— Ну, хватит, размечтался, — Вожников засмеялся, постукивая пальцами по опустевшему кувшину.
Сей жест ушлый нормандец понял по-своему — тут же вскочил со скамьи, вытянулся:
— Принести еще вина, сир?
— Крикни слуге, пусть он принесет… Мы же с вами продолжим. Так в чем обвиняли ту девушку?
— В колдовстве, вестимо. — Онисим Раскоряка откашлялся. — На суд видоки вызваны были. Показали, дескать, глазами своими видели, как волхвовала девка: варила из всякой гадости приворотное зелье, порчу почем зря напускала, а однажды — а может, и не однажды — даже вызвала ураган! От того урагана запустенье здесь страшное было, насилу оправились.
— Так-та-ак, — покивал Егор. — Ураган, значит… А брат Диего небось пытать колдунью велел?
— А вот ничего подобного, сир! — Шевалье де Сен-Клер хлопнул себя ладонью по коленкам, меленьким, узким, каким-то детским… впрочем, у всех французов в то время именно такие коленки и были, достаточно зайти в Париже в музей армии в Доме инвалидов да полюбоваться на доспехи.
— Не только пытать ведьму наш славный христовый брат не велел, но еще и обидно смеялся над видоками!
— Смеялся?
— Так и говорил: мол, я, доктор богословия и университетский профессор, не умею вызывать ураган, а какая-то глупая деревенская девка — умеет? Видоки, конечно же, устыдились.
— А что за видоки были? — принимая почтительно наполненный подошедшим слугой кубок, осведомился Егор. — Ну! Чокнемся, други! За нас и за наше дело!
— Аминь!
— Четверо всего, двое не смогли по болезни добраться. — Пояснив, воевода поставил опустевший кубок на край скамьи, и проворный служка тут же наполнил его красным игристым вином, по вкусу напоминавшим что-то среднее между божоле и портвейном. Такое… кисло-сладкое, но пить приятно.
— Три бабы в видоках да один мужик…
— А бабы-то красивые хоть? — Вдохнув запах роз, князь с необъяснимой тоской посмотрел в небо, голубое, высокое, с белыми, медленно плывущими облаками, похожими на призрачные замки и ватные горы. А вон то, над шпилем собора, — на женщину! Да-да, на женщину — как будто она прилегла на спину, вытянув ноги — вон голова, волосы, пышная грудь…
— Красавиц, с позволения сказать, я там не видал, сир, — подал голос нормандец. — Ну, кроме самой ведьмы — уж та-то красавица. Ах, если б вы только видели ее, ваше величие! Пусть и грязна, худа, в отрепьях и под глазом синяк — крестьяне ведь ее чуть не убили, прежде чем доставить доминиканцам. Видать, крепко им насолила… особенно тем некрасивым бабищам… наверное, не одного мужика свела.
Вожников хохотнул:
— Ага, вот в чем дело! Я почему-то так и подумал… раз уж красивая.
— Да уж, сир! Какая женщина чужую красоту потерпит?
— Много ты знаешь про женщин! Так что же — обвинения с ведьмы сняты?
— Не совсем так, господине, — покачал головой воевода. — Ураган — да, сняли, а вот ведовство, привороты… Брат Диего велел ее пока в подвал посадить, чтоб не сбежала!
— Угу, понятно, — кивнул князь. — Значит, мерой пресечения избран арест. Я так полагаю, до конца следствия.
— На завтра еще видоки вызваны, — вспомнил Онисим. — И еще, княже, инквизитор сей тебя на допрос приглашал — мол, раз уж великий император за всем лично приглядывает, во все вникает…
— Схожу! А чего ж? — Решительно махнув рукой, Вожников обернулся к слуге, и тот быстро наполнил кубки. — На заседании городского совета я уже был, в кадастровой комиссии председательствовал, даже прослушал курс берегового права… Теперь вот инквизиторский суд… верней — следствие. Чего бы нет-то? В какое время?
