Машина наскочила на неприметную выбоину, чуть вильнула в кювет, и Рокоссовский, отвлекаясь от неприятных мыслей, окликнул шофёра:
— Давай, Сергей Иваныч, вывози!
— Даю, тарищ ерал! — весело закричал Мозжухин, выворачивая руль влево. Он видел задумчивость своего генерала и старался подбодрить его как умел. Рокоссовский — это голова, повоюем. Нешто унывать с таким комкором!
Но командир корпуса, в котором уже почти не осталось танков, мог опереться лишь на артиллерию. Это принесло плоды — девятый не только удержался от беспорядочного отступления, но и теснил немцев. Утром 25 июня ударом во фланг первой танковой группе Рокоссовский заставил немцев откатиться от Ровно. Но бесконечно такое жонглирование продолжаться не могло. Рано или поздно — и скорее рано — ресурсы всё равно будут исчерпаны.
С материальным обеспечением было скверно. Машин ничтожно мало, горючего недостаток, боеприпасов тоже ограниченное количество. Ещё в воскресенье, не дожидаясь указаний и разрешений сверху, Рокоссовский в своей неизменно вежливой, но жёсткой манере разогнал кудахтавших интендантов и приказал вскрыть центральные склады. Оставил там кучу расписок и кучу нервов, но хотя бы на время обеспечил корпус необходимым.
Корпус сражался. Такая работа.
Хуже всего было отсутствие связи. Пакет с директивой на случай войны генерал вскрывал под личную ответственность — не отвечали ни Москва, ни Киев, ни Луцк. Связь была нарушена с самого утра. Работали диверсионные группы, с самолётов сбрасывали особые мины, предназначенные для иссечения проводов воздушных линий. Подготовились, гады.
Рокоссовский вспомнил растерянного Кирпоноса, ощутил лёгкий укол раздражения. Что Павлов, что этот… Смелый, упрямый, не отнять. Но ведь мало смелости, мало упрямства — этих качеств самому Рокоссовскому было не занимать, и он привык относиться к ним как к минимально необходимым качествам всякого военного. Необходимы ещё скорость мышления, способность воздерживаться ото лжи себе самому, умение учиться.
Да, пожалуй, самое важное — умение и желание учиться. Как это сделали немцы, позаимствовав свой хвалёный блицкриг у Триандафиллова, из теории глубокого боя.
Рокоссовский поднял запылённое усталое лицо, негромко рассмеялся. Мозжухин покосился на неожиданно повеселевшего командира и обрадовался тоже — потому что рядом с таким настоящим командиром нельзя было не радоваться, — но дорога была сложная, приходилось то объезжать тихо матерящуюся пехоту, то с опаской поглядывать на небо, и шофёр не стал мешать генеральским мыслям.
Гитлеровцы не смогли разгромить нас, думал генерал. Им удалось лишь потеснить наши войска, да и то ценой огромных потерь. Дивизии наши поредели. Но бойцы и командиры из необстрелянных стали обстрелянными. Значение этого нельзя недооценивать. Они на личном опыте убедились, что немцев можно бить. Словом, люди стали сильнее, люди будут жить и воевать.
Война — это жизнь.
Рокоссовский просто жил и делал своё дело.
Он всегда просто делал своё дело.
Если бы все блистательные маршалы просто делали своё дело — не пришлось бы после войны выдумывать бездарные страшилки про глупого недальновидного Сталина. Делай дело — и врать не придётся.
Это очень просто.
ГЛАВА 9 Из жизни отдыхающих
На пригорочке лежалось.
Небо, до которого Коля так и не долетел, светило прямо в глаза беззаботной синевой. Где-то там, высоко за редкими облаками, висел огромный межзвёздный корабль пришельцев. Пониже болтались немецкие самолёты вроде тех, что сбили их аппаратик. Но до этой опушки они уже не добирались, предпочитая обшаривать воздух над болотом, и теперь можно было отдохнуть хоть немного.
После удара Коля быстро пришёл в себя и решил, что вообще-то приземление получилось довольно мягким. Ну, по сравнению с ожидаемым. Он сплюнул кровь. В кабине сделалось темно, верхнее освещение не работало. Треснутое лобовое стекло снаружи было заляпано грязью и клочьями травы. Коля дёрнулся было из сиденья, но его туловище удерживали как будто невидимые широкие ремни.
Он осторожно выпутался. Пол кабины накренился, и Половинкин вынужден был стоять скособочась, с опаской. Он поднял свой мешок, но тут же опомнился и повернулся налево, к пилоту.
