— Да... Я стану экономить сорок- су в день, — сказал Родольф, улыбаясь помимо воли.
— Правда, правда?
— Обещаю вам...
— Вот увидите, как вы будете гордиться первыми отложенными деньгами... Но это еще не все... Только обещайте мне не сердиться.
— Разве у меня очень злой вид?
— Конечно, нет... Но я — не знаю, должна ли я...
— Вы должны говорить мне все без утайки, Лилия-Мария.
— Так вот... словом, вы, который... Сразу видно, что вы выше занимаемого вами положения... Почему же вы посещаете такие кабаки, как кабак Людоедки?
— Если бы я не пришел туда, я не имел бы удовольствия поехать за город вместе с вами, Лилия-Мария.
— Истинная правда, но дело не в этом, господин Родольф... Я бесконечно довольна сегодняшним днем и все же с легким сердцем откажусь поехать с вами еще раз, если это может вам повредить...
— Как раз наоборот, ведь вы даете мне такие великолепные советы.
— И вы последуете им?
— Честное слово, ведь я обещал вам. Да, я буду откладывать по меньшей мере сорок су в день...
Глава XI. ПОЖЕЛАНИЯ
Тут Родольф обратился к извозчику, миновавшему деревню Сарсель:
— Сверни вправо на первую же дорогу после селения Вилье-ле-Бель, затем влево, и поедешь все прямо, никуда не сворачивая.
— Теперь, когда вы довольны мной, Лилия-Мария, — сказал Родольф, — можно позабавиться, как мы говорили недавно, и построить наши воздушные замки. Это стоит недорого, и вы не станете упрекать меня в мотовстве.
— Нет, не стану... Давайте построим ваш воздушный замок.
— Сперва... ваш, Лилия-Мария.
— Посмотрим, угадаете ли вы, что мне по душе, господин Родольф.
— Попробую... Думаю, что эта дорога... я говорю «эта», потому что мы едем по ней...
— Правильно, не надо искать мой замок слишком далеко.
— Я полагаю, что эта дорога ведет к прелестной деревне, лежащей далеко от шоссе.
— Да, жить там будет гораздо спокойнее.
— Деревня расположена среди деревьев, на склоне холма.
— Рядом протекает маленькая речка.
— Вот именно... Маленькая речка... Сразу же за селом мы увидим хорошенькую ферму; с одной стороны дома — фруктовый сад, с другой — прекрасный цветник.
— Я так и вижу все это, господин Родольф.
— На первом этаже фермы имеется обширная кухня для батраков и столовая для фермерши.
— А на окнах дома — зеленые решетчатые ставни... они придают ему такой веселый вид, правда, господин Родольф?.
— Зеленые ставни... Согласен с вами... Нет ничего милее зеленых ставень... Естественно, что фермерша доводится вам тетей.
— И конечно... она очень добрая женщина.
— Превосходная, и она полюбит вас как мать...
— Милая тетя!.. Как приятно, должно быть, когда тебя кто-нибудь любит.
— И вы тоже ее полюбите?
— О, — воскликнула Лилия-Мария, складывая руки и. подымая глаза к небу с выражением неописуемого счастья. — О да, я полюблю ее; я буду помогать ей во всем: шить, убирать белье, перебирать и складывать на зиму фрукты, вести хозяйство... Ей не придется жаловаться на мою леность, даю вам слово!.. Прежде всего утром...
— Погодите, Лилия-Мария... Какая же вы нетерпеливая!.. Дайте мне закончить описание дома.
— Продолжайте, продолжайте, господин художник, сразу видно, что вы привыкли рисовать красивые пейзажи на ваших веерах, — проговорила, смеясь, Певунья.
— Ну и болтушка... Дайте мне договорить...
— Вы правы: я болтаю; но это так занятно!.. Да, господин Родольф, я слушаю; кончайте же описание дома фермерши.
— Ваша спальня расположена на втором этаже.
