Разъяренный тем, что ему не удается справиться с противником, коего он поначалу счел неопасным юным бахвалом, Арамис стал делать ошибку за ошибкой, а д’Артаньян, мастерски используя промахи мушкетера, уже не на шутку теснил его.
Еще через несколько секунд острие шпаги д’Артаньяна пронзило плечо Арамиса. Тот, бледнея на глазах, попытался было переложить шпагу в левую руку, но гасконец, выбив ее тем самым отцовским приемом, столь грозно взмахнул клинком, что Арамис, отступив на шаг, уже обезоруженный, поскользнулся на истоптанной траве и рухнул на землю.
Одним прыжком д’Артаньян оказался рядом и приставил острие к его горлу:
– У нас в Беарне сказали бы, сударь, что ваша жизнь в моих руках… Интересно, как эта ситуация именуется в Париже?
– Так же, сударь, – сдавленным голосом ответил Арамис, изо всех сил сохраняя достоинство.
– Любезный Арамис, – сказал д’Артаньян, которому кое-что вспомнилось вдруг. – А что, если в обмен на вашу жизнь я потребую назвать настоящее имя очаровательной белошвейки Мари Мишон?
Арамис вздрогнул, но отозвался непреклонно:
– Это не та сделка, сударь, на которую согласится настоящий дворянин.
– Прах вас побери, быть может, вы и правы… – задумчиво сказал д’Артаньян, отводя клинок. – Ладно, дарю вам жизнь без всяких условий, но вашу шпагу вынужден потребовать… кажется, я имею на это право?
– Несомненно, – сказал Арамис, все более бледнея от потери крови.
Д’Артаньян, гордый победой и оттого великодушный, помог ему подняться, отвел к Люксембургскому дворцу и, усадив на ступени, позвонил в колокол у входа, справедливо рассудив, что обитатели дворца уже свыклись с подобными подкидышами не хуже монахинь, коим подбрасывают под ворота незаконнорожденных младенцев.
– Ну вот, любезный Арамис, – сказал он покровительственно. – Все, что мог, я для вас сделал, так что честь моя не задета. А сейчас, с вашего позволения, я вас покину, пока не заявилась стража по мою душу… И на прощанье позвольте дать вам ценный совет: постарайтесь впредь серьезнее относиться к дворянам из Гаскони…
– Я непременно учту ваш совет, – слабым голосом ответил Арамис. – И, в свою очередь, дам свой: не считайте себя самым ловким в этом городе…
– Помилуйте, я и не собираюсь! Я просто хочу доказать, что кое-что значу… и это у меня пока что получается.
– До поры до времени, милостивый государь… Мы еще встретимся.
– Со своей стороны приложу к этому все усилия, – сказал д’Артаньян, вежливо раскланявшись.
Он услышал, как в ограде дворца с визгом открывается калитка, и с чувством исполненного долга заторопился прочь, унося с собой шпагу Арамиса.
Бедняга книготорговец выпучил глаза так, что они, право слово, коснулись стекол очков:
– Вы вернулись?! А где же тот дворянин?
– С ним произошла небольшая неприятность, – сказал д’Артаньян. – Могу вас заверить, что вскоре он будет здоров, но, даю вам честное слово дворянина, за книгой он в ближайшие дни определенно не явится. Полагаю, теперь я могу ее у вас попросить?
– О, разумеется, сударь… – пролепетал торговец. – Двадцать два ливра за Боккаччио и двадцать восемь за "Дон-Кихота"… итого с вашей милости пять пистолей…
– Дьявол! – воскликнул д’Артаньян, вытащив из кошелька два жалких экю. – Я и не думал, что так потратился… Может, вы примете долговую расписку?
