Архипов закрыл глаза. Что-то коснулось его руки, и он посмотрел. Ветер с Чистых прудов трепал Лизаветин шарфик. Шарфик взлетал и легко трогал его кожу.
– Лизавета Григорьевна? – спросил Архипов хрипло.
– Что ж, вы меня не узнали? – удивилась она.
– У… узнал, – признался Архипов. – Только я думал, что вы… Мы решили, что вы…
– Что? – поторопила Лизавета и сняла у него с колен свой шарф.
– У… умерли. Вы. То есть мы так думали… Недавно. А вы, значит, вовсе и не…
– Конечно, умерла, – возразила Лизавета энергично, – но ничего плохого нет в том, что я пред вами появилась! Я вижу, трудно вам постичь весь смысл того, что происходит. Хотела лишь поговорить немного. Вас напугать – и мысли не было такой!
– О господи, – проговорил Архипов и сильно ущипнул себя за руку. За ту самую, которой касался белый шарф. Потом еще раз.
– Зачем вы боль себе приносите щипками? – поинтересовалась Лизавета.
– У меня что-то с головой, – признался Архипов.
– В порядке и душа, и голова отличном. И комплекс всех энергий, и все планы бытия в гармонии между собой приятной.
Архипов застонал.
– Хотела благодарность выразить свою, – деловито продолжила Лизавета и смахнула с коленки клейкую кленовую почку, – за то, что вы обещанное мне так выполняете усердно! Ведь только вы способны то постичь, чего никто на свете больше не способен!
– Чего… не способен? – выдавил Архипов. Лизавета вздохнула и сняла ногу с ноги.
– Душа, – сказала она с пафосом, – душа должна затрепетать и взмыть на крыльях радостных того, что…
– Моя душа? – перебил ее Архипов, несколько приходя в себя. – Лизавета Григорьевна, да что происходит-то?! Может, вы мне объясните?! Я ведь ни черта не понимаю! Куда вы делись, зачем вы нам сказали, что умерли, что это за дикое завещание?! Зачем вы его написали?!
– Со временем поймете это вы.
– С каким еще временем?!
– Времен река неспешна и сурова, всегда лишь вдаль течет, и вспять не повернет она вовеки.
– Кто?
– Река.
– Какая река?
Лизавета вздохнула и повторила назидательно:
– Река времен.
– Да не нужна нам никакая река времен, мы и без нее запутались совсем!
– Вы так прекрасно это говорите, – прошептала Лизавета и всхлипнула.
– Что?!
– Мы. Вы говорите – “мы”, и это слово бальзамом радостным вокруг все омывает.
– М-м-м, – опять застонал Архипов, – что же это такое?!
– Помочь вам не сумею я, но все же должна сказать, что по заслугам каждый получает! Обиженным никто себя считать не может.
– Это вы о чем? – встрепенулся Архипов. – О завещании?!
– О завещании, конечно, говорю! Поймете вы со временем все сами, пока же я ликую от того, что говорите “мы” и думы ваши несутся к цели, словно быстрокрылые орлы!
Архипов тяжело задышал.
– Сегодня не бегите слишком долго, – озабоченно напутствовала его Лизавета, – под дождик попадете, не дай бог. Вернусь, когда смогу.
– Постойте! – крикнул Архипов, и тут что-то легко и звонко стукнуло ему в висок.
Голова мотнулась вбок и назад, и прямо перед своей физиономией он невесть как поймал грязный футбольный мяч.
– Извините, дяденька! Простите, пожалуйста! Это Димон кинул, он маленький еще!
– А зачем ты Димону дал кидать?!
– Да я не давал, он сам кинул!
Архипов бросил мяч в разноцветную толпишку футболистов, оттолкнув от себя ладонями.
Мимо шли люди, смеялись и разговаривали. Унылый дворник накалывал на железный прутик бумажки и стряхивал их в пластиковый мешок. У решетки визжали дети. Напротив, через аллею, продавали мороженое, небольшая очередь стояла к синему ящику под зонтом.
У правой ноги пошевелился Тинто Брасс, поднял башку. Они посмотрели друг другу в глаза – хозяин и собака.
– Ну что? – негромко спросил Владимир Петрович. – Что это было?
Тинто не отвечал и не усмехался.
– Мы заснули, – строго внушал ему Архипов, – мы пригрелись на солнышке и заснули оттого, что целую ночь прошлялись по чужим домам. Ты понял?
Тинто смотрел недоверчиво.
– Да, – продолжал Архипов, не веря ни одному своему слову, – мы заснули, только и всего. Нас разбудил мяч.
Тинто все молчал.
– Она умерла, – сам себя убеждал Владимир Архипов, – она не могла оказаться здесь и говорить со мной. Так не бывает.