— Сразу после обедни.
— Ну вот. И выспаться успеем вполне. Так что, друзья мои, — выпьем!
* * *Вне всяких сомнений, пристальное внимание князя нынче привлекла бы любая ведьма, вполне возможно, подосланная врагами — теми же кастильцами или обидчивым арагонским королем Альфонсо. Подосланная с целью околдовать императора или лишить его волшебного дара, о котором Вожников, конечно же, не распространялся, но ведь ведьма на то и ведьма, чтобы все знать, ведать. Тем более эта, как говорят, красивая… Впрочем, сие вовсе не главное… хотя как — не главное? Чего уж перед самим собой-то лукавить — скучно без женщин, тоскливо, томительно и совсем неправильно. Ну и что, что женат! Жена-то где? За морями, за долами, а тут… дожил — даже в облаках и там бабы мерещатся!
* * *Брат инквизитор встретил императора со всей почтительностью, однако без перебора — не лебезил, не славословил и лишний раз не кланялся, просто пригласил отобедать в монастырской трапезной, а уж затем перейти к делу. Монашеский обед оказался весьма простым, но сытным и вкусным: жареная рыба, несколько видов ухи да заправленная шафраном и конопляным маслом каша. Поели быстро и спустились в подвал, где был оборудован кабинет для допросов, выглядевший, надо сказать, вполне солидно и устрашающе: гулкий сводчатый потолок с маленьким, забранным частой решеткой оконцем, чадящие факелы, развешанные на стенах орудия пыток — всякие там клещи, кнуты. Да, имелась и дыба, как же без этого? В дальнем углу виднелась небольшая жаровня, нынче — ввиду стоявшей на улице жары — без углей. Длинный, обитый темно-зеленым бархатом стол — для следователей — располагался сразу напротив входа, рядом, в углу, примостился столик, за которым, поигрывая гусиным пером, уже ждал секретарь — монах с добрым круглым лицом и смешной бородавкой на самом кончике носа. Еще двое помощников — дюжие парни-послушники с подозрительно закатанными до локтей рукавами — ошивались возле дыбы и пыточных инструментов.
Когда вошло высокое начальство, помощники разом поклонились и вытянулись в струнку, всем своим видом выказывая готовность к немедленным следственным действиям.
— Прошу вас, эксцеленц. — Брат Диего почтительно предложил князю и его спутникам место за главным столом и сам уселся рядом, с некой нервозностью потирая ладони. Этого своего нетерпеливого жеста, впрочем, доминиканец тут же устыдился и, положив руки на стол, приказал привести свидетелей. — Они явились ли, брат Эгон?
— Да-да, — поспешно закивал секретарь. — Все явились. Попробовали бы не прийти!
Инквизитор махнул помощникам:
— Давайте их по одному сюда. Да! Где протоколы допросов? Их же в деревне алькальд опрашивал… Неужели протокол не вели?
— Вели, брат мой. — Вскочив с места, брат Эгон — монах с бородавкой и добрым лицом — почтительно положил на стол исписанные аккуратным почерком бумаги.
Между тем помощники привели первого видока — расплывшуюся, словно пивная бочка, женщину с землистым лицом и нехорошим взглядом.
— Эужения, супруга лодочника Жузепа Крадомы, — громко пояснил секретарь.
— Храни вас Святая Дева, господа мои. — Опасливо косясь на доминиканца, женщина принялась кланяться с таким упорством, будто долбила киркой каменную гору, так что помощникам инквизитора стоило немалых трудов усадить сию осанистую госпожу… Нет! Никакую не госпожу — обычную крестьянку, хотя и, судя по монисту и шелковой красной жилетке, отнюдь не бедную.
— Значит, ты — Эужения?
— Эужения, мой господин, так…
— Зови меня брат Диего или просто святой брат, — слегка поморщился доминиканец и продолжил, пододвинув к себе протокол и попросив секретаря зажечь свечи, что тот и исполнил со всей почтительностью и проворством. — Эужения, — инквизитор откашлялся. — Позволь, я спрошу тебя кое-что и кое-что уточню, поскольку мне не совсем понятно, что ты говорила алькальду.
