Никаких бомбежек, торопливо одернул себя Торопов. Если все сработает, то никто не посмеет… не сможет покуситься на земли Третьего рейха.
Все сработает! Все!
Торопов выдохнул воздух. Потом набрал полную грудь и снова выдохнул.
Дышалось легко и свободно. Он… Он сдал первый экзамен. Сдаст и второй. И третий. И будет жить. Будет наслаждаться каждой минутой жизни.
Он будет полезен. И если постарается, будет незаменим.
— Смотрю, вы успокоились, — засмеялся Нойманн. — Осанка изменилась, дыхание нормализовалось… Что значит — верная мотивация. Пойдемте обедать?
— Нет… — подумав, ответил Торопов. — Я лучше еще поработаю.
— Понимаю. Муза прилетела, вдохновение посетило… Я ваши рукописи заберу, пожалуй… — Нойманн собрал исписанные листы в стопку, стукнул о крышку стола, подравнивая. — Не могу не приветствовать такого желания работать. Работа — она делает свободным, не правда ли?
Нойманн вышел из комнаты, Торопов посмотрел на закрывшуюся дверь. Немец все время пытается его оскорбить, демонстрирует свою брезгливость… Его право, наверное. Но как только у Торопова появится возможность, штурмбаннфюрер пожалеет об этом… Ему бы помягче с Тороповым. Пусть не любит или даже презирает, но зачем же вот так вот открыто?
Торопов и за меньшее записывал людей в личные враги. И если в его собственном времени все это оборачивалось для неосторожных оппонентов лишней нервотрепкой и мелкими пакостями, то здесь, в рейхе тридцать девятого года, у желающего отомстить есть куда более интересные возможности… Куда более интересные.
Нужно только правильно себя повести. Штурмбаннфюрер даже представить себе не может, как умеет работать Торопов. Мотивация — да, мотивация. И желание стереть Нойманна и его мальчиков с лица земли — очень неплохая мотивация. Деньги, дом, женщины, власть над людьми — все это тоже. Но ненависть и желание отомстить…
Торопов подвинул новый лист бумаги, взял карандаш, задумался.
Что еще писать?
Что еще обладает ценностью, независимо от изменяющихся условий? Разведка?
«Красная капелла» — четко написал вверху страницы Торопов и подчеркнул. Забавно, ведь немцы еще и сами не придумали это название. Ничего, пусть пользуются. Это подарок.
Торопов усмехнулся.
Пункт первый списка — Харнак.
2 августа 1941 года, Москва— И фотография получилась ужасная, — с легкой брезгливой усмешкой сказал старший лейтенант. — Рядом с американцем в строгом костюме вы, вождь и лидер великой державы, выглядите как… ну, как председатель колхоза, не передового причем…
Сталин не ответил, молча набивал трубку табаком, потом раскуривал ее — долго, со вкусом, и только потом посмотрел в глаза собеседника. Наглого собеседника, рубящего правду-матку прямо в лицо кровавому диктатору, так он, кажется, назвал Сталина при первой встрече?
Кровавый диктатор и тогда не отреагировал на прямое оскорбление, и сейчас не собирается поддаваться на эту дешевую провокацию. Старший лейтенант Орлов сумел заинтересовать Сталина, доказать свою возможную полезность и даже исключительность, поэтому мог вести себя с мальчишеской дерзостью. Во всяком случае, один на один.
Он и сам понимает. Стоит кому-то по вызову Сталина войти в кабинет, как Орлов мгновенно превращается в дисциплинированного и даже немного подобострастного служаку.
Он еще очень молод, поэтому пытается компенсировать свою неуверенность такой вот бравадой. Или у него еще что-то есть на уме, для чего-то он все время старается держать Сталина в напряжении и даже раздражении. Его право, в конце концов.
— И что вам не понравилось в той фотографии? — прищурившись, спросил Сталин.
— Знаете, к Николаю Второму можно относиться по-разному, — мгновенно став серьезным, сказал Орлов. — И выглядел он не очень представительно, и мог позволить себе совсем уж домашний и затрапезный вид при встрече с близким окружением…
— Вы были знакомы с Николаем Романовым? — немного удивился Сталин.
— Мельком, — сказал Орлов. — Когда он благодарил меня за проведение операции… Впрочем, это неважно. Важно то, что этот человек, недалекого ума и не обладающий выдающимся характером, при встрече с сильными мира сего умел произвести впечатление. И блеск появлялся, и даже величие в движениях… Хотя и ростом он был ненамного выше вас, и фигура не внушительнее вашей. Но всегда соответствовал уровню встречи…
— Возможно, — с серьезным видом кивнул Сталин. — Я не был с ним знаком лично, но вам я верю. Я выглядел недостаточно внушительно? На самом деле?
