Путешественник, посетивший в 1928 году нью-йоркскую тюрьму Синг-Синг, просматривал дела заключенных. Он пишет в своей книге: «Мы неоднократно встречали фамилии, против которых стоял год поступления: 1880. В нынешнем году эти люди отсчитывают уже 48-й год своего безвыходного сидения в тюрьме».
Большинство пожизненно заключенных в буржуазных тюрьмах кончают сумасшествием. Слово «никогда» сводит с ума. Потом, как говорит директор одной из тюрем, у вечника наступает второй период. Период надежды. Он выздоравливает. Он надеется. Он надеется в течение 15–20 лет. Он ведет себя все это время безукоризненно. Он уже взрослый мужчина или старик. И вот он подает прошение о помиловании. Приходит ответная бумага. В ней написано одно слово: «Отказать». Заключенный снова сходит с ума. Он умирает сумасшедшим стариком.
Таков путь вечника, описанный германским профессором Аипманом, который обследовал более 2 тысяч пожизненно заключенных узников.
Когда буржуазный суд не находит возможности казнить коммуниста, он пытается покончить с ним пожизненным заключением. Даже если это ребенок. Двенадцатилетний мальчик продавал на улицах Реймса антимилитаристскую газету. Суд приговорил ребенка к 9 годам тюрьмы. Отец его — коммунист.
С 1926 по 1930 год 286 итальянских коммунистов получили до 20 лет тюрьмы и 158 — по 30 лет.
При этом безработица, свирепствующая за стенами буржуазной тюрьмы, проникает и внутрь их. Заключенные не должны конкурировать со свободными.
В Пруссии люди, заключенные в сумме на 30 091 год, 14 000 лет проводили без всякого труда. Сто сорок веков безделья! Во Франции из каждой сотни заключенных не работают 28 человек, а заработок работающих равен 4 копейкам в день.
В Польше 203 тюрьмы совсем без мастерских. В Италии только 22 процента заключенных заняты работой. Что же они делают? Может быть, гуляют? Да, гуляют. Вот двор одной из тюрем. Заключенные ходят ленточкой. Расстояние друг от друга пять шагов. Мир состоит из неба над головой, стен вокруг и спины — перед глазами. Но нельзя смотреть ни вверх ни вниз. Смотри только вперед, в спину товарища. Нельзя говорить. Полчаса прошли — марш в камеру!
Библиотеки нет. Письменных принадлежностей нет.
Все тюрьмы буржуазного мира похожи одна на другую. Есть легкие вариации. В Италии тюремный паек — 600 граммов хлеба и похлебка. В Польше — гнилой горох и сырая вода. Зато щедро угощают религией. При этом в тюремных церквах заключенным шептать молитвы запрещено, чтобы под видом шептания молитв не переговариваться.
В Венгрии арестовали немецкую писательницу Изольду Рейтер. Неосторожный поступок! Это была буржуазная писательница. Она принадлежала к привилегированному слою общества и рассказала все, что с ней было в тюрьме. Ее сковали по рукам и ногам, потом продели меж рук и колен железную палку и били по обнаженным ступням резиновым хлыстом.
Легко вообразить, что проделывают с непривилегированными лицами — с рабочими, с коммунистами!
В Югославии за два года фашистской диктатуры было подвергнуто пыткам 932 революционера. Греция дает свои варианты. Здесь ноги допрашиваемого стягивают сыромятными ремнями. С ними соединен рычаг. Движение рычага — и ремни прорезают тело до кости. Румыния привносит в методы испанской инквизиции достижения цивилизации: гипноз, электрический ток.
В известной буржуазной тюрьме существуют камеры пыток. Заключенный подвязывается ремнями к лежанке. Он не может пошевельнуться. Специальные приспособления на голове и ногах растягивают его тело. Заключенного бросают в таком положении. Он остается так дни, недели. Он постепенно загнивает.
Понятен поэтому возглас Террачини, который крикнул после приговора в лицо судьям: «У вас не хватит мужества открыто приговорить нас к смерти, но вам известно, что, посылая в подвальные одиночки, вы осуждаете нас на смерть!»
Да, это та же смерть, только разверстанная на годы. Подсчитано число сосланных в Гвиану до 1875 года — 21248 человек. Подсчитано и число вернувшихся из Гвианы — 3 637 человек. Разность — 17 611 человек. Они — в могиле.
Вот острова Липари в Средиземном море. Маленький вулканический остров, откуда нельзя убежать. Сюда свозят политических. За год сюда привезли 500 политических.
Проследим их судьбы.
Один заколот ударом штыка в горло.
Двое застрелены.
Четверо покончили самоубийством.
37 сошли с ума.
43 ранены жандармами.
107 брошены в местную тюрьму, ужасный липарский застенок.
118 заболели чахоткой.