Он встал со скамейки – рядом шевельнулось что-то белое и летящее, и сердце рухнуло вниз.
Ничего такого. Какая-то женщина, вовсе не похожая на Лизавету, сидела далеко, катала туда-сюда коляску. Архипов перевел дух, заставил сердце вернуться на место, посмотрел на небо – ни облачка, ни ветерка – и опустил на нос очки.
– Бежим, Тинто, – скомандовал он мастиффу, – вперед.
И намотал на кулак звенящую цепь.
Он уже бежал и время от времени тряс рукой, которую как-то непривычно терла цепь. Он помахал кистью, но неприятное ощущение осталось. Тогда, не сбавляя хода, он размотал железный поводок и посмотрел.
На руке остался синяк. Самый обыкновенный синяк – там, где он себя ущипнул, когда появилась Лизавета.
* * *
Когда он ввалился в квартиру, дождь разошелся не на шутку. За окнами было черно, из открытой балконной двери несло запахом мокрого асфальта и свежей воды.
Стаскивая кроссовки, из которых лилось на пол, Архипов поскользнулся на плитке и чуть не упал. По носу скатывались крупные капли. Штаны промокли насквозь.
Тинто Брасс широко расставил лапы и наклонился вперед.
– Не-ет! – закричал Архипов, прыгнул и накрыл мастифа полотенцем – махровой простыней, которую Любаня специально для таких случаев складывала под вешалкой. Он успел на одну секунду раньше, чем Тинто начал отряхиваться, торопливо обтер монументальные бока, медвежью башку и колонноподобные лапы.
– Сколько раз я говорил, чтобы ты на улице отряхивался!
Но Тинто не любил на улице. Перетерпев экзекуцию, он отошел и все-таки отряхнулся, так сказать, всухую.
Себе Архипов налил ванну. Дождь начался, когда они добежали до Солянки. Возвращаться было довольно далеко, и примерно на полпути на Архипове уже не осталось ничего сухого. Тинто Брасса дождь сначала забавлял, а потом он сказал, что, пожалуй, предпочел бы встретить непогоду на матрасе “Уют-2000”.
Вода в ванне была очень горячей, и дрожь в позвоночнике постепенно утихала.
Она же сказала ему – будет дождь. Она сказала – не бегайте слишком долго.
Он не мог ее видеть и разговаривать с ней. Он не истеричная барышня преклонных лет. Он точно знает, что может быть, а чего быть не может.
Он уснул на лавочке, и ему приснилась Лизавета, потому что он все время о ней думал. Руку ушиб. Дождь пошел в соответствии с предсказаниями метеослужбы.
Владимир Архипов в свое время окончил Московский физико-технический институт, чем очень гордился. У него было то, что называется “блестящим образованием”, и именно оно не позволяло даже самому себе признаться в том, что сидел на лавочке с покойницей и разговаривал… о делах. Ну, для начала она, конечно, по своему обыкновению, понесла какую-то ахинею – про реку времен, три плана бытия и гармонию, – зато потом сказала что-то важное.
Что-то очень важное. Только он забыл что.
Конечно, забыл! Он не привык разговаривать на лавочках с покойниками.
Архипову стало противно и отчего-то как будто стыдно, и, стараясь отвязаться от Лизаветы, он потянул к себе Гектора Малафеева и начал читать с середины, где книга открылась.
Гектор немедленно пустился в рассуждения о любви, которые сводились к тому, что любовь суть похоть и истерия, но в этом весь кайф. Было много слов из трех и пяти букв, а также их многобуквенных производных.
Ни слова, ни производные на Архипова впечатления не произвели. Он сам мог составить сколько угодно производных, даже лучше, чем Гектор, не закаленный физтеховской общагой.
Что же она сказала? Единственно важное – и он забыл!
Гектор тем временем перешел к рассуждениям о мужской природе, и стало совсем тоскливо. Очевидно, мужская природа Архипова чем-то серьезно отличалась от природы Гектора Малафеева.
Интересно, что поделывает Мария Викторовна в бывшей своей, а нынче архиповской квартире? Плачет? Что-то не похоже, что она расстроилась, когда Леонид Иосифович огласил завещание. Она обрадовалась. Можно сказать, расцвела.
В чем дело? Почему завещание Лизаветы не расстроило, а обрадовало ее?! Двух джентльменов, идущих по “Пути к радости”, оно расстроило куда больше.
“Стоп, – сказал себе Архипов. – Ну конечно”.
Расплескивая воду, он сел в ванне и столкнул с бортика Гектора. Отягощенный знаниями мужской – и человеческой вообще! – природы, Гектор немедленно пошел ко дну.
Архипов выловил его и кинул на пол. Гектор шлепнулся с лягушачьим звуком.