Сталин выдвинул ящик письменного стола, достал фотографию. Внимательно посмотрел на нее, потом бросил на стол перед Орловым.
Старший лейтенант при всех визитах в этот кабинет сидел на ближайшем к хозяину кабинета стуле. Сталин не возражал против такой вольности. Поинтересовался, сможет ли Орлов убить его голыми руками, получил утвердительный ответ и перестал обращать на опасную близость старшего лейтенанта внимание вообще.
Хотел бы убить — уже убил бы.
Человек, сумевший оказаться на охраняемой территории Ближней дачи, мог бы все закончить прямо там, в саду, но ведь не стал этого делать. Хоть и был непримиримым врагом Сталина. Личным врагом.
Оказывается, воевал старший лейтенант, тогда поручик, под Царицыном и потерял там кого-то из своих знакомцев не в бою, а во время чистки тыла по приказу Сталина. И это тоже Орлов выложил Сталину при первой встрече. И то, что имеет возможность перемещаться во времени, — тоже рассказал и доказал.
Иногда Иосиф Виссарионович вспоминал свою встречу с Гербертом Уэллсом, письмо, которое тот передал Сталину, информацию, в письме изложенную, — и ловил себя на том, что до сих пор не до конца верит в реальность происходящего.
Вот тут, напротив, руку протяни — сидит человек, который с тысяча девятьсот двадцатого года получил возможность перемещаться из одного времени в другое… Сталин покачал головой: сама формулировка — из одного времени в другое — таила в себе парадокс, парадокс для него неприемлемый, если быть точным.
Это как однажды один из преподавателей семинарии сказал молодому семинаристу Джугашвили, что множественное число слова «бог» очень близко подводит человека к богохульству.
Если есть кто-то, кто прибыл из будущего, то это значит, что будущее предопределено, что как бы тут и сейчас все ни происходило, будет так, как будет, что даже от самых влиятельных и сильных людей ничего не зависит… Этого Сталин принять не мог. Это противоречило и христианской свободе воли, и его собственной уверенности в своей значимости.
Долгие семь лет, от получения письма до появления вот этого самого Орлова, Сталин обдумывал свое отношение к путешественнику во времени. Прикидывал, можно ли его использовать, и раз за разом приходил к выводу, что самым правильным было бы сразу уничтожить этого путешественника. Даже не допрашивая, чтобы не было соблазна. Расстрелять. И расстрельную команду на всякий случай тоже…
А потом появился Орлов и попросил помощи. В пустяке. В спасении Москвы и в удержании истории в рамках приличия.
Нет, конечно, Орлов, появившийся вдруг ниоткуда рядом со Сталиным, имел преимущества в разговоре, тем более что начала этого разговора Сталин ждал с тридцать пятого года, но и сама постановка вопроса, формулировка, так сказать, заставила отнестись к незваному гостю с вниманием. И предлагал он не изменить историю, а именно сохранить, удержать ее от изменения.
Разговор завязался, Орлов изложил свои аргументы, они показались Сталину если не убедительными, то заслуживающими внимания.
— Так значит — председатель колхоза? — спросил Сталин с легкой усмешкой, указав мундштуком трубки на фотографию.
— Эти ваши брюки, заправленные в сапоги… — Орлов повернул фотографию к себе, покачал головой. — Мало того, что вся одежда выглядит так, будто вы донашиваете костюм старшего брата, так еще и эти штанины, вылезшие из сапог… Хоть бы галифе надели, что ли… А так — председатель колхоза встречает приехавшего секретаря райкома, извините за выражение, а потом еще и фотографируется с ним на память… Не исключаю, что вы доставили немало веселых минут Черчиллю и Рузвельту… Доставили и еще доставите…
— То есть ожидать от этого председателя колхоза коварства не приходится? — Усмешка явственнее проступила на губах Сталина. — Значит, если этот смешной и неуклюжий председатель колхоза вызывает жалость и желание помочь, то это правда? То это искреннее и, главное, собственное решение высокого гостя? Не мог же он, такой простак, обмануть секретаря райкома? И я не мог обмануть господина Гопкинса. С такими-то брюками, вылезшими из голенищ, в плохо сидящем костюме… Вы полагаете, что товарищ Молотов не рассказал бы мне, где шьют такие прекрасные костюмы ему и нашим дипломатам?
И чем веселее выглядел Сталин, тем серьезнее становилось лицо Орлова.
— Почему вы не смеетесь вместе со мной, господин Орлов? — спросил Сталин. — Вам же нравится уличать меня в разных ошибках.
