюту, чей твердый стандарт установлен мистером Уэсли Моучем, этих сигарет не купить.
— Понимаю.
Он вынул из кармана пачку и протянул ее Дагни.
— Я отдаю их вам, мисс Таггерт, потому что вы многократно их заслужили, и потому что они нужны вам для того же, для чего и нам.
— Для чего?
— Напоминать нам в моменты разочарований и одиночества в изгнании о нашей истинной родине, которая всегда была и вашей родиной тоже, мисс Таггерт.
— Благодарю, — она опустила сигареты в карман; рука ее дрожала.
Они молча дошли до четвертого из пяти мерных столбов; сил у них осталось лишь на то, чтобы передвигать ноги. Впереди они увидели светящуюся точку, слишком близкую к горизонту, но слишком яркую, чтобы принять ее за звезду. Они не отрывали от нее взглядов и ничего не говорили, пока не поняли, что это мощный электрический маяк, сияющий посреди пустынной прерии.
— Что это? — спросила Дагни.
— Не знаю, — ответил Келлог, — похоже на…
— Нет, — поспешно перебила Дагни. — Его не может быть здесь. Не может… Он должен быть дальше…
Она не хотела услышать, как он назовет имя той надежды, что она лелеяла уже давно. Не могла позволить себе думать об этом или признать, что они все-таки нашли телефонный ящик на пятом столбе. Маяк, подобно жестокому пятну холодного пламени, висел всего в полумиле к югу от них.
Телефон оказался исправным. Сняв трубку, Дагни услышала гудение зуммера, как дыхание живого существа. Потом послышался голос, растягивающий слова.
— Джессуп слушает, станция Брэдшоу.
— Это Дагни Таггерт, я говорю из…
— Кто?
— Дагни Таггерт, из «Таггерт Трансконтинентал», я говорю…
— Ох… да… понятно. Да?
— …говорю с вашего телефона номер восемьдесят три. «Комета» остановилась в семи милях на север отсюда. Ее бросила паровозная бригада. Они сбежали.
Последовала пауза.
— И чего вы хотите от меня?
Она в свою очередь завесила паузу, чтобы поверить в то, что слышит.
— Вы ночной диспетчер?
— Ага.
— Тогда пошлите срочно сюда сменную бригаду.
— Полную бригаду для обслуживания пассажирского поезда?
— Разумеется.
— Сейчас?
— Да.
Снова пауза.
— В инструкции об этом ничего не сказано.
— Переключите меня на главного диспетчера.
— Он уехал в отпуск.
— Соедините с управляющим отделения.
— Он уехал в Лорел на пару дней.
— Позовите кого-нибудь, кто сейчас на службе.
— Я на службе.
— Послушайте, — медленно, сдерживая ярость, сказала Дагни, — вы понимаете, что поезд стоит, пассажиры брошены посреди дороги?
— Да, но откуда мне знать, что с этим делать? В правилах ничего об этом не сказано. Теперь, если случается крушение, мы высылаем ремонтный состав, но если аварии нет… Вам не нужен аварийный поезд?
— Нет. Нам не нужен ремонтный состав. Нам нужны люди. Вы понимаете? Живые люди, чтобы вести паровоз.
— В правилах ничего не сказано про людей без поезда. Или про поезд без людей. В инструкции не сказано, когда нужно вызывать бригаду среди ночи и посылать ее разыскивать поезд неизвестно где. Никогда о таком не слышал.
— Теперь слышите. Вы не знаете, что вам следует делать?
— Кто я такой, чтобы это знать?
— Вам известно, что ваша работа — обеспечивать движение поездов?
— Моя работа — следовать инструкциям. Если я стану рассылать бригады, один Бог знает, что произойдет! Кто я такой, чтобы при Объединенном совете и всех регулирующих постановлениях самолично принимать решения?
— А что будет, если у вас на линии застрянет поезд?
— В этом нет моей вины. Я тут ни при чем. Меня не в чем упрекнуть. Я не мог этого предотвратить.
— Вы можете предотвратить это сейчас.
— Мне никто не приказывал.
— Я вам приказываю!
— Откуда мне знать, имеете вы право приказывать или нет? Мы не обязаны обслуживать составы Таггертов. Вы должны сами справляться, со своими бригадами. Так нам сказали.
— Но это чрезвычайная ситуация!
— Никто мне ничего не сообщал про чрезвычайные ситуации.
Дагни понадобилось несколько секунд, чтобы совладать с собой.
Она видела, как Келлог смотрит на нее с насмешливой улыбкой.
— Послушайте, — сказала она в трубку. — Вы знаете, что «Комета» должна была прибыть в Брэдшоу три часа назад?