Лизавета сказала – он не помнил точно фразу, потому что ненавидел эту ее манеру выражаться, – что каждый получает по заслугам. Никто не должен быть в обиде. Кажется, именно так.
Значит, Мария Викторовна должна удовольствоваться тремя картинами покойного Лизаветиного супруга и не мечтать ни о каких квартирах. Так, что ли?
В позвоночнике опять задрожало и поехало – вверх и вниз.
“Постой. Ты рассуждаешь так, как будто на самом деле разговаривал с покойной Лизаветой на Чистых прудах. Ты не мог с ней разговаривать. Она умерла. И все-таки я с ней разговаривал. Я ущипнул себя за руку – вот синяк. Я бросил собачью цепь на землю и потом подобрал ее. Я отлично помню, как нагнулся, чтобы ее подобрать. Я никогда ее не бросаю. Люди боятся Тинто, и я всегда делаю вид, что крепко его держу. Она сказала – будет дождь, хотя было солнечно и тихо, и я вымок до трусов и шнурков на кроссовках.
Подожди, – уговаривал он себя, – подожди”.
Каждый получил именно то, что нужно. Никто не должен и не может быть в обиде. Ах, черт побери.
– Я должен поговорить с ней, – заявил Архипов Тинто Брассу, – я должен все у нее узнать. Почему Лизавета сказала про заслуги? Может, они поссорились или она узнала про девочку Машу что-то такое, чего не должна была знать?
Тинто пожал плечами.
Архипов вылез из пенного тепла, кое-как вытерся и напялил сухую одежду. Хотелось есть, но он почему-то решил, что ему некогда. Он вернется от Маши Тюриной, сядет и поест.
* * *
Примерно в час ночи он снова открыл дверь на площадку – тень от Тинто скакнула на противоположную стену, – перешел гранитный квадрат и позвонил.
Никого. Ничего.
Мария Викторовна со своим братом как сквозь землю провалились.
Или точно провалились? Отправились в преисподнюю навещать Лизавету?!
– Тинто, искать! Искать, Тинто!
Мастиф подошел, повел башкой и посмотрел на Архипова – он не понимал, кого искать, а Архипов не знал, как ему объяснить.
Куда они могли деться? Музеи и парки аттракционов давно закрыты. Библиотеки и Дома культуры тоже. На дежурстве она была вчера.
Все-таки в больницу он позвонил.
Томная особа дамского пола сообщила ему, что Тюриной не будет до послезавтра, а послезавтра звоните с утра.
– А вы кто? – спросила она напоследок. – Передать, что вы звонили?
– Архипов Владимир Петрович я. Передайте, что мы звонили.
Он высадил их у дома и поехал на работу, где коллектив маялся без начальника и без дела. С работы приехал около восьми и сразу пошел бегать – только снял костюм и надел штаны и майку. Из ванны вылез в полдесятого и стал звонить в дверь.
Спину под свитером ломило и как будто выворачивало наизнанку, костями наружу. Он все тер и тер ее. Спать он не мог.
Мама всегда говорила, чтобы он звонил, если задерживается.
“Я не могу спать, когда не знаю, где ты”. Он не понимал, как это – не может спать? Чего проще, ложишься и спишь!
Оказывается, он не мог спать, когда не знал, где Маша Тюрина.
Она же должна быть дома! Она после дежурства, она должна спать дома, на диване, под пледом!
Должна, но ее нет.
Вдвоем с Тинто Архипов завалился на круглый матрас и некоторое время лежал в темноте, сам перед собой делая вид, что успокаивается и засыпает.
Дождь шумел за стеклянной балконной стеной, по-деревенски шуршал в цветах, которые в больших деревянных ящиках растила Любаня. Пахло землей и свежестью.
Тинто Брасс завозился и повалился на бок, разбросав гигантские лапы. Архипов слегка его пнул, чтобы не слишком разваливался, а более для того, чтобы напомнить, кто здесь вожак. Тинто не обратил внимания.
…Куда она могла деться? Да еще вдвоем с приезжим мальчишкой?! Или этот приезжий мальчишка куда-то ее заманил?! Или она отправилась по “Пути к радости” и не предупредила Архипова?!
Он лег на спину и потерся об “Уют-2000” вывороченными из позвоночника костями.
Она что-то знала о завещании. Знала – и просила ничего не предпринимать и ничему не удивляться.
Знала, что Лизавета оставила ему квартиру со всем содержимым?! Знала все это время – когда разговаривала с ним первый раз, едва сдерживаясь, чтобы в ту же минуту не выставить его за дверь, знала, когда он звонил ей в больницу, знала, когда ела клубнику, когда предлагала помыть посуду?!
Нет. Вряд ли.
Она тряслась и хватала его за кисть холодными пальцами, как будто натертыми наждачной бумагой, и явно чего-то боялась.