Той досталось сильнее, нижнюю половину красивого лица заливала кровь, тёмно-синяя форма растрепалась, фуражки не было вовсе. Когда Коля подковылял ближе, девушка что-то пробормотала и раскрыла глаза. Глаза были как у побитой собаки.
— Ты как, товарищ лётчик? — спросил Половинкин, протягивая руку. — Встать можешь?
Девушка повернула голову, рассматривая лобовое стекло. Самолёт вздрогнул, в кабине сделалось ещё темнее.
Лицо пилота построжело, и, не принимая Колиной руки, она тяжело выбралась из кресла, поворачиваясь к боковым панелям. Раскрыла неприметную дверцу в стене, вынула длинный ранец, формой вроде боксёрского мешка. Попыталась закинуть себе на плечо, но, похоже, приземление бесследно не прошло: девушка закашлялась и оступилась, опираясь на пульт. Мелкие кумачовые брызги рассыпались по лампочкам.
Половинкин подхватил и её, и ранец. Девушка была мягкая, ранец тугой. Пол под ногами вздрогнул опять.
— Пойдём, — сказал Коля, с опаской принюхиваясь к возможному дыму, — выбираться надо.
Дыма не чувствовалось, но иголочки покалывали.
Девушка что-то произнесла, кивнула и потыкала пальцами в пульт. Лампочки уже привычно запиликали. Техника есть техника, подумал Половинкин, любую можно освоить. Надо только внимательно смотреть, как она это делает. И всё время учиться.
Пилот оперлась на его плечо, и они выбрались из кабины. Особых разрушений и мусора в самолёте не наблюдалось, только в конце коридора пластом валялся бесчувственный товарищ Старкиллер. Крови заметно не было.
Половинкин распутал модный серый плащ, приложил ухо к губам юноши. Дыхание было хриплым и прерывистым, но главное — было. Оклемается, парень крепкий, из работяг. Не стал бы только дураком — за неделю второй раз, считай, по маковке отхватывает.
Девушка раскрыла дверь, попыталась помочь со Старкиллером, но быстро отказалась от этой затеи. Коля сперва собрался было нести тело юноши на плече, но, реально оценивая свои теперешние возможности, решил не форсить. Он подхватил Старкиллера за ворот комбинезона и выволок на трап. Пилот ковыляла рядом, одной рукой держась за поручень, а другой цепляясь за Колино плечо. Сзади, иногда зачем-то выписывая сложные восьмёрки, семенила говорящая коробочка.
Трап уже довольно сильно накренился, идти пришлось почти вверх. Дневной свет ударил в глаза. В ушах слегка гудело. Рюкзаки били по рёбрам. Пояс оттягивала кобура.
«Хорошо хоть Вейдер не прилетел, — подумал Коля, — ещё его переть — я б не сдюжил».
Самолёт лежал неподалёку от рощицы нечастых берёзок, зарывшись носом в неприятно влажную грязь. Лето выдалось жаркое, многие болота пересохли, а им вот повезло. Нет, действительно повезло: мягкая почва сильно смягчила удар. Но теперь оказалось, что до сухой земли придётся брести по колено в зелёно-коричневой жиже, причем брести как можно скорее: самолётик медленно, но верно погружался в дружелюбно чавкающую трясину.
Половинкин знал, что в этом месте болото слишком уж глубоким не окажется. Но тонуть даже не слишком глубоко всё-таки не хотелось. Девушка что-то спросила, указывая на берег.
— Не отставай, — хрипло сказал он ей, с тяжёлым выдохом наклонился, покрепче подхватил Старкиллера за шиворот и шагнул с трапа в беспокойную грязь. Пилот плелась рядом, то ли поддерживая, то ли повиснув на нём. Гул в ушах сделался громче. Коробочка плюхнулась с трапа в густую жижу и поплыла следом, не быстро, но без видимой натуги.
За два коротких шага тяжёлое тело юноши почти целиком погрузилось в болото, окончательно утрачивая остатки товарного вида. Тащить союзника, даже спасая тому жизнь, по такому вареву было тяжело, бросать — совестно. «Теперь уж точно не отстирается», — подумал Половинкин, и в этот момент иголочки взвыли, гул в ушах неожиданно сделался очень похожим на деловитое гудение авиационных моторов, а метрах в трёх из болота перед ним взметнулись наглые фонтанчики грязи. Через мгновение донёсся сухой стук пулемётных выстрелов, но Коля уже не обращал на это внимания.
Откуда силы взялись — одним движением он подхватил девушку, другим выворотил из жижи Старкиллера и высокими скачками понёсся к берегу. «Страх надёжней совести», — думал Коля, перемахивая широкую борозду, прорезанную их самолётом при аварийной посадке, и вылетая на сушу.
