Корень рода
В Синем Залесье
1ДЕРЕВНЯ Сарга показалась неожиданно.
Разбитый, гремящий всеми узлами и деталями колхозный грузовик еще минуту назад ковылял по ухабам проселка в дремучем лесу, и вдруг из-за поворота впереди возникли крыши домов. Лес равнодушно сомкнулся позади глухой стеной, и теперь по обе стороны от дороги простирались поля ржи.
Василий Кирикович разволновался, засуетился, снял с головы шляпу, поспешно вытащил из внутреннего кармана пиджака очки, протер стекла носовым платком.
— Здесь, Герман, начинается моя родина! — несколько торжественно объявил он сыну. — Страна Вепсария…
Взгляд Василия Кириковича был устремлен вдаль. Где-то там, за линией горизонта, в синем залесье стоит деревенька Лахта, в которой прошло его детство и которая так часто снилась ему в последние годы.
Герман, кареглазый брюнет лет семнадцати, с усталым равнодушием оглядывал окрестность, которая, впрочем, была довольно однообразной: невысокий холм с отлогими склонами, на вершине — деревня, а вокруг полей сплошным кольцом темнел дикий лес.
— Здесь уже чухари живут? — спросил он, не взглянув на отца.
— Да… Только запомни, еще раз говорю — не чухари, а вепсы. Вепсы! Чухарь — это… прозвище, что ли…
— Усвоил. Но как мы будем здесь объясняться, если ты забыл язык своих предков?
— Не совсем забыл… Я еще кое-что помню. К тому же, все вепсы отлично владеют русским…
Машина поднялась на холм, пропылила по узкой улочке между приземистыми темными избами с густыми зарослями черемухи в палисадниках и остановилась возле почты.
— Все, приехали! — объявил шофер, вылезая из кабины. — Не растрясло вас?
— Ничего, выдюжили! — Василий Кирикович вытер платком красную лысину и осторожно опустился на землю.
Герман тоже встал, потянулся, взялся рукой за борт, намереваясь выскочить из машины, но отец жестом остановил его.
— Послушай, — подошел он к водителю. — Может, ты подкинешь нас до Ким-ярь? Я уплачу, сколько нужно.
Шофер, добродушный, широколицый, удивленно вытаращил глаза.
— Да вы что? Туда же дороги нет!.. И потом, вы же сами сказали, что вас в Сарге встретят.
— Это верно. Но вдруг машина оттуда еще не пришла?
— Ма-ши-на? Какая машина? Откуда? — на лице водителя теперь было такое изумление, будто ему сказали, что в Саргу должен прибыть космический корабль с другой планеты.
— Как откуда? Из Ким-ярь. Я отцу послал телеграмму, чтобы нас встретили.
Шофер как-то странно взглянул на Василия Кириковича и сказал:
— Давайте, помогу сгрузиться, да и обратно двину.
— Жаль! — Василий Кирикович протянул ему деньги. — Возьми. Спасибо, что довез.
— Я ничего не возьму. Мне председатель сказал отвезти вас в Саргу, и все.
— Не ломайся! Деньги — они пригодятся.
Но водитель отвернулся и крикнул Герману:
— Подавай, парень, багаж!
Через несколько минут чемоданы, рюкзаки, тюки и ящики были выгружены.
— Вы на почте справьтесь, приехали за вами или нет! — крикнул шофер, отъезжая.
В просторном помещении, стены которого были оклеены красочными лозунгами и плакатами, за столиком сидела юная девушка с коротенькими, как у школьницы, косичками.
— А что, почта не работает? — спросил Василий Кирикович, остановившись в дверях.
— Почему же? Работает!.. Вам что?
— Я еду в Ким-ярь. Меня должны были встретить здесь, в Сарге…
— Вы, наверно, Тимошкин? — девушка улыбнулась ровными белыми зубками.
— Да.
— Это вы подали телеграмму из Омска в Лахту на имя Кирика Савельевича?
— Я…
— Понимаете, вашу телеграмму не удалось вручить…
— Как? — опешил Василий Кирикович. — Я подал ее неделю назад!
— Знаю. Но у нас же нет связи с Ким-ярь.
— Что значит — нет связи? — вспыхнул Василий Кирикович. — Кто у вас начальник?
— Начальник я, — растерялась девушка, и личико ее вытянулось.
— В таком случае, — Василий Кирикович понизил голос, — объясните, что все это значит? Держать телеграмму неделю — это же преступление! Почему не приняли мер к исправлению линии? Сколько времени она у вас не работает?
— Что не работает? — теряясь все больше, спросила девушка.
— Связь!
— Будто не знаете!
— Я ничего не знаю! Я вас спрашиваю, и будьте любезны отвечать, как положено!
