Хизер постаралась совладать с голосом.
— Это смешно.
— Отрицание вполне естественно, — сказала Гурджиефф. — Я и не ожидаю, что вы сможете с этим примириться прямо сейчас.
— Но меня никто не совращал.
— Вы сказали, что ваш отец умер?
— Да.
— Вы плакали на его похоронах?
Вопрос угодил слишком близко к цели.
— Нет, — тихо сказала Хизер.
— Это был он, так ведь?
— Это был никто.
— У вас ведь не было брата намного вас старше? Или дедушки, который частенько к вам заходил? Может быть, дядя, с которым вы часто оставались наедине?
— Нет.
— Значит, это, вероятно, был ваш отец.
— Он никак не мог сделать ничего подобного. — Хизер постаралась произнести эту фразу твёрдо.
Гурджиефф печально улыбнулась.
— Поначалу все так думают. Но вы страдаете от того, что мы называем посттравматическое стрессовое расстройство. Это то же самое, что случается с ветеранами Войны в Заливе и Колумбийской войны, только вместо того, чтобы переживать свои воспоминания снова и снова, вы их подавляете. — Гурджиефф коснулась руки Хизер. — Послушайте, здесь совершенно нечего стыдиться — вы всегда должны это помнить. Не вы это делали. В этом нет вашей вины.
Хизер молчала.
Гурджиефф понизила голос.
— Это случается чаще, чем вы думаете, — сказала она. — Со мной это тоже случилось.
— Правда?
Психотерапевт кивнула.
— С шести лет и до четырнадцати. Не каждую ночь, но часто.
— Это… это ужасно. Я так вам сочувствую.
Гурджиефф подняла руку.
— Не жалейте меня — или себя. Мы должны черпать из этого силу.
— И… что же вы сделали?
— Жаль, что ваш отец умер; вы не можете с ним объясниться. Это, знаете ли, самый лучший метод — встретиться со своим обидчиком лицом к лицу. Он невероятно воодушевляющий. Но, конечно, не каждому подходит. Некоторые женщины боятся это делать, боятся лишиться наследства или оказаться в изоляции от своей семьи. Но когда он срабатывает, это просто здорово.
— А другие ваши пациенты уже проходили через это? — спросила Хизер.
— Очень многие.
Хизер не была уверена, но решила копнуть чуть глубже.
— А было такое в ближайшее время?
— Ну, вообще-то я не могу рассказывать о других пациентах…
— Конечно, конечно. Я имела в виду, в самых общих чертах. Как это бывает? В самом типичном случае?
— Ну, одна из моих пациенток встретилась со своим совратителем на прошлой неделе.
Хизер ощутила, как её сердце забилось быстрее. Она должна быть очень осторожна.
— Это ей помогло?
— Да.
— Каким образом? В смысле, освободилась ли она от того, что её беспокоило?
— Да.
— Откуда вы знаете? Я хочу сказать, как вы узнаёте, что что-то изменилось?
— Ну, эта женщина… думаю, я могу вам сказать, что у неё было расстройство приёма пищи. Это распространённый симптом в таких случаях, такой же распространённый, как расстройство сна, как у вас. Так вот, она страдала булимией[9] — но с тех пор ей ни разу не понадобилось принимать рвотное. То, от чего она на самом деле хотела очиститься, то, что хотела исторгнуть из себя, теперь уже исторгнуто.
— Но я не думаю, что меня совращали в детстве. Она также не была в этом уверена?
— Поначалу да. Лишь позднее всё вышло наружу. В вашем случае тоже так будет. Мы отыщем правду и вместе справимся с ней.
— Я не знаю. Я не думаю, что это в самом деле было. И… и… да в самом деле! Инцест, растление малолетних — это же материал для таблоидов, разве нет? Ну, то есть, это же практически клише.
— Вы настолько неправы, что это потрясает, — резко ответила Гурджиефф. — И не только вы — общество в целом. Знаете, в восьмидесятых, когда мы начали откровенно говорить о сексуальных домогательствах и инцесте, эта тема широко обсуждалась. Для таких, как я — жертв сексуального насилия — это было как глоток свежего воздуха. Мы больше не были маленькой грязной тайной; ужасные вещи, которые с нами творили, вышли наружу, и мы, наконец, осознали, что в них нет нашей вины. Но это была неприятная правда, и людям вроде вас, людям, увидевшим своих соседей, отцов и священников в совершенно новом свете, было с ней неуютно. Вам больше нравилось, когда всё это было скрыто, когда с этим ничего не надо было делать. Вы хотели загнать это внутрь, маргинализировать, исключить из повседневной жизни, не обсуждать.