Перенесемся в Индонезию. Это голландская колония. Танмалако, туземный автор, пишет:
«Если европейские заключенные могут еще похвастаться пищей, приближающейся к человеческому питанию, то арестованные туземцы получают еду, которую европейский буржуа постеснялся бы дать своей собаке. Если арестованные европейцы могут похвастаться тем, что получают камеры (хотя и очень маленькие), но все-таки с постелью (хотя бы и не мягкой) и пологом для защиты от малярийных комаров, то арестованные туземцы ничего этого не получают и запираются в крохотные каморки от 10 до 20 человек, которых оставляют в жертву малярийным комарам и гомосексуализму…»
Люди состоятельные попадают в тюрьму редко.
От тюрьмы можно откупиться.
В 1931 году 1 833 английских юноши и 119 английских девушек попали в тюрьму. 50 процентов из них получили тюремное заключение взамен штрафа. Они не были в состоянии внести штраф. В тюрьму их отправили, приковав ручными кандалами к закоренелым рецидивистам.
В Италии по кодексу 1930 года дозволяется вносить штраф взамен заключения на три-четыре года. Штраф равен пяти рублям в день. Обладая приличным состоянием, можно вести уголовный образ жизни.
Даже в тюрьме, обладая деньгами, можно устроиться с комфортом. Во французских тюрьмах можно получить хорошую комнату (она называется cellule de pistole) за два с половиной франка в день с отоплением и освещением и за полтора франка — без.
Вся сила классовой мстительности буржуазии обрушивается на бедняков, на трудящихся. В буржуазных государствах, кичливо называющих себя «правовыми», удел рабочего — фактическое бесправие. Права — привилегия имущих на воле или в тюрьме — все равно.
Старая царская каторга и ссылка широко применяли изощренное физическое и моральное угнетение заключенных.
С особой жестокостью обращались с заключенными в каторжных тюрьмах — так называемых «централах» — Орловском, Ярославском и других.
Вот как там встречали заключенных — по воспоминаниям бывших политических каторжан:
«Приходящие партии каторжан чаще всего принимались в бане. Подается команда раздеваться догола, после чего по одному гонят сквозь строй, где вас ожидают 60–70 тюремных надзирателей. Многие уходят из строя с поломанными ребрами, искалеченными членами, отбитыми легкими и печенью, с обезображенными лицами, выбитыми зубами и т. п., а некоторые просто остаются лежать на месте бойни… Лишившихся чувств обливают холодной водой и бьют снова, безжалостно, артистически… подымают вверх и бросают на пол. Кровь льется ручьями, ею обрызганы все стены, она виднеется повсюду…»
Далее следовала «каторжная наука»:
«…Богомолов, не говоря ни единого слова, берет меня за шиворот, ставит посредине камеры, затем также молча, словно обращаясь с неодушевленным предметом, носком сапога сбивает мои ноги вместе и говорит:
— Вот здесь и вот так — руки по швам — ты должен стоять, когда кто-нибудь к тебе входит… То же и на утренней и на вечерней поверке… То же всякий раз, когда надзиратель посмотрит в глазок… И только когда поверка пройдет и ты останешься один или когда глазок закроется, ты сможешь сойти с места. Понял?.. Когда к тебе захожу я или старший, или помощник, или сам господин начальник и с тобой поздороваются, ты должен отвечать громко и отчетливо: „Здравия желаю, господин отделенный“, или же „господин старший“, или „ваше высокоблагородие“. Только слов не растягивать, а отвечать быстро, вот так: „Здравжлав, господдленн“ или „Здравка в васкобродь…“ Ну, так запомни же… Стены, подоконник, пол — все должно блестеть, как зеркало… Медная посуда, чтобы — как огонь… И чтоб нигде ни пылинки… В параше и под парашей чтоб была чистота и порядок, а не то… На все вопросы отвечать так: „Так точно… Никак нет… Слушаюсь“. И чтобы не было никаких „да“ или „нет“… Понял?
Сделав маленькую паузу, Богомолов прибавил:
— Первый месяц ты будешь без книг, без переписки, без выписки. А потом посмотрим… А ежели не так поведешь себя, то и розги получишь…»
Поддержание чистоты в камере превращалось в новую пытку для заключенных:
— Я тебе говорил, чтоб пол блестел, как зеркало, — снова закричал отделенный. — Это что за пол? Возьми суконку. Три!
Я схватываю из стульчака парашки пару суконок, сажусь на корточки и изо всех сил тру асфальт. Но удар ключами по спине неожиданно прервал мою работу.
— Я тебе говорил, чтоб пол блестел, как зеркало, — снова закричал отделенный. — Это что за пол? Возьми суконку. Три!
Я схватываю из стульчака парашки пару суконок, сажусь на корточки и изо всех сил тру асфальт. Но удар ключами по спине неожиданно прервал мою работу.