— Хорошо. Я отвечу. У нас нет связи с Ким-ярь двенадцать лет!.. Что на меня так смотрите? Двенадцать лет нет ни телеграфа, ни телефона!
Схватившись за сердце, Василий Кирикович вышел на улицу. Рука машинально вытащила из кармана таблетку валидола.
— Что там? — спросил Герман.
Василий Кирикович положил таблетку в рот.
— Зайди ты, поговори… Я не могу!.. — и, держась за перила, спустился с крыльца.
Герман нехотя поднялся, сунул руки в карманы модных брюк и направился на почту.
— Ух ты, какая милая крошка! — воскликнул он, переступая порог.
Девушка смотрела хмуро, чуть исподлобья, глаза ее были влажными.
— Чем тебя обидел мой невоспитанный предок? А?
Девушка молчала.
— Между прочим, ты его тоже малость шибанула! Валидол сосет…
— Но я же не виновата, что не с кем было отправить вашу телеграмму!
— Усвоил. Телеграмма не вручена. Нас не встретили… Но это же сущий пустяк! Сейчас мы позвоним в эту самую Кимору и вызовем машину. Просто и хорошо! И не надо из-за этого портить настроение.
— Но в том-то и дело, что в Ким-ярь нет телефона!
— Ого!.. Это уже посерьезней… Да… — Герман на минуту задумался, потом вдруг подмигнул девушке и весело сказал: — В таком случае будем искать машину здесь!
— Вы, видимо, в самом деле ничего не знаете! — почти с отчаянием произнесла девушка. — В Ким-ярь машины не ходят. Туда нету дороги!
— Так, — улыбка сошла с лица Германа. — Тогда я не понимаю, кто и как должен был нас здесь встретить… Сколько до Киморы километров?
— От нас до Ким-ярь тридцать шесть километров. Вас могли встретить только на лошади. Но чем оттуда вызывать лошадь, лучше взять ее здесь.
— Пардон, мадэмуазель! Доисторические животные меня не интересуют! — элегантно поклонившись, Герман вышел.
Василий Кирикович, ссутулясь, сидел на чемодане. Герман закурил «столичную», лег на траву и уставился в бездонное июльское небо.
— Выяснил что-нибудь? — спросил отец.
— Все выяснил. К твоим предкам нужно добираться отсюда на динозаврах.
— Я серьезно спрашиваю!
— А я серьезно отвечаю. Если не найдем динозавра, то можно взять здесь копытное животное и катить на телеге, как во времена царя-гороха. Ни много ни мало тридцать шесть кэмэ! Не знаю, как тебе, а мне эта романтика-экзотика, о которой ты так много говорил, начинает надоедать.
Василий Кирикович вздохнул и снова побрел на почту.
— Так что же все-таки нам делать? — отрешенно спросил он.
— А вы не расстраивайтесь! Все, кто едут в Ким-ярь, делают просто: идут к нашему бригадиру, нанимают лошадь — и никакой канители!
— Да, но если бы телеграмма была вручена, мне не нужно было бы ни о чем заботиться! Нас встретил бы мой отец.
— Навряд ли… Куда Кирику Савельевичу ехать в такую дорогу? Старик и дома-то еле бродит.
— Как? Вы знаете моего отца? Он что, болеет? — встрепенулся Василий Кирикович.
— Болеть — не болеет, но сами должны понимать — восемьдесят с лишним лет.
— Да, да… Вы правы… Простите! Я не подумал как-то… Вы подскажите, где тут живет бригадир?..
2«Еле бродит… Еле бродит…» Казалось, эти слова выстукиваются неровными ударами сердца.
— Ну как? — спросил Герман. — На динозавре поедем или на ишаках?
— Ты отдохни, Гера, — отозвался отец. — Кофе попей — он в большом термосе. А я пойду к бригадиру.
— Валяй! Не все на черной «волге» катать, надо и на копытном. Для связи с простым народом.
«Отец еле бродит… — билось в голове. — Конечно! Тогда ему было сколько? Пятьдесят семь? Да… Прибавить двадцать пять… Нет, все это ужасно!» — он поморщился.
На крыльце бригадирова дома слепая старуха без слов тянула заунывный мотив. Она раскачивалась взад-вперед в такт напеву — убаюкивала на коленях ребенка.
Выждав, когда старуха прервала колыбельную, Василий Кирикович спросил, дома ли бригадир.
— А хто, богородной, его спрашивает? — ожила бабка.
— Да я не здешний. Мне надо срочно найти бригадира!
— На пожнях он. Сено кладет. Тут недалеко, за поскотиной. Ким-ярской-то дорогой поди, дак сразу за мостиком, на левой руке…
Василий Кирикович без труда отыскал эту пожню: он еще издали услышал людской гомон. На лугу работало человек пятнадцать — женщины, дети и трое мужчин.
Он подозвал к себе ближнего парнишку и велел ему быстро послать бригадира.