— Моя спальня! Какое счастье! Посмотрим, посмотрим, какая она! — И молодая девушка, прижавшись к Родольфу, с любопытством широко открыла глаза.
— В вашей спальне два окна, которые выходят на разбитый в саду цветник и на луг, внизу которого течет маленькая, речка; на противоположном берегу речки — холм, покрытый старыми каштанами, среди которых виднеется церковная колокольня.
— До чего все это красиво!.. До чего красиво, господин Родольф! Так и хочется побывать там.
— Три-четыре коровы пасутся на лугу, который отделен от сада изгородью из боярышника.
— А из моей спальни видны коровы?
— Как на ладони.
— Среди них будет одна, моя любимица, правда, господин Родольф? Я повешу ей на шею хорошенькие колокольчики и приучу есть из моих рук.
— Она не преминет сделать это. Она белая, без единого пятнышка, совсем еще молодая, и зовут ее Мюзетой.
— Ах, какое красивое имя! Милая Мюзета, я так ее полюблю!
— Закончим описание вашей спальни, Лилия-Мария; стены ее обиты тисненым полотном, а на окнах висят точно такие же занавески; вьющиеся розы и ветви огромного куста жимолости затеняют с этой стороны стену фермы и свешиваются над вашими окнами, так что по утрам вам стоит лишь протянуть руку, чтобы собрать прекрасный букет роз и жимолости.
— Ах, господин Родольф, какой вы замечательный художник!
— Посмотрим теперь, как вы проводите время на ферме!
— И как же?
— Ваша славная тетушка будит вас по утрам, нежно целуя в лоб; она приносит вам в кровать кружку парного молока, потому что, бедная девочка, у вас слабые легкие! Вы встаете, обходите ферму, здороваетесь с Мюзетой, с курами, с вашими любимцами голубями, с цветами, растущими в саду. В девять часов утра приходит ваш учитель.
— Мой учитель?
— Вы прекрасно понимаете, что вам надо научиться читать, писать и считать, чтобы помогать вашей тете вести приходо-расходные книги.
— Ваша правда, господин Родольф, а я и не подумала об этом... Конечно, мне необходимо научиться писать, чтобы помогать тете, — серьезно сказала бедная девочка, настолько поглощенная красочным описанием этой мирной жизни, что поверила в ее реальность.
— После вашего урока вы займетесь пересмотром и раскладкой белья или сядете вышивать хорошенький чепчик вроде тех, что носят здешние крестьянки. Часа в два пополудни вы приметесь за уроки, а затем пойдете с тетей на прогулку, летом посмотрите, как работают жнецы, а осенью — пахари; вы немного устанете и вернетесь домой с большой охапкой полевых трав для вашей любимой Мюзеты.
— Конечно., — ведь обратно мы пройдем по лугу, правда, господин Родольф?
— Несомненно. Как раз в этом месте через речку перекинут деревянный мост... Когда вы вернетесь, будет, по-моему часов шесть или семь; в это время в большой кухне фермы весело горит огонь; вы заходите туда, чтобы обогреться и побеседовать со славными людьми, которые ужинают там после пахоты. Затем вы сами поужинаете вместе с тетей. Иногда к вам присоединится приходский священник или кто-нибудь из старых друзей дома... После трапезы вы читаете или шьете, в то время как ваша тетя играет в карты. В десять часов она целует вас в лоб, и вы поднимаетесь к себе... А на следующий день все повторяется сызнова.
— Так можно прожить до ста лет и ни на минуту не соскучиться.
— Но это еще не все! А воскресенья, а другие праздники?
— Что же мы будем делать в эти дни, господин Родольф?
