— Дарю тебе пощаду, болотное чудище!
Глава VI ПЕЩЕРА ДИКИХ ЗВЕРЕЙ
Лес становился гуще, листва — чаще, кустарники — непроходимее. Стало трудно идти. Пришлось податься в саванну. Здесь на красноземе росли тощие травы, чередуясь с голым скалистым пространством, лиловые змеи ускользали в расселины, голубые ящерицы грелись на скалах; там и сям всполошенный страус шагал по пустыне… И опять ничего кроме скал да лишаев, из века в век пожирающих камень… Наконец показалась цепь холмов, выставляющих свои ребра и зубцы.
Гютри, забравшись на одну из вершин, закричал от восторга. Затерянное меж тысячелетним лесом, степью и пустыней, озеро простирало за ней свои неиссякающие волны.
Лес, заполняющий восточную часть различными породами деревьев, отделялся от степи красными и бесплодными песками, в которых чахли даже лишаи. За кустарниками западной частью всецело овладевала степь.
В силу смежности столь разнообразных областей озеро видело на своих берегах всех диковинных зверей пустыни, степных хищников и бесчисленных гостей леса. Сюда приходили страусы и жирафы, и уродливый вепрь, и колоссальный носорог, гиппопотам и кабан, леопард и пантера, шакал, гиена, волк, антилопа, зебра, дромадер, макака, павиан, горилла, генон и резвун, слон и буйвол, приползали питон и крокодил, прилетали орлы и коршуны, цапли, ибисы, журавли, фламинго и дрозды-рыболовы…
— Восхитительное убежище, созданное для всех животных Ноева ковчега! — воскликнул Гютри. — Сколько тысячелетий существовало это озеро? Сколько поколений кишащих здесь зверей, которых люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века, видело оно?!
— Вы думаете, что истребят? — возразил Фарнгем. — Если Богу будет угодно. Я же думаю, что Он этого не допустит!
— Почему? Разве не оказывает Он явного покровительства цивилизации в течение последних трех веков — в особенности англо-саксонской? Не сказано ли в Писании: «…наполняйте землю и владычествуйте над птицами небесными и рыбами морскими, и над всякими зверями и гадами, ползающими по земле».
— Но там не написано: «Истребляйте!» А мы все истребляли без пощады, без милосердия, Сидней. Творение Божества оказывается в бренных руках человека. Нам кажется, что нужно сделать только жест. Мы сделаем этот жест, и он послужит нашей гибели, а свободные создания вновь будут процветать. Я не могу допустить мысли, чтобы все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека. Я ясно вижу разверзающуюся бездну, вижу, как народы вновь превращаются в народности, народности в племена, племена в кланы… Не подлежит сомнению, Сидней, что цивилизация умрет и возродится дикая жизнь!
Гютри разразился смехом.
— А я говорю, что заводы Америки и Европы задымят по всем саваннам, сожгут на топливо все леса. Но если бы это оказалось не так, я не из тех, кто исходит слезами. Я примирился бы и с реваншем зверей.
— И я с этим примиряюсь, — мистически ответил Фарнгем, — ибо такова воля Божия.
С дикой грацией выскочили на мыс стая обезьян и уродливые гну, а три высоких страуса шагали по бесплодной равнине, удовлетворяя свойственный им инстинкт открытого пространства. Появились также буйволы, резвуны, прячущиеся в кустарнике, старый носорог, защищенный своим бороздчатым панцирем, тяжелый, страшный, неповоротливый, в полной безопасности благодаря своей силе, которой страшатся львы и которая не уступает силе слона.
Робкие, проворные, возвышаясь над всеми животными длинной шеей и головой с тонкими рожками, промчались жирафы.
— Какая загадка, — недоумевал сэр Джордж. — Зачем эти странные формы? Зачем безобразие этого носорога и нелепая голова страуса?
— Все они красавцы в сравнении вот с этим, — вымолвил Гютри, указывая на безобразного гиппопотама. — Каково может быть назначение этих чудовищных челюстей, этих противных глаз, этого туловища гигантской свиньи!
— Будьте уверены, что все это имеет глубокий смысл, Сидней.
— Пусть будет так! — беззаботно вымолвил колосс. Где нам разбить лагерь?
Осматривая пейзаж, они увидели нечто, приковавшее их внимание. На опушке леса показались колоссы. Они шли важно, страшно и миролюбиво. Их лапы казались стволами деревьев, туловища — скалами, а кожа — движущейся корой. Хоботы были подобны питонам, а клыки — громадным кривым пикам… Земля дрожала под ними. Буйволы, вепри, антилопы и обезьяны сторонились с дороги; два черных льва укрылись в кустах; жирафы боязливо вытягивали шеи.