Скоро подошел щуплый мужичок с лоснящейся от пота бронзовой грудью.
— Я еду в Ким-ярь, — сказал ему Василий Кирикович. — Мне срочно нужна хорошая лошадь. Нас двое и порядочно багажа.
Бригадир догадался, что это, верно, и есть Кирика Тимошкина сын, с телеграммой от которого не раз прибегала к нему завпочтой.
— Ладно. Поможем, — и крикнул, обернувшись к работающим: — Ванько!..
Через минуту прибежал запыхавшийся подросток лет одиннадцати, такой же сухой и смуглый, как бригадир. Был он бос.
— Придется тебе в Ким-ярь ехать, — по-вепсски сказал ему бригадир. — Запряжешь Мальку. Волокуши за конюшней, слабенькие, но в одну сторону выдержат. Там их и бросишь. Обратно приедешь верхом, — и по-русски, обращаясь к Василию Кириковичу, добавил: — Подите с ним. Он все сделает. За лошадь мы берем десять рублей в сутки — так в колхозе постановлено. Ванька квитанцию даст.
— Он и повезет нас? — недоверчиво спросил Василий Кирикович: он не понял, что сказал бригадир по-вепсски.
— Да. А что?
— Но если в дороге что случится?
— Все будет ладно! — махнул рукой бригадир.
Спустя полчаса подвода стояла возле почты.
— Такси подано! — усмехнулся Герман.
Белая лошадь — старая мослатая кобыла Малька — была запряжена во что-то несуразное: две длинные жерди, они же и оглобли, с набитыми поперек досками.
Как что-то очень далекое, виденное в пору детства, вспомнилось Василию Кириковичу, что вот на таких повозках-волокушах возили в Ким-ярь в пору бездорожья соль, спички, прочие необходимейшие товары и почту.
— Послушай, паренек, — обратился Василий Кирикович к Ване, — ты хочешь везти нас на этой штуке?
Мальчик приподнял козырек сползающей на глаза кепки:
— Не вас, а вот это! — он указал на гору багажа.
— А мы-то на чем поедем?
— Ни на чем, пешком пойдете.
— Да ты что? — испугался Василий Кирикович.
Герман затоптал окурок, покачал головой:
— Э-эх, экзотика-романтика!..
Ваня, не обращая на них внимания, размотал длинную веревку, что лежала на волокушах, расстелил на досках широченный брезент и начал деловито грузить вещи. Неторопливый, в сером латаном пиджачке, в больших резиновых сапогах и с полевой сумкой на боку, он был похож на маленького мужичка. Совсем мужскими выглядели его темные от загара крупные кисти рук и только лицо с облупившимся носом было детским.
Василий Кирикович ходил вокруг повозки и ворчал:
— Не знаю, парень, как ты все это погрузишь на свои жерди!… Неужели настоящей телеги у вас нету?
— Телеги-то есть.
— Так в чем же дело?
— Вы, дяденька, будто с луны свалились.
Герман расхохотался.
— А ты скажи толком! — начал кипятиться Василий Кирикович.
— Чего говорить-то? Будто дорог здешних не знаете!..
Василий Кирикович вздохнул. Как же он не знал этой дороги, если не раз хаживал по ней еще до войны, когда учился в педагогическом училище! По этой дороге в сорок первом он уезжал на фронт, по этой же дороге возвращался с войны. Но сейчас он молчал: если уж телефонной связи нет между Саргой и Ким-ярь, вполне возможно, что и дороги не стало.
Да и деревня есть ли? Может, и ее нет, и он напрасно стремится в эту дикую глушь — на родину.
Когда весь багаж был уложен, Ваня завернул углы брезента наверх и долго и старательно увязывал поклажу веревкой.
— Ну все! — объявил он. — Вот вам квитанция. За лошадь десять рублей.
Василий Кирикович рассчитался. Ваня сбегал на почту, вынес небольшой сверток в целлофановом мешочке — газеты и письма старикам, оставшимся доживать свой век в Ким-ярь, еще раз осмотрел повозку, проверил, хорошо ли держится сунутый под багаж топор, и уверенно взялся за вожжи.
— Ну чего, поехали? — и вдруг увидел, что Герман и Василий Кирикович в полуботинках. — У вас разве сапогов нету?
— Сапоги? Есть. В рюкзаке. А что?
— А ничего!.. — и Ваня стал развязывать стянутый веревкой воз: рюкзаки были положены вниз, между чемоданами…
3Только в пути Василий Кирикович понял истинное назначение большого брезента на волокушах: без этого брезента сберечь вещи от воды и грязи оказалось бы просто невозможно.