Оглянувшись на стоявшего позади толмача, монах сделал паузу, вполне достаточную для перевода с каталонского на немецкий. Он и потом не забывал делать паузы, и князь проникся к инквизитору большим уважением… не только из-за этих пауз, но и вообще.
— Итак, расскажи еще раз, как все было… Тот случай, когда ведьма, как ты говоришь, избила тебя.
— Да так все и было, святой брат. — Женщина нервно поскребла рукой щеку. — Как я и рассказывала уже нашему старосте, господину Скварону. Ой, он такой хороший человек, такой хороший, вот, помнится, третьего дня…
— Не отвлекайся, женщина! Говори по существу дела. Вот ты застала ведьму за колдовством, она это заметила, и что дальше?
— Эта сучка… ой…
— Говори, говори, Эужения, только постарайся без ругательств, ты ж в святой обители все-таки!
— Ой, святой брат… извините. Просто попутал бес! Ой, прости меня, Святая Дева! Так вот она, эта ведьма, налетела на меня и начала бить, а потом…
— Постой! — перебил инквизитор. — Объясни, что значит «налетела»? Прямо по воздуху?
— Да нет, святой брат… просто выбежала и набросилась с кулаками, отдубасила… ой!
Брат Диего сдержал усмешку:
— Говори конкретно, женщина. Как именно, чем, куда и сколько раз ведьма тебя ударила? Кто еще все это видел?
— Да моя подруга и видела, святой брат, вы ее знаете — племянница нашего мельника, Бенедетта. Ой, это такая славная женщина, такая славная, вот, помнится, в прошлом году…
— Эужения! Мы про удары говорим.
— О, святой брат… простите. Я уж и не помню, куда она била да как.
— Совсем-совсем не помнишь?
— Не-ет…
Доминиканец спрятал усмешку и, покосившись на князя, прищурил левый глаз:
— Ты ведь сильная женщина, Эужения… вон какая вся! Неужто дала себя побить какой-то соплячке?
— Ха-ха, святой брат! Да как же, дала! Так ее отходила — небось до сих пор, бедная… ой!
— Та-ак… А где все происходило?
— Да на ее же дворе и происходило, на ведьмином.
— А ты там как оказалась… и подруга твоя, Бенедетта?
— Так зашли же, святой брат! Думали вывести колдунью на чистую воду.
— Угу, угу… Значит, незаконно проникли на чужой двор. Ладно, с этим деянием пусть ваш алькальд разбирается… Брат Эгон, — инквизитор повернулся к секретарю, — выделите дело о проникновении в отдельное производство и перешлите тамошнему алькальду… Так, а мы вернемся к колдовству! Что именно делала ведьма в тот момент, когда вы к ней вошли?
— Колдовала, что же еще-то, святой брат?
Вожников только диву давался, насколько умело и лихо вел следствие брат Диего! Кстати, все специфические слова и фразы, произнесенные инквизитором по латыни — «незаконное проникновение», «деяние», «отдельное производство», — были очень похожи на современные Егору, словно дело происходило в кабинете обычного следователя или дознавателя, в крайнем случае — участкового. Очень, очень похоже… что и понятно, источник-то один — римское право.
— Какие именно колдовские действия ты заметила лично?
— Ой… — Эужения снова почесала щеку. — Да я лично ничего такого не видела… но знала точно — колдует!
— Откуда знала?
— Да все об этом в деревне говорят, святой брат. Она давно колдует, это всем известно.
— Нас пока интересует данный конкретный момент! — повысил голос монах. — От кого именно ты об этом узнала?
— Дак это… булочник наш, Фиделино, сказал. Сказал, мол, что видел — колдует…
— А конкретно?
— А кон… кор… Ничего такого больше не сказал.