— Вы принарядитесь, наденете хорошенькое платье вроде тех, что носят здешние крестьянки, и один из тех прелестных круглых чепчиков, которые вам так к лицу, сядете в плетеную одноколку вместе с тетей и батраком Жаком и поедете к обедне в приходскую церковь; а летом будете присутствовать с тетей на храмовых праздниках всех окрестных сел. Вы такая нежная, милая, такая прекрасная хозяюшка, ваша тетя так любит вас, а священник так хорошо о вас отзывается, что все парни будут приглашать вас танцевать, ведь именно так начинается здесь всякое сватовство... И не сегодня завтра какой-нибудь молодой человек понравится вам... и...
Удивленный молчанием Певуньи, Родольф взглянул на: нее.
Бедная девочка с трудом сдерживала рыданья... Поверив ненадолго словам Родольфа, она позабыла о настоящем, а теперь поневоле вспомнила о нем; и контраст между настоящим и мечтой о спокойной, радостной жизни дал ей почувствовать весь ужас ее положения.
— Лилия-Мария, что с вами?
— Ах, господин Родольф, сами того не желая, вы очень огорчили меня... ведь я на минуту поверила в этот рай.
— Но, детка, он существует. Взгляните... Извозчик, останови...
Карета остановилась.
Певунья машинально подняла голову. Она находилась на вершине небольшого холма.
Каковы же были ее удивление, ее растерянность!..
Приглядное село на склоне холма, ферма, луг, прекрасные коровы, маленькая речка, каштановая роща, церковь вдалеке — картина нарисованная Родольфом, была у нее перед глазами, вплоть до Мюзеты, красивой белой телки, будущей любимицы Певуньи...
Этот прелестный пейзаж был озарен ярким ноябрьским солнцем... Пурпурные и желтые листья каштанов еще не облетели и вырисовывались на лазури неба.
— Ну как, Лилия-Мария, разве я плохой художник? — проговорил Родольф, улыбаясь.
— Ну как, Лилия-Мария, разве я плохой художник? — проговорил Родольф, улыбаясь.
Певунья смотрела вокруг себя с удивлением, смешанным с беспокойством. То, что она видела, казалось ей чудом.
— Что это, господин Родольф? Боже мой, уж не грежу ли, я?.. Мне даже страшно... Все, о чем вы говорили...
— Нет ничего проще, детка... Фермерша — моя кормилица, и на этой ферме я был взращен... Я написал сегодня рано утром кормилице, что приеду проведать ее; моя картина нарисована с натуры.
— Вы правы, господин Родольф, — сказала Певунья с глубоким вздохом.
Глава XII. ФЕРМА
Ферма, куда Родольф привез Лилию-Марию, лежала за селом Букеваль, небольшим уединенным приходом, мало кому известным, окруженным полями, в двух лье от Экуена. Следуя указаниям Родольфа, извозчик спустился по крутой дороге и свернул на длинную аллею, обсаженную яблонями и вишневыми деревьями. Карета бесшумно катила по мягкому, коротко остриженному газону, покрывающему большинство проселочных дорог.
Лилия-Мария, молчаливая, грустная, оставалась под тяжелым впечатлением, которое, сам того не желая, вызвал у нее Родольф, о чем он готов был пожалеть.
Через несколько минут карета, миновав широкий въезд во двор, проехала, по указанию Родольфа, вдоль густой шпалеры грабов и остановилась у простого деревянного крыльца, увитого виноградом, который осень окрасила в пурпур.
— Вот мы и приехали, Лилия-Мария, — сказал Родольф, — довольны вы?
— Да, господин Родольф... Но мне кажется, что я не посмею взглянуть на фермершу, мне будет стыдно перед ней...
— Почему, дитя мое?
— Вы правы, господин Родольф... она не знает меня. И Певунья подавила вздох.
В доме, очевидно, ждали приезда Родольфа.
Как только извозчик открыл дверцу кареты, женщина лет пятидесяти, одетая как и все богатые фермерши парижских окрестностей, с лицом одновременно грустным, добрым и приветливым, спустилась с крыльца и поспешила навстречу Ро-дольфу, почтительно и радостно приветствуя его.