– О, что вы, сударь! – воскликнул с превеликим жаром книготорговец, явно горевший желанием поскорее увидеть спину беспокойного покупателя. – Я немедленно же отправлю книги по названному вами адресу, а вам открою неограниченный кредит… Заплатите, когда сочтете нужным… Так отрадно видеть, что молодые люди из гвардии находят время для изящной словесности…
– А как вы думали, милейший? – внушительно сказал д’Артаньян. – Надобно вам знать, что в Королевском Доме служат не одни вертопрахи и волокиты, проводящие время в праздных забавах… Настоящий гвардеец не чужд изящной словесности, вот именно! – Он оглянулся по сторонам и, видя, что они одни, понизил голос. – Любезный, возможно, я что-то напутал… Вы меня чрезвычайно обяжете, объяснив, жив ли гениальный литератор синьор Боккаччио…
Хозяин осторожно ответил:
– Сударь, с прискорбием должен вам сообщить, что господь призвал его к себе ровным счетом двести пятьдесят лет назад…
– Черт возьми, как медленно доходят новости до Беарна! – не моргнув глазом, вскричал д’Артаньян. – А у нас его полагали живым… Ну что же, всего вам доброго, сударь…
Выйдя на улицу со шпагой Арамиса под мышкой, он пробормотал себе под нос:
– Положительно, мне везет! Гвардия, очаровательная любовница, успешная дуэль с мушкетером – и, как венец всего, неограниченный кредит в книжной лавке! Есть повод задрать нос… хотя, честно говоря, я предпочел бы неограниченный кредит не в этом складе мышеяди, а в каком-нибудь уютном кабачке вроде "Сосновой шишки"… но что поделать, не годится с ходу требовать от фортуны чересчур много…
Глава одиннадцатая Поединок с людоедом и новый друг
Когда д’Артаньян, все еще от души пыжившийся своей победой – и, надо сознаться, к тому были все основания, – въезжал в ворота, гордо подбоченившись так, что напоминал бронзовый монумент королю Генриху Четвертому, навстречу ему попался человек в черном, шагавший так уверенно и горделиво, словно его только что назначили канцлером королевства, изгнав г-на де Сегье. Однако вид у него был отнюдь не благородный, и д’Артаньян, считая простого горожанина пустяковым препятствием, и не подумал сворачивать, направив своего каракового конька прямо на субъекта, чья физиономия к тому же крайне не понравилась нашему гасконцу. По его глубокому убеждению, находившемуся в полном соответствии с нравами той эпохи, человек, не имевший права носить шпагу, не имел равным образом права и на столь горделивую осанку – гордыня хороша только в том случае, если имеешь возможность ее отстоять (гасконец искренне полагал, что сделать это можно исключительно при посредстве шпаги, ибо не был искушен в других средствах вроде судейского крючкотворства, в особенности подкрепленного тугим кошельком…).
Враз потеряв кичливый вид, субъект в черном выскочил из-под копыт с проворством вспугнутого перепела и проводил д’Артаньяна злобным взглядом. Не обратив на это ровным счетом никакого внимания, д’Артаньян передал английского жеребца конюху, поднялся к себе и с внешне безразличным видом сказал, подавая Планше шпагу:
– Планше, повесь-ка эту рапиру на стену… Нет, погоди. Можешь раздобыть где-нибудь подходящий крюк?
– Запросто, сударь.
– Найди, пожалуй что, три, – приказал д’Артаньян. – Вколотишь их в стену где-нибудь на видном месте, на один повесишь эту самую шпагу, а два других пусть пока остаются пустыми. Ну, а я уж постараюсь, чтобы и для них побыстрее нашлись украшения…
– Никак, сударь, вас можно поздравлять со славной победой?
– Пустяки, любезный Планше, – сказал д’Артаньян с тем же наигранным безразличием. – Особенно и нечем гордиться – один-единственный королевский мушкетер, не бог весть какой подвиг… Вот кстати, у тебя есть повод выпить за мое здоровье…
И он с царственным видом протянул слуге экю – одну монету из двух, остававшихся в его кошельке. Славный малый рассыпался в благодарностях, а д’Артаньян, не мешкая, отправился к хозяйке.
– Луиза! – радостно воскликнул он, врываясь в гостиную с той бесцеремонностью, какую в отсутствие Бриквиля полагал своей привилегией. – Поскольку я привык выполнять свои обещания, особенно данные очаровательным женщинам, могу вас обрадовать касаемо испанского романа… Черт побери, да вы плачете! Что случилось?
В самом деле, глаза прекрасной нормандки были заплаканы, и выглядела она совершенно потерянной. "Уж не вернулся ли Бриквиль с полдороги и не устроил ли сцену? – пронеслось в голове у д’Артаньяна. – Ревнивцы, особенно бессильные в постели, способны на самые грязные выходки…"
– Это все из-за Бриквиля, – произнесла Луиза, всхлипывая.
– Черт возьми, значит, он все-таки вернулся? – воскликнул д’Артаньян, хватаясь за шпагу. – Пожалуй, вы правы, Луиза, его и в самом деле следует…
– Вы не поняли, Шарль, – сказала Луиза. – Беда не в том, что он вернулся, как вы решили, а именно в его отсутствии…
– Уж не осмелился ли кто-то вас обидеть? – воинственно вскричал д’Артаньян. – Скажите только имя…
– Вы тут ничем не поможете, Шарль… Обида того рода, когда обидчик пользуется покровительством закона… Бывают такие случаи…
– Что за вздор, не должно быть таких случаев вовсе!