Сзади били выстрелы. Пилот кричала. Коробочка пиликала, загребая вслед. Коля шёл высокой иноходью, хрипел и мотал стриженой головой, разбрасывая крупные капли пота. Сапоги хлюпали холодной кашей.
Рощица, как назло, оказалась жидковатая, но делать было нечего, и беглецы углубились в неё, спеша укрыться от немецких самолётов. Половинкин даже не успел их разглядеть. Впрочем, он всё равно не очень-то разбирался во вражеской технике. Оставалось надеяться, что и немцы не успели разобраться, что за машину они только что приземлили.
Но на это-то, прямо скажем, надежда была довольно слабая. Даже почти никакой. Очень скоро здесь будут кишмя кишеть поисковые группы фашистов, в лесочке не спрячешься. Да и след за ними вон какой… Коля обернулся и критически полюбовался на протоптанную ими широкую нервную тропу.
От болота они успели пробежать довольно далеко, перешли на шаг. Немецких самолётов почти не было слышно. В конце концов, деревья расступились и выпустили их на укромный тёплый пригорок, щедро залитый солнцем.
Местное солнце заливало башню добрым теплом. Светофильтры автоматически отсекали лишний поток, но стоять в этих лучах всё равно было приятно.
«Пора и на мостик, — подумал Таус, — в конце концов, я не техник, я капитан».
За последние сутки он лично обошёл уцелевшие установки турболазеров, проверяя готовность к работе. Спешно приводимые в работоспособное состояние орбитальные телескопы выдавали рекогносцировку, вычислители строили карты поверхности. Требовалось разобраться в особенностях местной архитектуры: Владыка Сталин настаивал на бомбардировках исключительно промышленных и военных объектов — а поди разберись, где у них тут объект, а где гражданские кварталы.
С сенсорными массивами было проще: что дроиды, что живые, что техника — войска есть войска, с орбиты они видны чётко и ясно. Маскировочных щитов у местных, понятно, нет.
Со средствами связи, как выяснилось, тоже бедно. Генеральный Штаб Державы СССР с благодарностью принял переданные данные о перемещениях войск, но заметной пользы это пока не принесло: линия фронта напоминала деваронский грязевой пирог — местные генералы оказались не в состоянии отличить свои части от вражеских.
Союзнички… Таус брезгливо ухмыльнулся, заходя в стакан турболифта. Молоденькая красноносая твилекка в кителе медицинской службы вскинула на него испуганный взгляд. Та самая, подумал капитан, вспоминая, как несколько раз встречал девушку в разных отсеках линкора, будто она сама старалась попасться ему на глаза. Он не обращал на твилекку внимания: события последних дней не оставляли времени ни на что, кроме работы. Да это и не было важным: она же не виновата, что у Тауса не сложились отношения с так драматично покинувшим нас адмиралом.
Лифт резко затормозил. Таус машинально схватился за поручень, но гравикомпенсаторы работали штатно уже почти во всём обитаемом объёме. Твилекка хлюпнула носом, но Таус не оглянулся и очень скоро совершенно забыл о встрече. Предстояла куда более важная, в Резервном оперативном центре.
— Лорд Вейдер, — вытянулся он перед Владыкой ситхом, — заявленный состав надирной артиллерии признан готовым к работе с вероятностью в две сигмы. Программы указания и ведения целей загружены, личный состав расчётов приведён в состояние полной боевой готовности.
Он очень гордился и чёткостью доклада, и достоинством, с которым держался теперь. Всё-таки высокая должность как-то… возвышает, да. Берёшь обычного лейтенантишку, назначаешь его капитаном линкора — бац! Откуда-то сами собой появляются и выправка, и чёткость мыслей, и суровое выражение лица. И суждения твои в глазах окружающих приобретают существенно большую весомость, хотя поменялась-то только форма, не содержание.
Всего-то должен вовремя подвернуться покровитель вроде Вейдера. Конечно, этому немало способствует исчезновение всех остальных офицеров.
Кроме старика Банну, в этот раз присутствовавшего на совещании. В условиях страшного кадрового голода Вейдер был вынужден опираться на все имеющиеся людские ресурсы, и старый флаг-капитан протокола взвалил на себя работу со сводками, рапортами и прочей флимсипластовой рутиной. Чуть дальше за столом прочно устроился незнакомый полковник 501-го Легиона в закрытом командирском доспехе. Таус ещё плохо знал армейских.
— Садитесь, капитан, — пророкотал Владыка ситх, сильным движением руки указывая на кресло рядом с Банну. Тот быстро подвинул подходящему включённый планшет.
Таусу хватило минуты, чтобы осмыслить информацию, но он всё же предпочёл уточнить:
— Сбиты и захвачены?