— Вы не находите, что слоны напоминают гигантских насекомых? — спросил Гютри.
— Правильно, — ответил сэр Джордж. — Я сравнил бы их с навозными жуками… Некоторые самки должны весить до десяти тысяч фунтов… Великолепное зрелище!
Громадное стадо слонов завладело озером. Вода забурлила; рев слонов огласил пространство; матери следили за слонятами, которые были величиной с диких ослов и шаловливы, как щенки.
— Если бы не было на Земле человека, не было бы никого могущественнее слона… и это могущество не было бы зловредным, — произнес задумчиво Фарнгем.
— Но оно было бы признано не всеми. Взгляните вон на того носорога, стоящего особняком на мысу. Он-то не отступил бы перед самым грозным хоботным властителем!.. Но не следует забывать о нашем лагере…
— Вон там, в саванне, у леса, я вижу голое пространство земли между тремя утесами, не очень близко, но и не слишком далеко от озера, — сказал сэр Джордж, протягивая в названном направлении руку, а другой держа у глаз бинокль. — Там будет легко разводить и поддерживать огонь.
Гютри взглянул в ту сторону и нашел место удобным.
Но после некоторого молчания добавил:
— Я бы остановился еще на одном месте, вон там, оно образует в чаще кустарника полукруг. Если вы согласны, один из нас исследует это место, а другой пойдет к трем утесам.
— Не лучше ли пойти вместе?
— Я полагаю, каждый из нас соберет достаточно данных, чтобы принять решение. Издали оба места хороши. Если, в конце концов, окажется, что и то, и другое годятся во всех отношениях, метнем жребий. Так мы выиграем время.
— Я не совсем уверен, что мы от этого выиграем, но, вероятно, ничего не потеряем. Идем! — заключил Фарнгем, — хотя я и не люблю разделяться.
— Меньше чем на час!
— Идет! И что вы берете на себя?
— Я полагал бы три утеса.
Гютри, сопровождаемый Курамом и другим негром, хотя и шагал быстро, но на то, чтобы дойти до леса, ушло добрых полчаса. Место оказалось просторнее, чем он думал, и он нашел его удобным. Две скалы были голые, с красными каменистыми склонами. Третья, гораздо большая, — покрыта неровностями и расселинами. В одной из расселин росли фиговые пальмы. В одном месте был черный провал, служивший входом в пещеру.
— Ты, Курам, — приказал колосс, — осмотришь местность отсюда до острого утеса, а твой товарищ — до круглой скалы. Сойдемся опять на этом месте.
— Остерегайся пещеры, господин! — заметил Курам.
Гютри в ответ засвистел и направился к изрытому утесу.
Он представлял поразительную смесь архитектурных форм: зубчатая башня, одна сторона пирамиды, зачатки обелисков, какие-то своды, овалы, фронтоны, готические стрелки… На всем следы неустанной работы лишаев, стенниц и метеоров…
Это дикое место могло быть хорошим убежищем. Пещера и большие углубления намечали жилье; их можно было устроить так, чтобы они стали недоступны для диких зверей, или же обратить их в неприступную для людей крепость.
«Лагерь придется разбить здесь», подумал Гютри, но ему пришли на память слова Курама: «Остерегайся пещеры!» Храбрость и осторожность смешивались в Гютри в неравных дозах. Столь же рассудительный, как Айронкестль, но более пылкий, он внезапно бросался на риск, случайности, ловушки, головокружительные приключения. Громадный запас энергии, требовавшей выхода, мешал ему в таких случаях обуздать себя, а спортивный опыт внушал ему чрезмерную уверенность в себе. В боксе ни один противник не мог устоять против него. Он справился бы с самим Дэмпси. Он мог поднять коня вместе со всадником и делал прыжки, как ягуар…
Пещера была обширнее, чем он предполагал. Чьи-то крылья задели его: ночная птица таращила во тьме глаза, блестящие фосфорическим светом; извивались ползучие гады… Пришлось зажечь электрический фонарь… Вокруг янки кишели подземные твари, которых свет заставил искать убежища в щелях. Неправильный свод был усеян летучими мышами. Многие из них, растерянные, с тонким писком, оторвались от свода и принялись кружиться, судорожно взмахивая беззвучными крыльями.
Затем начались внушающие опасения галереи, а в конце пещеры в расселины стал просачиваться мутный свет.