– Вы еще так плохо знаете жизнь… Ко мне приходил Перраш, что живет на углу Старой Голубятни и Феру, ростовщик…
– Ага, ага! – сказал д’Артаньян, начиная кое о чем догадываться. – Невысокого роста, пожилой субъект самого гнусного облика? Я только что видел, как он выходил в ворота…
– Вы еще так плохо знаете жизнь… Ко мне приходил Перраш, что живет на углу Старой Голубятни и Феру, ростовщик…
– Ага, ага! – сказал д’Артаньян, начиная кое о чем догадываться. – Невысокого роста, пожилой субъект самого гнусного облика? Я только что видел, как он выходил в ворота…
– Вот именно, – печально сказала Луиза. – Видите ли, Бриквиль прекрасно помнит о тех деньгах, что сам давал в долг или должен с кого-то получить – тут он не ошибется ни на одну минуту, ни на одно су… Совсем по-другому обстоит с теми деньгами, которые он сам кому-нибудь должен… Короче говоря, он так и уехал, запамятовав, что подошел срок уплаты по векселю. О чем Перраш и нагрянул объявить. Я в жутком положении, в доме нет такой суммы…
– Сколько же он требует?
– Полторы тысячи ливров.
– Черт побери, сто пятьдесят пистолей! – уныло протянул д’Артаньян. – Отроду не держал в руках таких денег… Что же делать? У вас нет родственников или знакомых, которые могли бы выручить?
– Увы…
– А договориться с ним нельзя?
– Не получится, Шарль. Он с родной матери стребовал бы долг через судейских…
– Ну да, он сразу показался мне душевным и добрым… – сказал д’Артаньян, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать и горестно осознавая, что найти выход он не в состоянии. – Вы говорите, на углу Феру? Нужно что-нибудь придумать…
– Что?
– Вот что, Луиза, – многозначительным тоном сказал д’Артаньян, в голову которому пришла великолепная идея. – Не отчаивайтесь, я скоро вернусь…
И он выбежал из гостиной. По его глубокому убеждению, истинный дворянин в такой ситуации не должен был сидеть сложа руки. Коли уж делишь с женщиной постель, следует принимать близко к сердцу и ее злоключения… Поднявшись к себе, он засунул пару пистолетов за пояс и взял длинный хлыст. Неплохо было бы ради пущего устрашения прихватить с собой Планше с мушкетом, да вот беда, у Планше пока что не было мушкета ввиду печального состояния финансов его хозяина…
К дому Перраша он подошел, нахлобучив на нос шляпу и грозно помахивая хлыстом. Шпоры отчаянно звенели при каждом шаге, блестели новехонькие пистолеты, шпага колотилась о ботфорты – а из-под нахлобученной шляпы сверкали нешуточной решимостью глаза и не обещавшая ничего доброго усмешка, старательно скопированная у Рошфора. Д’Артаньян не без оснований подозревал, что выглядит весьма внушительно – должно быть, это мнение разделял и привратник, шарахнувшийся с дороги, жалобно что-то пискнув.
Ободренный первой победой, д’Артаньян без церемоний вошел в дом и оказался в обширном помещении, судя по всему, игравшем роль приемной, – на стульях у стен сидели с видом просителей несколько человек, в том числе даже один несомненный дворянин. Зрелище это разозлило д’Артаньяна еще больше. "Приемная, прах меня побери! – взревел он про себя. – Как будто этот паршивый буржуа – принц крови!"
К нему тут же подошел слуга и без всякого почтения поинтересовался независимым тоном:
– Что вам угодно, сударь?
Вид у него был столь спесивый и чванный, словно он служил кому-то из герцогов, а то и принцев крови. Однако такого обращения д’Артаньян не стерпел бы и от лакея Королевского Дома.
– Мне нужно немедленно видеть вашего хозяина, – сказал он столь же независимо. – Кажется, его зовут Перраш?
– Господин Перраш сейчас изволит быть занят, – сказал слуга, загораживая дверь.
– Черт побери, вы имеете дело с дворянином! – сказал д’Артаньян, закипая не на шутку.
– Знали б вы, сударь, как часто господину Перрашу приходится иметь дело с дворянами… – сказал слуга, едва ли не зевая ему в лицо. – Присядьте, что ли, и подождите, а я посмотрю, удастся ли для вас что-нибудь сделать…
– С дороги! – рявкнул д’Артаньян. – Немедленно!
– Сударь, если вам нужда ссуда, ведите себя пристойнее…
– Ну хорошо, – сказал д’Артаньян вкрадчиво. – Судя по вашему выговору, милейший, вы откуда-то из Оверни?
– Предположим, сударь…
– А значит, вы плохо знакомы с обычаями гасконцев, любезный… – тем же тоном, который кто-то по недоумию мог бы даже назвать ласковым, продолжал д’Артаньян. – Чтоб вы знали, в наших краях не принято пасовать перед столь наглыми и незначительными препятствиями. Если на дороге у меня стоит такой олух, как ты, мешающий мне пройти туда, куда я непременно желаю попасть…
– Ну, ну! – подначивал слуга, и в самом деле плохо знакомый с гасконскими нравами.