Орлов усмехнулся и покачал головой.
— Это да, — наконец сказал он. — Это вы меня ловко мордой в дерьмо… Я все время забываю, с кем имею дело…
— А я забываю, что вы, несмотря на все свои возможности и информированность, всего лишь молодой человек, которому нет еще и тридцати… — в тон собеседнику закончил Сталин. — Высокомерный и наглый. Но то, что вы мне дали для ознакомления, заставляет относиться к вам серьезнее, чем это вытекает из вашего поведения и манеры вести переговоры…
Сталин открыл папку, содержимое которой внимательно просмотрел перед началом разговора. Собственно, все визиты Орлова проходили по одному и тому же сценарию.
Старший лейтенант приходил в кабинет в назначенное им самим время, здоровался, вручал хозяину кабинета папку с бумагами, или фотографии, или и то и другое вместе, потом усаживался на стул и ждал, пока Сталин ознакомится с нужной информацией. Потом начинался разговор и обсуждение.
Сегодня тем было две, и только от Сталина зависело, с какой начать. Он выбрал Рамзая.
— Мне говорили о Ямамото как о недоверчивом и проницательном оппоненте, — сказал, став серьезным, Сталин. — А он беседует с кем попало на такие темы… Вы, кстати, уверены, что это не фальшивка? Рамзай не вызывает у меня особого доверия…
— Это не фальшивка. — Орлов побарабанил пальцами по крышке стола. — Это стенограмма, сделанная по диктофонной записи разговора. Беседа проходила на английском языке, я владею им в достаточной степени… И вообще — я гарантирую, что разговор состоялся. И эти записи, расшифровка — совершенно точны.
— Даже так… И вы сможете предоставить мне эту запись для, так сказать, сличения?
— Конечно. Но мне кажется, что не стоит увеличивать количество информированных людей без нужды. Не так? Вы ведь…
— Да-да, я ведь не знаю английского, я ведь ни черта, кроме русского, не знаю, как верно заметил в другой вашей беседе господин Черчилль… Ладно, поверю вам на слово. Из всего здесь изложенного, — Сталин похлопал ладонью по папке, — следует, что некто берет на себя обязательства обеспечить все для удара японской авианосной авиации по Перл-Харбору… Так?
— Так.
— Знаете, я ведь проконсультировался у наших специалистов. Вызывал к себе моряков и спрашивал о возможности нападения на Соединенные Штаты. Мне говорили о Филиппинах. Говорили об Алеутских островах, с легкой такой усмешкой, но говорили. Но когда я намекнул на Перл-Харбор, мне в один голос заявили — нет, невозможно ни при каких обстоятельствах. То есть попытка может быть произведена, но… Собственно, как в этом разговоре и намекал Зорге. И кстати, адмирал ему не возразил… — Сталин заметил, что трубка погасла, отложил ее в сторону. — И только вы продолжаете утверждать, что атака была произведена, причем не просто результативная, а унизительно результативная для американцев. Нет ли здесь противоречия, господин Орлов? И ваше утверждение по поводу выхода немцев в октябре к Москве — не слишком ли оно смелое? Смоленск от Москвы не слишком далеко, но и не близко. И наши войска ведут бои. Не бегут, а сражаются…
Сталин указал на карту, лежащую на столе перед Орловым.
Красные стрелы выглядели очень оптимистично. Это было непохоже на карты июня-июля. Синие стрелы, правда, были начерчены возле Киева и Смоленска, а не у Львова и Минска, но все-таки это было не отступление. Во всяком случае, не бегство.
— Вы готовы отказать мне в моей просьбе? — холодно осведомился Орлов. — Вы будете делать одну ставку и ставить все, что у вас есть?
— Нет, конечно. До тех пор, пока ваши просьбы не вступают в противоречия с моими планами, я не вижу причин отказываться от сотрудничества с вами. Если окажется, что вы что-то напутали, то…
— То и в этом случае вы не сможете мне ничего сделать, — спокойно сказал Орлов. — Но я не ошибаюсь. Я знаю, как развивались события после японского удара по Гавайям. И я даже представить себе не могу, как они станут развиваться, если этого удара не будет. Не исключаю того, что в результате все будет даже лучше, чем было на самом деле, но испытывать судьбу я бы не хотел.