— Ладно, спросим у булочника. Итак, ничего конкретного ты, Эужения, не видала… просто проникла на чужой двор, и потом началась драка… Пока с тобой все, иди, во дворе посиди. Брат Эгон! Давайте сюда Бенедетту.
В отличие от своей дородной подруги, Бенедетта оказалась особой длинной, костистой и жилистой. Правда, был в этой далеко не молодой уже — лет тридцати пяти — женщине какой-то особый шарм, отчего узкое смуглое лицо ее с длинным и тонким носом и тощая жилистая фигура вовсе не казались отталкивающими, наоборот, притягивали. Общему впечатлению не мешал даже пушок над верхней губой. К тому же роскошная ярко-рыжая шевелюра! Ах…
Даже брат Диего — монах! — и тот восхитился:
— Ты красивая женщина, Бенедетта! Сожалею, что вдова. Муж твой давно ли умер?
— Да года три уже, святой брат. С тех пор вот вдовствую.
— И на что живешь?
— Зеленью, святой брат, торгую. С детьми вместе выращиваем, кое-что в полях собираем, на рынок сюда, в Матаро, на тележке возим — тем и живем.
— И лошадь у вас имеется?
— Мул. И еще — ослик.
— Ах, как славно, ослик… Зеленью, значит, торгуете. Замуж так больше и не вышла?
— Увы, святой брат.
— Это плохо, что не вышла. Нельзя такой женщине без мужа.
— Я и сама, брат Диего, понимаю, что нельзя. — Бенедетта вздохнула и тут же стрельнула глазами с такой искренней заинтересованностью, что князь непроизвольно вздрогнул.
Впрочем, томный взгляд рыжеволосой красавицы уперся вовсе не в него и не в брата Диего, а… в воеводу Онисима Раскоряку, отчего сей славный воин почему-то набычился и покраснел.
— Мне бы такого мужа, как вон тот сеньор, — еще раз вздохнув, откровенно призналась женщина. — Осанистый, крепкорукий…
Инквизитор чуть улыбнулся:
— Что же, в вашей деревне таких нет?
— У нас не деревня, брат Диего, — неожиданно обиделась Бенедетта. — Очень большое селение — двадцать домов! Две мельницы, опять же, пекарня, пристань…
— Да-да, пекарня, — доминиканец охотно покивал. — А что ваш булочник, он ведь тоже вдовец, кажется?
— Да, вдовец, и детушек Бог не дал. — Женщина задумчиво покрутила на пальце локоны, на узком лице ее вдруг появилось некое странное выражение — то ли разочарование, то ли глубоко спрятанная печаль, — не ускользнувшее от внимания следователя.
Он тут же снова о булочнике и спросил.
— Да что сказать? — Поведя плечом, свидетельница опустила глаза, прикрыв их длинными и густыми ресницами, и голос ее, до того звонкий, вдруг потускнел, словно звон треснутого колокола. — Да, я как-то пыталась сойтись с Фиделино. Человек он хороший, добрый — часто паломникам хлеб раздает, да и грубого слова от него никто не слышал. К тому же труженик, как никто — не только булки печет, еще и плотничает… Только вот… — Бенедетта вдруг вскинула голову, посмотрев на всех с неким вызовом, который могут себе позволить лишь красивые женщины, спокойно осознающие свою красоту. — Не любит он никого. Думаю, что и покойную супругу свою тоже не любил.
— Ну… не любит — полюбит, дело такое, — усмехнулся святой брат.
— Да если б так, брат Диего! Тут не только в любви дело… Он же как мужчина… ну… — Свидетельница неожиданно смутилась, но все же продолжила: — Я же говорила, что пыталась с ним… Так он меня оттолкнул с таким ужасом, будто увидел перед собой змею!
— Оттолкнул? Тебя? — Сидевшие за столом недоуменно переглянулись.
Оттолкнуть такую женщину… тем более, которая хочет сама…
— Так, может, он содомит? — вслух предположил князь. — Мальчиков любит или мужчин?