— Неизвестно. — Спокойствие Вейдера даже пугало. — Сигнал аварийной посадки получен менее получаса назад.
— Даже если отказал генератор невидимости, принудить к посадке их не могли, — заметил Банну, — у местных нет сопоставимых по скорости летательных аппаратов. Да и лейтенант Эклипс отличный пилот.
«Ты-то, старый пень, что понимаешь», — подумал Таус, но тут же подавил эту мысль. Три круга службы — не тот опыт, который можно скинуть со счетов.
— Значит, диверсия Державы СССР, — поспешил он высказаться. Банну отвернулся к своим сводкам. — Они решили захватить челнок.
— Владыка Сталин не станет рисковать отношениями с союзником ради такого ничтожного приза, — уверенно произнёс Вейдер, — «Тень» сбита.
Он по-прежнему выглядел очень спокойным, и Таус, за время своего капитанства привыкший к постоянной ровной ярости тёмного джедая, понял, что тот уже принял решение.
Так и вышло. Вейдер повернулся на своём возвышении и нажал кнопку на подлокотнике кресла, разворачивая на оперативном столе карту поверхности. Банну сдвинул в сторону свои планшеты и кипу флимсипласта. Легионер придвинулся ближе.
«Интересно, — подумал Таус, — они свои шлемы и в душевой не снимают?»
Штурмовик как будто услышал его мысли, повернул голову. Многие представители командного состава штурмовых подразделений носили стандартную боевую форму, предпочитая не выделяться среди своих рядовых. Но у этого молчаливого полковника шлем был командирской модификации, с более узким забралом, дополнительным бронеслоем и сенсорным блоком. Всё-таки эти парни умели произвести впечатление.
Таус внутренне поёжился и перевёл взгляд на карту. Там уже двигались какие-то стрелочки, нервно помигивал ромбик. Флотский капитан не слишком хорошо разбирался в тактике боевых действий на поверхности, но понял, что ромбик обозначает аварийный маяк «Тени».
— Докладывайте, полковник, — сказал Вейдер, быстрым движением увеличивая карту.
Легионер уверенно очертил на карте прямоугольник.
— Мы отслеживаем повышенную активность в атмосфере, но, согласно сведениям Державы СССР, их авиации в районе крушения нет. По данным сенсорного массива, значительных наземных сил не наблюдается. Во исполнение вашего приказа сводный легион подготовил четыре поисково-спасательные группы полного состава с лёгким стрелковым вооружением. Подготовлен также челнок класса «Гамма». Доклад окончен.
— Впечатляет, полковник. — Вейдер довольно откинулся в кресле. — Мы немедленно десантируем две группы в район крушения «Тени». Задача прежняя.
Штурмовик коротко кивнул, вставая из-за стола.
— Разрешите выполнять?
— Идите, полковник. — Владыка ситх всем телом повернулся вправо. — Капитан Игнази, ждать дальше бессмысленно. Приказываю по истечении стандартного часа нанести артиллерийский удар по обозначенным объектам на территории Державы Рейх. Военный представитель Державы СССР не прибыл, поэтому бомбардировку сопровождать полной записью.
— Разрешите выполнять? — Таус непроизвольно скопировал лаконичную деловитость легионера. Подражать полковнику было не стыдно: вместе с формой неизбежно меняется и содержание. Хотелось быть таким же собранным и профессиональным: предстояла первая серьёзная боевая операция в его жизни.
Накатило возбуждение. Отдых подождёт.
Юно было уже всё равно, только бы рухнуть на землю и ни о чём больше не думать. Дикое возбуждение последнего часа сменилось апатией. Она откинулась на пригорке, с наслаждением выкинув перед собой длинные ноги.
Ноги гудели, сапоги и форменные брюки были сплошь покрыты коркой подсыхающей грязи. «Ничего, — подумала Юно, — форма — ерунда, главное — содержимое цело».
Она встряхнулась, тыльной стороной ладони стирая следы с подбородка. Нос сломан не был, но ещё немного кровил. Потом, всё потом. Сейчас надо было присмотреть за мальчиками.
Старкиллер, с ног до головы вывалянный в болотной жиже, лежал на спине под раскидистым кустом. Ритуальный серый плащ превратился в комок изжёванной грязи, заляпанный мелкими ветками и листвой. В первые минуты после крушения ситх был без сознания, в лесу начал постанывать, сейчас, кажется, понемногу приходил в себя.
Почувствовав её взгляд, Старкиллер неожиданно распахнул глаза, на чумазом лице блеснули узкие серые искорки. Ситх тут же нашарил на поясе свой меч и как-то всем телом извернулся в сторону грязееда.