Хизер подумала об этом. Инцест, педофилия, растление малолетних — все эти вещи, естественно, рассматривались на занятиях по психологии. Но как часто она о них упоминала? Беглая отсылка здесь, короткое объяснение там — и быстро двигаемся дальше, прежде чем станет совсем уж неприятно, к тяге к самореализации по Маслоу, к интровертам и экстравертам Адлера, к Скиннеровскому оперантному обуславливанию.
— Возможно, — сказала она.
— Может быть, вы и правы, — сказала Гурджиефф, по-видимому, желая в чём-то уступить в награду за уступку Хизер. — Может быть, в вашем прошлом ничего и не происходило — но почему бы не узнать это наверняка?
— Но ведь я ничего такого не помню.
— Вы ведь наверняка бывали злы на своего отца.
Хизер снова почувствовала, что вопрос снова угодил в цель.
— Конечно. Но он никак не мог мне ничего сделать.
— Это естественно, что вы не помните, — сказала Гурджиефф. — Почти никто не помнит. Но оно там, скрыто в глубине. Подавлено. — Она снова сделала паузу. — Вы знаете, мои воспоминания об этом не были подавлены — какова бы ни была причина. А вот у моей сестры Дафны — она на два года младше — были. Я десятки раз пыталась с ней об этом поговорить, и она отвечала, что я сбрендила — и однажды, когда нам уже было за двадцать, она мне позвонила. Она вспомнила — воспоминания, которые она подавляла пятнадцать лет, наконец, вернулись. Мы выступили с отцом вместе. — Пауза. — Как я сказала, жаль, что вы не можете сделать того же с вашим отцом. Но вам придётся что-то сделать, чтобы заставить это выйти наружу. Панегирик — один из методов.
— Панегирик?
— Вы записываете то, что сказали бы вашему отцу при встрече, будь он ещё жив. После чего читаете это на его могиле. — Гурджиефф подняла руку, словно осознав, как мрачно это прозвучало. — Не волнуйтесь — это делается при свете дня. Это отличный способ достижения завершённости.
— Не знаю, — сказала Хизер. — Я сейчас ни в чём не уверена.
— Конечно. Это совершенно нормально. Но поверьте, я видела множество похожих случаев. Бо́льшая часть женщин подвергалась насилию.
Хизер видела работы, отстаивающие этот тезис — но чтобы получить «большую часть», они включали в понятие насилия всё подряд, от поцелуя в щёку от нелюбимого родственника до возни первоклашек на школьном дворе.
Гурджиефф подняла глаза, глядя куда-то позади Хизер. Хизер оглянулась и увидела висящие на стене большие часы.
— Видите ли, — сказала Гурджиефф, — наше время почти вышло. Но у нас было очень хорошее начало. Я думаю, вместе мы сможем разобраться с вашей проблемой, если вы продолжите работать со мной.
7
Хизер позвонила Кайлу и попросила его зайти домой.
Когда он приехал — около восьми, после того, как они поужинали порознь — он уселся на диван, а Хизер — на кресло напротив. Она сделала глубокий вдох, раздумывая, с чего бы начать, а потом просто выложила всё:
— Я думаю, мы имеем дело с синдромом ложной памяти.
— О, — сказал Кайл. — Пресловутый СЛП.
Хизер слишком хорошо знала мужа.
— Ты ведь понятия не имеешь, о чём я, так ведь?
— Ну… да.
— Ты знаешь, что такое подавленные воспоминания — что это такое в теории?
— О, подавленные воспоминания. Конечно, конечно. Что-то такое слышал. Какой-то судебный процесс, нет?
Хизер кивнула.
— Первый был давным-давно, ещё… когда же это было? В девяносто седьмом, что ли? Женщина по имени… сейчас вспомню. Женщина по имени Эйлин Франклин, двадцати восьми или двадцати девяти лет, заявила, что внезапно вспомнила, как видела изнасилование и убийство своей лучшей подруги двадцать лет назад. Изнасилование и убийство были установленным фактом; тело нашли вскоре после совершения преступления. Но шокировало всех не то, что Эвелин вдруг вспомнила, как видела это преступление, а то, что она также неожиданно вспомнила, кто его совершил: её собственный отец.
Каул нахмурился.
— И что с ним стало?