— Нет! — Бенедетта тряхнула огненно-рыжими локонами. — Просто наш булочник всех… ну… таких, как я… женщин считает отродьем дьявола! Святоша — так его у нас и кличут, посмеиваются. Нет, правда! Но есть ведь на свете и иные мужчины, которые… — Женщина замолчала, не договорив, и снова посмотрела на воеводу.
— Вот зыркает! — прошептал тот. — Такая с ума сведет кого угодно. А вот булочника, поди ж ты, не смогла. Ну и булочник у них… какой-то не от мира сего, что ли.
— Ты что-то хотела сказать, Бенедетта? — напомнил брат Диего. — Ну, продолжай же, не бойся!
— А и скажу! — пожала плечами Бенедетта. — Похоже, к колдунье нашей, Аманде, Фиделино неровно дышит.
— Похоже? Почему?
— Да видела я пару раз, как он стоял у ее забора… а ведь дом его совсем в другой стороне, — женщина усмехнулась. — И главное, он меня тогда заметил, ну, Фиделино, сразу как-то смутился да быстрым шагом ушел, даже не поздоровался, вот тут и думай…
— Вижу, Аманда ваша многих с ума свела.
— Да не многих — молода еще! — с какой-то неожиданной ненавистью выкрикнула Бенедетта. — И не наша она — чужачка, из Калельи откуда-то, сирота. Родичи ее в нашем селении жили, да померли, а домишко оставили ей. Повезло дурехе! Но, правду сказать, девица она чистоплотная, двор всегда выметен… почти… Чистюля-то чистюля, а вот, когда мы приходили, у самых ворот валялась шелуха тыквенных семечек. Может, правда, и принесло ветром, не знаю.
Доминиканец вдруг улыбнулся:
— А хорошо вы ее с подругой своей отдубасили!
— Да уж, — посветлела лицом рыжая. — На славу намяли бока!
— Как же она к вам вышла-то? Такая дура?
— А что нам ее звать-то? Выволокли за волосы во двор да отпинали… ой! А нечего чужих мужей сманивать!
Поняв, что попалась, последнюю фразу Бенедетта выкрикнула с вызовом, громко, а уж глазами сверкнула так, что Егор даже пожалел несчастную ведьмочку.
— Так-так, — следователь, конечно же, не упустил момента, — а ну-ка о мужьях поподробнее! Я так понимаю, о Жузепе, лодочнике, супруге подруги твоей, Эужении, речь идет?
— О нем, — спокойно кивнула женщина. — Чего уж тут скрывать-то. А дело так было: Жузеп как раз шапку потерял, хорошую шапку, кожаную, да не в этом дело, а в облатке, что в шапку вшита была, Эужения и вшила. Не простая облатка, от самой Пресвятой Черной Девы, у паломников куплена с горы Монтсеррат.
— Ого! — брат Диего восхищенно цокнул языком. — Вещь добрая.
— Так и я ж говорю! Была бы простая шапка, а так… жалко все-таки. Я в этот день в гости зашла к подруге, там и булочник был, Фиделино, — заказанный пирог принес. Шапку эту — облатку! — за разговором и вспомнили, так булочник возьми да и скажи: мол, какую-то шапку на заборе у Аманды-знахарки видел — там, мол, и висит. Ну, мы собирались недолго… Шапку-то там и нашли! Издалека еще увидали…
— Понятно все с вами. — Инквизитор махнул рукой и, отправив Бенедетту во двор, наконец велел привести ведьму.
Юная колдунья не произвела на Вожникова абсолютно никакого впечатления. Памятуя слова Сен-Клера, он ожидал большего, даже некоего подобия чуда. А оказалось — обычная девчонка, да, златовласая, с карими глазками и недурна собой, очень даже недурна, однако таких девчонок — море! Стройненькая, но грязная, заплаканная, а под левым глазом расплывался синяк, словно у набедокурившего мальчишки, — и жалко, и смешно. Тоже еще — дама.