— Не на корточках, а на коленях надо, — крикнул Богомолов.
«Уборка производится с такой бешеной поспешностью, что не успеваешь ни вылить вонючую парашу, ни набрать в кувшин воды для питья… Умываться в клозете? Убьют, хотя для этой цели устроены хорошие умывальники, а умываться в камере никто не осмеливается».
Пороли по всякому поводу и вовсе без повода:
Вайсман наказан розгами за то, что не отвечал: «Здравия желаю», Кихтенка — за оскорбление надзирателя.
Эйник вешался из-за того, что его, страдающего припадками, доктора признали симулянтом, и Дружинин пообещал наказать его розгами, если припадок его повторится.
Виднев страдал психическим расстройством. Дружинин избил и кроме того вызвал сборную, где в его присутствии наказал розгами одного арестанта, а потом положил и его.
Дружинин скомандовал: «Начинай». Розги свистнули, но не опустились… Затем он поднял его, изругал и сказал: «Если еще у тебя случится припадок, буду пороть».
Наказывают за медленную работу, а когда отвечают, что сделать больше нельзя, Дружинин орет: «Мне дела нет», «запорю».
«Бессрочный каторжанин Мельников, психически не совсем здоровый, стал что-то выкрикивать из своей одиночки, его тотчас избили и потащили пороть. Крики Мельникова вызвали стук в двери других. За этот стук выпороли Шарапова, Новикова, Ужикова, Зуева и еще некоторых товарищей. 50 человек посадили в карцер на 10 и на 20 суток».
Сама врачебная помощь цинически превращалась в издевательство над заключенным или в прямое избиение. Врач в царской тюрьме был помощником палача.
«Медицинской помощи мы были фактически лишены. Правда, врач при тюрьме был. Фамилия этого изверга от медицины, если не изменяет память, Сучков. В камеры к больным он не ходил. Как бы ни был плох больной, он должен спуститься с четвертого этажа на площадку, где за столом, окруженный надзирателями, сидит доктор.
— Что у тебя болит?
Больной жалуется на кашель, удушье, кровохарканье, ночные поты.
— Хочешь чахотку симулировать? Ну, посмотрим.
Он слушает небрежно, через рубашку. И нередки были случаи, когда он, обращаясь к старшему, говорил:
— Симулянт…
Это было связано с карцером».
«Если кто-либо из них (долгосрочных) заболевал, врач даже и не являлся к ним, и, какова бы ни была болезнь, в больницу их не брали. Так и умирали они без медицинской помощи».
«Доктор собственноручно избивал арестантов, не говоря уже о площадных ругательствах, ежеминутно срывавшихся с его уст…»
«Отбивание легких практиковалось как самое радикальное средство, чтобы избавиться от особенно неприятных арестантов. Тюремный врач регистрировал в таких случаях „туберкулез“, и уголовное преступление прикрывалось».
Вот как описывает одна из политических заключенных камеру в Бутырской тюрьме, какой она была в 1908 году:
«Маленькие башенные окна, низкий сводчатый потолок, кривые стены, непросыхающая даже летом сырость, спертый, ужасный воздух, теснота… Женщины, молодые и старые, заперты сюда на многие годы, навсегда. Кроме грязной непосильной работы их жизнь не заполнена ничем…»
И дальше:
«…Откуда-то сзади раздалось неистово: „Гони их, сукиных детей, в болото!..“ Под свирепыми ударами прикладов партия (пересыльных) свернула налево, в топкое травянистое болото. Здесь каждый шаг стоил усилий. Ноги порой погружались по колено в черную грязь, снимались и увязали коты (обувь), за потерю которых арестанта ждал в тюрьме карцер, а может быть, и розги. Люди падали, спотыкались о кочки, а удары все сыпались и сыпались. Солдаты разделились на две партии: одни отдыхали, шли по дороге, ехали в телегах; другие бежали рядом с нами по болоту и били, не жалея сил, били прикладами в спину, в шею, по ногам… На все мольбы, призывы, убеждения женщин солдаты только грубо огрызались и вновь замахивались. Особенно помню фигуру пожилого высокого татарина; его почему-то били больше всех. После каждого удара в спину он падал с каким-то коротким кряканьем навзничь; его поднимали ударом сапога в лицо, и он снова бежал и снова падал. Многие были окровавлены, некоторые плевали кровью. Наконец солдаты измучились. Мы снова вышли на дорогу, и вскоре был объявлен привал. Мы освежили лица, напились и легли на земле. Второй кусок пути шли медленно, останавливаясь каждый час. Избитые сидели и лежали на телегах. Конвойные молчали и не глядели на нас и друг на друга, испытывая, видно, тяжелую реакцию после бешенства. Наконец показался Горный Зерентуй, и через час мы вошли через широко распахнутые ворота тюрьмы во двор, где за столом сидело, приготовившись к приему, тюремное начальство. Не знаю, в каком виде представил конвой дело начальству, но на заявление партии об избиении последовал только грозный окрик. Нескольких человек пришлось немедленно положить в больницу».