Двух приличных и скучных джентльменов из “Радости”? Почему?
Кто приходил к ней накануне и пел хором? Вряд ли в дело замешаны несколько “религиозных организаций”, значит, скорее всего “Радость” и приходила. Лизавета в первом своем завещании отписала им квартиру – Архипов никак не мог в это поверить.
Во-первых, пока она была жива, никакие “религиозные организации” не занимались в ее квартире хоровым пением. Во-вторых, несмотря на крайнюю экзальтированность и манеру говорить в духе русского интеллигента Васисуалия Лоханкина, Лизавета не была ни фанатичкой, ни убогой.
Как она могла завещать квартиру религиозной общине?! Или ее заставили, а она тайно изменила завещание?
Тогда почему в его пользу, а не в пользу несчастной сироты, которую Архипов поклялся “не оставить”, а она взяла да и пропала средь бела дня, едва он уехал на работу?!
Вывороченные кости царапались друг о друга и о мягкий матрас. Тинто поблизости тяжело вздохнул – ему передавалось беспокойство хозяина.
Держась за спину, Архипов сел, подтянув к подбородку джинсовые колени.
Дождь шумел, было тепло и влажно, и хотелось, чтобы ночь быстрее прошла.
Три часа. Самое время для кофе.
Архипов включил чайник и на всякий случай предпринял еще один рейд к соседкиной двери. Как и все предыдущие, рейд закончился ничем.
Владимир Петрович постоял на площадке, порассматривал потолок – темный, как ночное небо, – и внезапно вспомнил, что хотел проверить, почему не горит свет.
Три часа. Самое время для проверки электричества.
Что-то мелькнуло по противоположной стене – огромное, темное и быстрое. Мелькнуло и пропало из глаз. Архипов замер.
– Тинто! Это ты?!
Мастифф показался в дверном проеме.
– Это ты шляешься, Тинто?!
Пес ответил что-то, но Архипов не понял. Иногда его просто бесило, что его собака не говорит нормальным человеческим голосом, нормальными человеческими словами. Ну что ему стоит, а?
Архипов вернулся в квартиру, отыскал фонарь и спустился по лестнице на один пролет. Тинто тоже вышел на площадку, и огромная черная туша маячила теперь в жидком полумраке на верхней ступеньке.
Хорошо, что он там. Вдвоем не так страшно.
Архипов посветил перед собой – широкий луч сделал круг по стене и упал к его ногам желтым и теплым пятном. Впереди была квадратная колонна, нелепо торчавшая посреди площадки, – бывший мусоропровод, ныне зацементированный.
Маленький Архипов и соседи-мальчишки мусоропровод обожали. В нем было черно и воняло, зато брошенная консервная банка долго и упоительно стучала по стенам, а потом шлепалась с далеким, как будто смазанным звуком. Про мусоропровод ходили всякие легенды – например, что там, внутри, замурован мертвец и время от времени он колотит по трубам, хочет выбраться. Еще существовала легенда про клад, тоже, естественно, спрятанный в мусоропроводе.
Лет пять назад из соображений гигиены и санитарии это достижение жилищно-коммунальной мысли наконец-то ликвидировали, только колонна осталась.
За колонной был выключатель. То есть, чтобы зажечь на площадке свет, нужно лезть за эту самую, бывшую мусорную, колонну.
Архипов полез.
Кто придумал, что свет можно зажечь, только залезши за мусоропровод?! Зачем такие сложности – вроде гостиничного выключателя в гардеробе! Почему никогда и никому в этой стране нет дела до самых простых и понятных вещей, вроде “удобно – не удобно”.
Как будто специально делали так, чтобы было не удобно!
Войти в подъезд с коляской – невозможно. Архипов сто раз затаскивал чужих младенцев на первый этаж, к лифту, сопя и обливаясь потом. Внести диван – боже сохрани! Какие двери и какой диван? Двери во-от такусенькие, а диван во-он какой! Впрочем, можно ведь жить и без дивана, что тут такого? Или втащить его в окно! Архимед придумал рычаг и просил “точку опоры” – и пожалуйста, и сколько угодно! Стоянки не было, пока сами не построили! Подвала нет до сих пор – лыжи, велосипеды, санки и банки прекрасно постоят и на балконе, и кому какое дело до того, что балкон может быть райским садом, а не складом утильсырья, и ваша Голландия с ее цветами в каждом окне нам не указ!
Когда Архипов проник за квадратную колонну, злился он уже всерьез.
“Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей” – а выключатель за мусоропроводом!
Он поводил фонарем по стене, отыскивая пластмассовый квадратик, нашел и нажал.
Свет послушно зажегся.
Тинто Брасс на площадке длинно вздохнул, что означало – вылезай, хватит.
Архипов погасил фонарь и полез обратно.