— И я тоже… — кивнул Сталин. — И я — тоже… То есть удар должен быть нанесен. Но одного желания японцев… и вашего тоже — мало, чтобы удар состоялся. Мои адмиралы утверждали, что при правильно поставленном патрулировании приблизиться к острову незаметно японцы не смогут. Плюс наличие оживленной линии торговли между нами и американцами. Кроме того, американцы уже начали разворачивать там эти… радары, если не ошибаюсь… Наши ученые говорят, что эти устройства могут обнаруживать самолеты противника за сотню километров уже сейчас, а в перспективе… Получается, что американцы и в самом деле должны подставить голову под удар, а иначе у самураев ничего не получится…
— Но ведь удар был нанесен. И вполне успешный удар, — возразил Орлов. — Значит, это возможно. Значит, нужно просто найти способ… Финт, если хотите.
— Хочу, — кивнул Сталин. — Очень хочу. И Черчилль, я уверен, тоже хочет. Для него вступление Америки в войну — спасение. Пусть даже врагов станет больше и под угрозой окажется Индия — жемчужина британской короны, но зато какой союзник будет приобретен!.. То, что Черчилль согласится сотрудничать с вами, это было понятно с самого начала, правда… У меня возник один вопрос. Даже не так — вопросов возникло много, но один — самый… ну, странный, что ли… Не проконсультируете?
— Пожалуйста.
— Из вашего разговора с Черчиллем следует… — Сталин поискал в папке и достал несколько листов машинописного текста, — следует, что вы с ним разговаривали уже после встречи господина премьер-министра Великобритании с Гопкинсом и президентом Америки Рузвельтом… Так?
— Да.
— Но Гопкинс улетел из Москвы только вчера. И даже если уже успел пообщаться с Черчиллем, то…
— Я встречался с Черчиллем девятнадцатого августа, — спокойно, как о чем-то простом и привычном, сказал Орлов. — После возвращения его на острова.
Сталин непроизвольно взглянул на свой настольный календарь:
— А беседа Зорге с Ямамото происходила двадцать девятого июля…
Легкая тень скользнула по лицу Сталина.
— Что-то не так?
— Знаете, — помедлив, сказал Сталин, — мне очень трудно привыкнуть к тому, как вы легко обращаетесь со временем. Я даже немного удивлен, что вы настолько мне доверяете… При вашей нелюбви лично ко мне вы тем не менее даже мысли, похоже, не допускаете, что я отправлю телеграмму Черчиллю и сообщу ему… ну, скажем, о том, что знаю о времени и месте предстоящей встречи его с президентом…
— Я могу вас даже ненавидеть, Иосиф Виссарионович, но это не значит, что я не оценил ваш прагматизм. Вы работаете на Империю, хотите вы того или нет. Посему — мы с вами союзники. Пока — это я тоже понимаю. Такие же временные, как вы и Черчилль. Он, кстати, это понимает. Рузвельт тоже понимает, но это не мешает всем вместе пытаться выжить в этой войне, поддерживая друг друга.
— Это даже мне понятно, — кивнул Сталин. — Мне не понятно — почему вы выбрали Рамзая?
— Есть другие варианты?
— Сами бы пошли к адмиралу. Как ко мне.
— Не все зависит от меня, — тихо сказал Орлов. — Я тоже не могу быть везде и всегда. Открою вам тайну — сейчас, в этот день, я и так нахожусь в двух местах одновременно. Здесь — и недалеко от Смоленска. Вы даже не пытайтесь понять — у меня самого голова идет кругом и трещит череп…
— Я и не буду, но вот Рамзай… Он не имел права… Он слишком легко пошел на контакт с вашим человеком. Разве вы не знаете, что он работает на немцев? — Сталин снова взял трубку в руки, покрутил и положил ее на стол. — Вы не боитесь, что он передаст информацию прямо Гитлеру?
— Он не работает на Германию, — сказал Орлов. — Он…
— Он в любом случае не должен был без моего указания брать на себя такую ответственность. — Рука Сталина сжалась в кулак. — Не имел права.
— Он не успевал. Кроме того, он не мог быть уверен, что вы санкционировали бы его участие в операции…
— Конечно, нет. Эти его вечные бабы, пьянка… Мы передали нашему послу в Токио список потенциальных кандидатов на вербовку в тамошней европейской колонии, так Рамзая вычеркнули сразу. Он, оказывается, нацист и пропойца… Я бы предложил вам кого-нибудь другого. У нас есть люди в Токио, чтобы… — Сталин замолчал.
Он снова взял себя в руки, кулаки разжались, на лице появилось подобие улыбки.
— Ладно, что прошло — то прошло. Вам удобнее работать через Рамзая — вам виднее. Черчилль возьмет… взял на себя работу с Рузвельтом — прекрасно. Что дальше?
— Вы же читали стенограмму. До пятого августа я должен представить Ямамото решение проблемы. Сделать нечто, что убедит его в осуществимости операции.