Буржуазная Финляндия, некогда колония Российской империи, сохранила и развила царскую систему угнетения заключенных.
Неподалеку от советской Карелии в финляндских застенках льется кровь революционных рабочих.
Финляндия. Страна озер и леса. Один язык звучит по обе стороны границы.
В тюрьме Эканас 500 политзаключенных. Большинство — вечники. Они медленно умирают. Сырые темницы Эканас — рассадник туберкулеза. Пища здесь редко бывает съедобной. 17 июля 1932 года большинство заключенных было отравлено несъедобной пищей.
Труд заключенных — это столярные работы. Здесь, за границей Карелии, не знают специализации. Адвокат ли ты, слесарь, шофер или сапожник — все равно: строгай! пили! Тебе заказана норма. Силен ли ты или слаб — все равно: пили! Если ты не выполнил нормы в срок, ты попадешь в карцер. Четверо суток на хлеб и воду. Если ты не выполнил ее вторично — две недели. Если тем не менее ты и в третий раз не настрогал нормы — карцер. На неопределенное время. Все карцеры здесь переполнены. Нормы таковы, что их невозможно выполнить в срок. Мало кто выходит из финляндской тюрьмы. Разве только на кладбище. Макслин, Куялла, Хининас, Вуарис, Кокоо, Ярвинен, Гиеминен — вот имена коммунистов, убитых в тюрьмах за последнее время.
Однажды в селении Рованиеми загорелись лесные склады. Это было а августе 1930 года. Охрана схватила первых попавшихся рабочих. Они не были виноваты в поджоге склада. Но о них было известно, что они связаны с революционными организациями. Ночью один из жителей Рованиеми вышел в лес наломать сучьев. Он увидел: большой столб дыма поднимается над лесом. Он подумал — неужели пожар? Он пошел на дым. Скоро он услышал голоса и стоны. Осторожно раздвигая руками кусты, он подошел к голосам. Вот что он увидал. Большой костер. У костра бьется связанный человек. Он гол. Огонь лижет его тело. Он кричит. Другие люди большими палками не дают ему откатиться от огня. Вглядевшись, житель Рованиеми узнал в людях местных охранников, а в голом человеке — Кумпумяки, одного из арестованных рабочих.
Ему сделалось страшно, и он захотел уйти. Но он побоялся движением выдать себя. Он остался и видел все, что было дальше. Он видел, как Кумпумяки били прутьями и опять жгли. Но рабочий все кричал: «Это не я…» Тогда охранники, посовещавшись, бросили Кумпумяки на муравейник. Вылезло множество муравьев, они ползали по закопченному телу рабочего и кусали его. Кумпумяки застонал: «Хорошо! Пусть я!» Его развязали, подсунули ему бумагу и карандаш. Он подписал «признание».
На следующий день в кабинет ленсмана затащили шестнадцатилетнюю Елену Лепянен. Ее раздели догола и привязали к скамейке. Принесли кнут. Четыре раза она теряла под кнутом сознание. Ее приводили в чувство и опять били. Она подписала «признание».
Адвокат Хонтунек взял на себя защиту этих невинных людей. Тогда его тоже заманили в комнату ленсмана и подвергли пыткам. Под кнутом он подписал отказ от защиты обвиняемых из Рованиеми.
Такова Финляндия — тихая страна. Гранит, озера, лес.
В фашистской Германии есть все, что есть во всех буржуазных тюрьмах. Голод, кандалы, религия, пытки.
Однако тут это существует в таких размерах и степенях, как нигде в мире. Кроме того, в Германии есть концлагери. Мы заглянем и туда. От прочих стран фашистская Германия отличается тем, что подводит под пытки и изуверства философскую базу. Так, в Германии есть избиения. Но есть и устав избиений. Есть пытки. Но есть и расписание пыток. Страна философов — со времени прихода Гитлера — фашистская Германия создает теории мордобоя и убийств.
Фашистский теоретик, юрист Керрль открыто заявил:
«До сих пор лишение свободы осуществлялось таким образом, что жизненный уровень заключенного был гораздо выше жизненного уровня безработного или мелкого крестьянина. Это положение должно быть изменено, и новый закон кладет этому конец. Постановление составлено теперь таким образом, что жизненный уровень заключенного устанавливается ниже уровня безработного. Это необходимо также для того, чтобы уменьшить преступность в будущем. Тем самым для заключенного должно стать ясным, что он никогда не будет вновь испытывать желание вернуться в тюрьму. Заключенный должен убедиться в том, что тюрьма не является бесплатным отелем».