Он никак не мог взять в толк, почему, каким это образом в прошлом торная дорога от Сарги в Ким-ярь превратилась в труднопроходимый проселок. Ему всегда представлялось, что всюду, по всей огромной России, необратимо, как время, идет непрерывный процесс превращения тропок в проселки, проселков — в шоссе, шоссе — в автомагистрали. И вдруг он столкнулся с явлением, противоположным сложившимся представлениям.
Он хорошо помнил, что по этой дороге ходко ездили колхозники и сельповские заготовители на больших двухосных телегах, что вдоль дороги тянулись глубокие канавы, а через ручьи и речки были прочные из тесаных бревен мосты, а на болотах была гать с высокой подсыпкой гравия и песка. Но канавы заросли не кустами — лесом, мосты сгнили и рухнули, гать засосало в болотную хлябь. И теперь приходилось либо продираться сквозь сучья, спотыкаясь о пенья и коренья, неведомо откуда взявшиеся посреди дороги, либо брести по болотине в жидкой грязи, а ручьи и речки переходить вброд.
Василий Кирикович терпеливо сносил муки изнурительного пути, а Герман донимал его:
— Вот она, чудная страна Вепсария!.. Наверно, ты немеешь от счастья!..
Но с каждым километром пути и Герман становился все молчаливее, пока, наконец, вовсе не умолк: дорога измотала и его.
А Василий Кирикович вспоминал, как в сорок пятом году отец провожал его по этой самой дороге в далекий путь — в Сибирь.
Только один месяц прожил в родительском доме возвратившийся с фронта Василий Кирикович. Но этот месяц показался ему годом: в далеком Омске ждал его фронтовой друг Карп Семенович Деревянко, полковник медицинской службы.
Впрочем, только ли друг? У Деревянко была взрослая дочь — красавица, и фотографию ее Василий Кирикович уже давно носил в кармане кителя, у сердца.
Если бы он сказал тогда отцу о своих тайных надеждах, тот, может быть, лучше понял причину поспешного отъезда сына, легче бы перенес разлуку. Но отец ничего не знал и рассуждал по-своему: сын теперь — большой человек, с войны пришел майором, что ему в деревне околачиваться?
Для отца тот месяц пролетел, как день, и, провожая сына, он просил только об одном — не забывать родную сторонку.
Они ехали тогда на телеге в такой же жаркий июльский день. Изморенная работой лошаденка шла ступью. Это раздражало Василия, но утешало отца: все-таки какой-то лишний час он побыл возле сына. В Сарге, прощаясь, отец сказал:
— Хоть письма чаще пиши!.. Сам-то уж, чую, поди, не приедешь…
По щекам отца текли слезы, и Василий Кирикович, чтобы успокоить его, пообещал:
— Что — письма? Сам каждый год в отпуск приезжать буду!…
И приезжал бы, если бы был холост. Но, приехав в Омск, Василий Кирикович очень скоро женился и через год стал отцом. А с малышкой в такую даль не поедешь…
Не успела подрасти дочь — появился на свет Герман. Поездку на родину опять пришлось отложить на неопределенное время. А там — заочная учеба в вузе, стремительный взлет по служебной лестнице, учеба жены в аспирантуре…
И закрутилось!
Лет десять Василий Кирикович, кажется, вообще не помнил о Ким-ярь и о своей деревеньке Лахте. Однако связь со стариками поддерживал: отправлял им на праздники поздравительные открытки, а на Новый год — посылку или деньги.
Из Лахты, тоже очень редко, приходили коротенькие письма, написанные рукой соседки Нюры Маркеловой, поскольку отец и мать были неграмотными. Кроме обычных поклонов, в этих письмах перечислялось, кто приезжал в Ким-ярь в отпуск да кто еще собирается, понаслышке, наведаться в родные места. О себе старики сообщали неизменно одно и то же: «Мы покуда, слава богу, живы-здоровы и дома все ладно».
Так прошло целых двадцать пять лет!..
Мысль навестить родину пришла Василию Кириковичу в прошлом году, когда он оформился на персональную пенсию.
Точнее, это была даже не мысль, а неожиданно вспыхнувший зов совести. Оказавшись без всякого дела, Василий Кирикович сначала так, от избытка досуга стал вспоминать маленькую деревушку на берегу озера. Воспоминания эти первоначально были скудны: деревушка крохотная — то ли десять, то ли двенадцать дворов, а Ким-ярь — большое озеро, километров пять в длину; лес за деревней густой и темный — ельник.
Постепенно в памяти, как из редеющего тумана, стали вырисовываться подробности: родной дом — огромный, стоит на бугре в центре Лахты, лицом к озеру, берег озера напротив деревни — песчаный, чистый, мелкий — там хорошо было купаться; в ельнике, что темнеет за деревней, скрыто от глаз людских маленькое таинственное озерко — Ситри-ярвут, на которое надо уходить на рыбалку так, чтоб никто этого не знал, иначе вернешься без рыбы…