Хизер смотрела на него.
— Его осудили. Потом приговор отменили, но из-за процессуальных нарушений.
— Там были подкрепляющие доказательства, или приговор был основан на одних только показаниях дочери?
Хизер слегка приподняла плечи.
— Это как посмотреть. Эйлин знала подробности преступления, неизвестные широкой публике. Это посчитали свидетельством вины её отца. Однако в ходе расследования выяснилось, что бо́льшая часть этих характерных подробностей публиковалась в прессе двадцать лет назад. Конечно, Эйлин не читала газеты, когда её было восемь лет, но позднее могла просмотреть их в библиотеке. — Хизер прикусила нижнюю губу, вспоминая. — Но знаешь, теперь, когда я об этом задумалась, некоторые детали, которые она сообщила, и правда были в газетах, но они там излагались неправильно.
Кайл окончательно запутался.
— Что?
— Она вспомнила — или утверждала, что вспомнила — вещи, которые, как оказалось, не были правдой. К примеру, у убитой девочки на пальцах было два колечка — серебряное и золотое. Только золотое было с камешком, однако одна из газет написала, что камешек был в серебряном кольце — и именно это Эвелин сообщила полиции. — Хизер вскинула руку. — Конечно, это мелкая деталь, и, вспоминая то, что случилась так давно, обязательно что-нибудь перепутаешь.
— Но ты сказала не просто «подавленные воспоминания». Ты сказала «ложная память».
— Ну, это либо то, либо другое, и в этом-то и проблема. На самом деле вопрос о том, могут ли воспоминания о чём-то травмирующем быть подавлены, является яблоком раздора в психологии уже десятки лет. Подавление само по себе — очень старая концепция. Это, в конце концов, основа психоанализа: ты вытаскиваешь подавляемые мысли на свет, и твои неврозы пропадают. Но миллионы людей, имевших травмирующие переживания, говорят, что проблема в обратном: они не могут забыть о том, что произошло. Они говорят что-то вроде «Дня не проходит, чтобы я не вспомнил, как взорвалась моя машина» или «Мне постоянно снятся кошмарные сны о Колумбии». — Хизер опустила глаза. — И я, разумеется, не забыла — и никогда не забуду — как Мэри лежала мёртвая в ванной.
Кайл медленно кивнул.
— Я тоже, — тихо сказал он.
Хизер понадобилось некоторое время, чтобы успокоиться.
— Но все эти вещи — войны, взорванные машины, даже смерть детей — они случаются сравнительно часто. Нельзя сказать, что они немыслимы; нет такого родителя, который бы не волновался из-за чего-то, что может случиться с его детьми. Но что, если случается нечто настолько неожиданное, настолько выходящее из ряда вон, настолько шокирующее, что разум попросту не знает, что с этим делать? Нечто вроде девочки, которая увидела, как её папа насилует и убивает её лучшую подругу. Как разум отреагирует на такое? Возможно, он и вправду отгородится стеной; есть несколько психиатров и целая куча предполагаемых жертв инцеста, которые в это верят. Но…
Кайл вскинул брови.
— Но что?
— Но очень многие психологи считают, что такого попросту не может быть — что не существует механизма подавления, и поэтому если травмирующие воспоминания внезапно появляются через многие годы после предполагаемого события, то они могут быть только ложными. В психологии мы ведём об этом споры уже более четверти столетия, и до сих пор не нашли убедительного ответа.
Кайл сделал глубокий вдох, медленно выдохнул.
— Так и что же из этого следует? Люди либо могут изолировать воспоминания о травмирующих событиях, которые действительно случились — или мы можем иметь яркие воспоминания о том, чего никогда не было?
Хизер кивнула.
— Знаю, знаю; ни та, ни другая идея не слишком привлекательна. Независимо от того, какую из них ты примешь — и, разумеется, есть вероятность, что в разное время верны они обе — это значит, что наше ощущение того, кто мы есть и откуда мы пришли, гораздо более подвержено ошибкам, чем мы думаем.
— Ну, я совершенно точно знаю, что Беккины воспоминания — выдумка. Чего я не могу понять — это откуда они взялись.
— Самая распространённая теория — что их туда подсадили.
— Подсадили? — Он произнёс это так, будто никогда раньше не слышал этого слова.
Хизер кивнула.