Певунья покраснела до ушей и после минутного колебания вышла из кареты...
— Здравствуйте, моя милая госпожа Жорж, — сказал Родольф фермерше, — как видите, я точен.
Вложив затем деньги в руку кучеру, он сказал:
— Можешь возвращаться в Париж.
У извозчика, низкорослого, приземистого человека, шляпа была надвинута на глаза, а лицо почти скрыто подбитым мехом воротником длинного пальто; он положил деньги в карман, ничего не говоря, влез на козлы, стегнул лошадь и быстро скрылся в конце зеленой аллеи.
«После такой длинной дороги этот не сказавший ни слова извозчик что-то очень торопится уехать... — подумал Родольф. — Как? Всего два часа! Он, видно, хочет пораньше вернуться в Париж, чтобы сделать еще несколько ездок.
Однако Родольф не придал никакого значения этой мелькнувшей у него мысли.
Лилия-Мария подошла к Родольфу и с видом смущенным, встревоженным, чуть ли не испуганным сказала ему, понизив голос, чтобы г-жа Жорж не услышала ее:
— Боже мой! Господин Родольф, простите меня... Вы отослали извозчика?.. А как же быть с Людоедкой? Увы, я обязана вернуться к ней сегодня вечером... иначе... она сочтет меня воровкой. Ведь все, что на мне надето, принадлежит ей... и я еще должна...
— Успокойтесь, детка, это мне надо просить у вас прощения,.
— Вам у меня?.. За что?
— За то, что я не сказал вам этого раньше: вы ничего не должны Людоедке... Вы можете сбросить эту мерзкую одежду и заменить ее той, которую вам предложит любезная госпожа Жорж. Вы с ней почти одного роста, и она с удовольствием даст вам что-нибудь из своего гардероба... Как видите, она уже входит в роль вашей тетушки.
Лилии-Марии казалось, что все это сон; она попеременно смотрела на фермершу и на Родольфа, не веря своим ушам.
— Неужто я больше не вернусь в Париж? — молвила она голосом, дрожащим от волнения. — Я смогу остаться здесь? И госпожа Жорж разрешит мне?.. Значит, он возможен... тот воздушный замок, о котором мы только что говорили?
— Он перед вами, я имел в виду эту ферму.
— Нет, о нет! Это было бы слишком прекрасно... слишком хорошо.
— Никогда не бывает слишком хорошо, Лилия-Мария.
— О, сжальтесь надо мной, господин Родольф... не обманывайте меня, мне было бы слишком больно...
— Дорогое дитя, верьте мне, — сказал Родольф по-прежнему ласково, но с оттенком горделивого достоинства, которое Лилия-Мария никогда не замечала у него, — да, если захотите, то, начиная с сегодняшнего дня, вы будете вести рядом с госпожой Жорж ту спокойную жизнь, описание которой только что привело вас в восторг... Хотя госпожа Жорж и не доводится вам тетушкой, она будет относиться к вам с самой нежной заботливостью; в глазах обитателей фермы вы будете считаться ее племянницей; эта небольшая ложь сделает более естественным ваше пребывание здесь... Повторяю... если вам этого хочется, Лилия-Мария, вы можете осуществить свою недавнюю мечту. Когда вы будете одеты, как, молоденькая фермерша, — продолжал Родольф, улыбаясь, — мы сводим вас к вашей любимице Мюзете, хорошенькой белой телке, которая с нетерпением ждет обещанных вами колокольчиков. Мы поглядим также на ваших приятелей-голубей; я непременно хочу выполнить свое обещание.
Лилия-Мария крепко сжала руки. Удивление, радость, признательность, глубокое уважение отразились на ее прелестном личике; глаза ее наполнились слезами.
— Господин Родольф... — воскликнула она, — значит, вы ангел господень, если делаете столько добра людям, не зная их, и спасаете несчастных от нищеты и позора!!!