Путешественник вошел в одну из расселин, которая скоро стала слишком узкой. Когда он направил внутрь свет фонаря, пред ним открылось волнующее зрелище. В конце расселины, в отдалении сбоку, два отверстия с отломанными краями, одно с наклоном вправо, другое — влево, позволяли видеть новые пещеры. Они, должно быть, открывались на западной стене утеса, которой Гютри еще не осматривал. Сюда пробивался смутный свет, на фоне которого электрические лучи чертили лиловатые конусы. В правой пещере три льва и две львицы вскочили, испуганные необычным светом. Львята лежали в темном углу. Дикая поэзия была в этих странно связанных семьях диких зверей. Самцы не уступали вымершим львам Атласских гор, а самки заставляли вспомнить о светлошерстых тигрицах.
— Как прекрасна жизнь! — подумал Гютри.
Он засмеялся. Эти страшные звери были в его власти.
Два-три выстрела из слоновьего ружья, и цари зверей вступили бы в вечную ночь. В нем воспрянула душа древних охотников. Гютри вскинул свое ружье на плечо. Но его взяло раздумье, вмешалась осторожность, потом вдруг его охватила сильная дрожь: обернувшись, он увидел вторую пещеру, с еще более страшными обитателями. Ни в одном из обширных американских зверинцев Сидней не видел львов, подобных тем, которые стояли здесь в полутьме.
Казалось, они пришли из глубины доисторических времен, эти гиганты, подобные тигро-льву или felti spelaea[10] шелльских раскопок.
Молния сверкнула по красному граниту. Все львы испустили согласный рев. Гютри слушал их, задыхаясь от восторга. Он прицелился еще раз, но, уступая какому-то невыразимому чувству, покачал головой и стал отступать. «Лагерь здесь не удастся разбить!» — подумал он.
Очутившись снаружи, он быстро направился к Кураму и другому негру, шагавшим по направлению к скалам, и сделал знак не ходить дальше. Они остановились, дожидаясь гиганта, который спешил, так как с минуты на минуту львы могли выйти из своего логова. Рев зверей замирал.
Обладая неважным чутьем и ленивым умом, они, вероятно, продолжали еще оставаться как бы в гипнозе перед щелью, в которую брызнули лучи таинственного света.
Вдруг рев рассек пространство, и появились лев и львица. Это не были те громадные хищники, которых он видел во второй пещере, но и их рост поразил Курама. В их позах сквозила беспечность. Еще не наступил час, когда эти властелины царства животных проявляют свою страшную силу. Для войны, так же как и для любви, ему требуется бледное мерцание звезд, черный хрусталь ночей.
Лев ступал рядом со львицей, которая шла, крадучись, чуть не ползком. Сидней зарядил ружье и щелкнул затвором. В магазине было шесть зарядов.
Новый рев прорезал пространство, и лев-великан, в свою очередь, вынырнул из тени скал.
— Черт возьми! — выругался Гютри… — Мы играем со смертью.
Первый лев бросился и в шесть прыжков был уже на полпути от янки, второй оставался неподвижным, во власти звериных грез, не стряхнув еще с себя пещерных теней.
Теперь о бегстве нечего было и думать. Сидней повернулся к зверю и выстрелил одновременно с Курамом и его товарищем. Пуля слоновьего ружья задела череп льва и взорвалась в двухстах шагах; пули негров не причинили зверю никакого вреда.
Три громадных прыжка — и рыжее тело льва, как скала, грохнулось на то самое место, где стоял человек, но тот отскочил в сторону, и когти и зубы льва ударились об острое лезвие охотничьего ножа. Слоновье ружье грохнуло вторично — и невпопад, так как прыжки зверя и человека не давали возможности прицелиться… Одного из них ждал вечный мрак.
Негры опять прицелились, но Гютри был перед самым зверем, и они боялись выстрелить, не доверяя своей ловкости.
Чтобы напугать льва, Гютри испустил дикий крик; лев ответил ревом. Две силы столкнулись. Лев встал на задние лапы, выпустив когти, раскрыв пасть, откуда торчали гранитные клыки… Но у человека было оружие: он нагнулся и до рукоятки воткнул длинный охотничий нож в грудь зверя.
Но тот не упал. Он взмахнул лапой и всадил когти в бок янки, стараясь ухватить громадной пастью его голову.
Сидней понял, что охотничий нож не задел сердца льва и кулаком левой руки ударил его по ноздрям, заставив льва поднять морду.