– …я попросту отшвыриваю негодяя и высаживаю дверь, – сказал д’Артаньян решительно.
И тут же претворил обещанное в жизнь – могучим ударом кулака отправил слугу в угол приемной и наподдал по двери ногой так, что она распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Не теряя времени, д’Артаньян ворвался в комнату и захлопнул дверь за собой с видом разъяренной богини мщения из греческой мифологии, о коей он краем уха что-то такое слышал в те времена, когда отец в меру финансов и разумения пытался еще приобщить сына к азам науки.
Жаль только, что на господина Перраша столь шумное и неожиданное вторжение вооруженного до зубов незнакомца не произвело, нужно признать, особенного впечатления. Он так и сидел за столом, заваленным испещренными цифирью бумагами, кучками монет различного достоинства и гусиными перьями, взирая на гасконца словно бы с некоторой скукой.
Именно это как раз и ввергло гасконца в некоторую растерянность. Столкнувшись с бранью или вооруженным отпором, он сумел бы проявить себя должным образом, но это ленивое безразличие сбивало с толку почище, чем любые проявления враждебности.
Впрочем, он быстро овладел собой. Ростовщиков не любят нигде, а в Гаскони особенно. Деньги для захудалых дворян – большая редкость, сплошь и рядом, чтобы их раздобыть, приходится, наступив на глотку гордыне, обхаживать таких вот субъектов, набитых пистолями, и отсюда проистекают разные унизительные коллизии, а если вспомнить о существовании вовсе уж оскорбляющих дворянское достоинство мерзости вроде процентов, закладных, просроченных векселей и торгов, не говоря уж о налагаемых на имущество должника арестах… Одним словом, ярость очень быстро взяла верх над растерянностью.
– Вы, сударь, даете деньги в долг… – процедил д’Артаньян ядовито.
– Совершенно верно, – сказал г-н Перраш. – Если у вас есть необходимость в займе, для этого вовсе не нужно так шуметь, молодой человек, и портить стены…
– Я вам не молодой человек! – рявкнул д’Артаньян. – Я – дворянин из Беарна, кадет рейтаров…
– Здесь у меня бывали и гвардейцы, и особы титулованные, – как ни в чем не бывало сообщил г-н Перраш. – Изложите ваше дело взвешенно и по существу…
– Вы не можете не знать господина Бриквиля, хозяина меблированных комнат…
– Могу вас заверить, молодой человек, – всех своих должников я прекрасно помню… Вас это удивляет?
– Он вам должен полтораста пистолей…
– Вот именно. И срок уплаты истек.
– Ну да, я знаю. Вы имели наглость привести госпожу Бриквиль в совершеннейшее расстройство… Она рыдает, черт побери! Что вы себе позволяете?
– Я?! – изумился г-н Перраш, подняв брови в нешуточном удивлении. – Я всего лишь напомнил ей, что срок уплаты истек, и я в соответствии со своими законными правами могу выставить на торги их домашнюю обстановку…
– Вот об этом и речь! – воскликнул д’Артаньян. – Как вы посмели надоедать женщине?
– Надо вам знать, юноша, что по законам французского королевства жена вправе произвести уплату по векселям мужа в случае, если последний отсутствует…
– Но у нее нет сейчас таких денег!
– В таком случае, придется распродать обстановку…
Все грозные взгляды д’Артаньяна и его вызывающий тон разбивались о ледяное спокойствие этого субъекта, словно волны о стену берегового укрепления. Д’Артаньян с неудовольствием отметил, что теряет инициативу.
– Послушайте, как вас там, Перраш… – сказал он тоном ниже. – В конце концов, нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход… Вскоре Бриквиль вернется и уплатит вам сполна… Его жена тут совершенно ни при чем, а вы довели ее до слез…
Перраш с любопытством воззрился на него бесцветными глазками:
– Любопытно бы знать, отчего вы столь близко к сердцу принимаете горести и треволнения госпожи Бриквиль? А! Я понял! Вы, должно быть, ее кузен из провинции или другой близкий родственник, только что прибывший в Париж, исполненный родственных чувств, но совершенно незнакомый со столь скучными материями, как векселя и закладные?
Все это было произнесено с видом крайнего простодушия, но д’Артаньян, несмотря на молодость, кое-что повидал в этой жизни и был убежден, что простодушный ростовщик – явление столь же редкое, как человек с двумя головами или чиновник, не берущий взяток.
– Что за глупости вы несете! – воскликнул д’Артаньян, чуть покраснев под проницательным взглядом ростовщика и, мало того, сознавая, что тот это заметил. – Долг всякого подлинного дворянина – встать на защиту дамы…