— Мое бедное дитя, — ответил Родольф с улыбкой, в которой сквозила глубокая печаль и невыразимая доброта, — хотя я еще молод, но уже испытал много горя; этим и объясняется мое сострадание ко всем обездоленным, Лилия-Мария, или, лучше сказать, Мария. Да, пусть отныне ваше имя будет Мария, нежное и красивое, как вы сами. Ступайте теперь с госпожой Жорж, до моего отъезда мы еще поговорим с вами, и я покину вас очень счастливый... при мысли, что вы счастливы.
Лилия-Мария ничего не ответила, она преклонила колена, взяла руку Родольфа и, прежде нежели он успел ей помешать, почтительно поднесла ее к губам движением, исполненным изящества и скромности.
После чего она последовала за госпожой Жорж, которая смотрела на нее с глубоким сочувствием.
Глава XIII. МЭРФ И РОДОЛЬФ
Родольф вышел во двор фермы, где он встретился с мужчиной высокого роста, который накануне, переодетый угольщиком, зашел предупредить его о прибытии Тома и Сары. Мэрфу, так звали этого человека, было лет пятьдесят; седина посеребрила остатки его некогда рыжеватых волос, которые кудрявились по бокам почти голого черепа; полное розовое лицо было чисто выбрито, за исключением очень коротких рыжих бакенбард, которые, прикрывая уши, заканчивались полумесяцем на пухлых щеках. Несмотря на почтенный возраст и полноту, Мэрф был подвижен и крепок. Его физиономия, на первый взгляд флегматичная, говорила о характере одновременно доброжелательном и решительном. Он носил длинный черный сюртук с широкими фалдами, обширный жилет и белый галстук; зеленовато-серые штаны были из той же ткани, что и гетры на перламутровых пуговицах, не вполне доходившие до подвязок и позволявшие видеть дорожные чулки из некрашеной шерсти.
Одеждой и осанкой Мэрф являл законченный тип помещика-дворянина, как говорят англичане. Поспешим добавить, что он был англичанином и дворянином (эсквайром), но не фермером. В ту минуту, когда Родольф вошел во двор, Мэрф клал в специальное отделение небольшого дорожного экипажа пару только что вычищенных пистолетов.
— Зачем, к черту, ты взял эти пистолеты?
— Это касается только меня, монсеньор, — сказал Мэрф, спрыгивая с подножки. — Вы занимаетесь своими делами, а я — своими.
— На какое время ты заказал лошадей?
— Как вы приказали, они будут здесь с наступлением темноты.
— Ты приехал утром?
— В восемь часов. У госпожи Жорж было достаточно времени, чтобы все подготовить.
— Ты не в духе... Ты недоволен мной?
— Более чем недоволен... Гораздо более. Не сегодня завтра... Словом, вам грозит опасность... Дело идет о вашей жизни...
— Тебе не пристало так говорить! Дай тебе волю, ты один взял бы на себя весь риск и...
— Право, если бы вы делали добро, не рискуя жизнью, я не узрел бы в этом большой беды.
— Зато я не испытал бы столь большого удовольствия, дорогой Мэрф.
— Такой человек, как вы, и посещаете низкопробные таверны! — проговорил Мэрф, пожимая плечами.
— О, как это похоже на всех ваших Джонов Булей с их преклонением перед аристократией, воображающих, будто вельможи — люди иной породы, чем вы, несчастные бараны, гордящиеся своими мясниками!!!
— Будь вы англичанином, монсеньор, вы бы поняли это люди чтят тех, кто им оказывает честь. Впрочем, кем бы я ни был, турком, — китайцем или американцем, я все равно сказал бы, что вы напрасно рискуете жизнью таким образом. Вчера вечером, в гнусной улочке Сите, куда мы отправились с вами на поиски этого Краснорукого (чтоб ему пусто было), только опасение прогневить вас непослушанием помешало мне прийти вам на помощь в вашей драке с разбойником, которого вы нашли в этом вертепе.