Тогда человек, вытащив оружие, вторично нанес удар, не имея возможности прицелиться из ружья.
Задыхаясь и хрипя, два гиганта — человек и хищник — с остервенением набросились друг на друга. Поверженным оказался зверь…
В глазах у Гютри потемнело. В последнем напряжении он ударился головой о скалу и почти потерял сознание.
А львица была от него в каких-нибудь трех прыжках, и за ней следовал черный лев. Сидней понял опасность положения и напрягся для смертельной борьбы, но прежде чем он овладел бы своими мышцами, звери растерзали бы его…
В этот критический момент появился сэр Джордж, в одно время с Филиппом, показавшимся на вершине холма…
Оба прицелились и одновременно выстрелили в львицу.
Едва прозвучали выстрелы, животное завертелось и рухнуло с дважды пробитым черепом. Падая, львица ударилась о черного льва, который, остановившись, стал обнюхивать издыхающего зверя. Но прозвучали новые выстрелы, и черный лев, в свою очередь, распростился с лесом, степью и опьяняющими ночами.
Сбежались все. Негры выли от радости, Гютри высоко поднял голову в сознании своей силы… Опасность миновала. Лев-великан исчез за скалами; какой-то бесформенный страх заставил прочих хищников отступить…
— Еще немного, и мне привелось бы узнать, что делается на том свете, — сказал Гютри, несколько бледный, с нескрываемой радостью пожимая руки сэра Джорджа и Филиппа.
— Таких стрелков, как вы, немного найдется, хотя бы и в Капштадте.
— Ну, решительно не следует больше разбредаться поодиночке, — сказал Гертон, прибежавший вместе с Мюриэль.
— Господин правду говорит, — подтвердил Курам. — И не следует забывать о Коренастых… Курам заметил следы; Курам не удивится, если они расставят ловушку.
Глава VII ТАЙНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
Жизнь умело заживляла раны гориллы, над которыми поработала смерть. В глубине помертвевших орбит, под жесткими дугами бровей глаза вновь начинали всматриваться в мир. Горечь и недоверие упорно держались в душе животного. Оно видело себя пленником каких-то подозрительных существ, чуть ли не себе подобных. По временам его лоб странно морщился: в голове мелькали образы забытых пейзажей, силуэты подруг… При приближении людей оно ощетинивалось, инстинктивно уклоняясь от смертельной опасности, которой можно ожидать от всякого существа.
Но присутствие одного выносило с кротостью. При появлении Гертона лесной житель поднимал тяжелую голову, и в зрачках его вспыхивал огонек. Он миролюбиво смотрел на это бледное лицо, на светлые волосы, на эти руки, утишавшие его боль и кормившие его. Несмотря на постоянные вспышки страха и недоверия, жесты Айронкестля от повторения становились привычными, и эта спасительная привычка внушала в его присутствии чувство безопасности. Горилла верила ему, и каждый жест этого человека действовал успокаивающим образом. Животное знало, что на свете жил кто-то, от кого оно ежедневно получало пищу, источник жизни. Постоянно возобновляясь, эти впечатления становились глубже, сознательнее. Между несходными духовными мирами происходило смутное взаимодействие.
Вскоре приход Айронкестля стал радостью. В его присутствии животное, чувствуя себя в безопасности, подпускало к себе и других. Но как только он удалялся, начинало дико ворчать…
Коренастых приручить оказалось невозможно. Необузданная вражда светилась в глубине их зрачков. Их непроницаемые лица или оставались странно неподвижными, или в них, как молния, сверкало убийственное отвращение. Они принимали уход и пищу без тени благодарности. Их недоверие сказывалось в бесконечных обнюхиваниях и ощупываниях, которым они подвергали всякую приносимую им пищу. Одна только Мюриэль, казалось, не возбуждала их ненависти. Они смотрели на нее неотрывно, и по временам какое-то загадочное выражение пробегало по их отвисшим губам.
Чувствовалось, что они постоянно настороже. Глаза их впитывали в себя все образы, слух улавливал малейшее колебание.
После приключения со львами их бдительность еще более усилилась. Однажды утром Курам сказал:
— Их племя очень близко. Оно с ними говорит.
— Разве ты слышал голоса? — спросил Айронкестль.
— Нет, господин, не голоса, а знаки — на траве, на земле, на листьях и на воде…
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, господин, потому что трава срезана с промежутками или же сплелась; потому что на земле проведены борозды; потому что листья подняты или сорваны так, как не делают животные, а на воде плавают перевитые ветки. Я все вижу, господин!