— Психотерапевтическими методами. Я сама видела демонстрацию базового принципа, на примере детей. Ребёнка приводят к тебе каждый день в течение недели. В первый день ты спрашиваешь его о том, что было в больнице, куда его отвезли после того, как он порезал палец. Он отвечает «Я не был ни в какой больнице». И это правда, в больнице он не был. Но ты спрашиваешь его об этом и завтра, и послезавтра, и на следующий день. И к концу недели ребёнок уже уверен, что он был в больнице. Он может рассказать об этом подробную и непротиворечивую историю — и он совершенно уверен, что так оно на самом деле и было.
— Как Биф Ломан.
— Кто?
— Из «Смерти коммивояжёра». Биф не был ребёнком, но сказал отцу: «Всю жизнь ты заставлял меня пыжиться. Я пыжился, пыжился, и мне не по чину было учиться у кого бы то ни было!»[10] Отец смог его убедить, что он занимал в компании гораздо более высокую должность, чем на самом деле.
— Вот-вот, такое возможно. Воспоминания можно подсадить, даже просто намекнув на них и потом постоянно повторяя намёк. А если психотерапевт усиливает намёки с помощью гипноза, то в результате получается поистине несокрушимая ложная память.
— Но зачем психотерапевту делать такое?
— На факультете психологии ходит такая старая шутка, — с мрачным видом ответила Хизер. — Есть много путей к душевному здоровью, но ни один из них по доходности не сравнится с фрейдовским анализом.
Кайл нахмурился. Он помолчал несколько секунд, по-видимому, размышляя, задавать ли следующий вопрос. И решил его задать.
— Я не хочу тебя ни в чём обвинить, но твоя поддержка моей невиновности до сих пор была не слишком уверенной. Почему ты думаешь, что воспоминания Бекки ложны?
— Потому что её психотерапевт предположила, что мой отец, возможно, надругался надо мной.
— О, — сказал Кайл. А потом: — О!
8
После того, как Кайл ушёл, Хизер в раздумье продолжала сидеть в тёмной гостиной. Ей уже давно пора было спать — завтра в девять утра у неё была запланирована встреча.
Чёрт, возможно, бессонница Кайла заразна. Она смертельно устала, но была слишком взвинчена, чтобы заснуть.
Она сказала Кайлу кое-что — слова, которые вырвались будто сами по себе — и теперь пыталась решить, правда ли она в это верит.
Войны, взорванные машины, смерть детей — они случаются сравнительно часто. Нельзя сказать, что они немыслимы; нет такого родителя, который бы не волновался из-за чего-то, что может случиться с его детьми.
Но с Мэри случилось не неопределённое «что-то». Нет, Мэри оборвала свою жизнь, надрезав себе запястья. Хизер этого не ожидала и никогда такого не опасалась. Для неё это было таким же шоком, как… как… да, наверное, как и то, что, предположительно видела Эвелин Франклин — изнасилование и убийство подруги детства её собственным отцом.
Но Хизер не отгородилась от воспоминаний о том, что случилось с Мэри.
Потому что…
Потому что, вероятно, самоубийство не было для неё чем-то немыслимым.
Нет, конечно, Хизер никогда не раздумывала о том, чтобы самой свести счёты с жизнью — по крайней мере, не всерьёз.
Нет, такого никогда не было. Но самоубийство уже входило в её жизнь в прошлом.
Она нечасто об этом думала.
Фактически, она не думала об этом многие годы.
Были ли те воспоминания подавлены? Вытащил ли их наружу недавний стресс?
Нет. Определённо, нет. Она, разумеется, могла вспомнить об этом в любой момент, просто решила этого не делать.
Это было очень давно, когда она была молодой. Молодой и глупой.
Хизер было восемнадцать, она только что закончила школу и впервые в жизни покинула городок Вегревилл в Альберте, чтобы пересечь половину континента и оказаться в гигантском космополитичном Торонто. В тот первый суматошный год она перепробовала много нового. И она посещала первый вводной курс астрономии — она всегда любила звёзды, хрустальные шарики в небе над бескрайними прериями.
Хизер без ума влюбилась в преподавателя этого курса, Джоша Ханекера. Джош был на шесть лет старше, худой аспирант с тонкими руками хирурга и берущими за душу бледно-голубыми глазами; у него был самый нежный, самый добрый характер из всех, кого она встречала.
Конечно, это не была любовь — не настоящая. Но в то время она казалась настоящей. Ей так хотелось быть любимой, быть с мужчиной, экспериментировать, набираться опыта.
Джош казался… не безразличным, нет, но, каким-то неуверенным по отношению к явному вниманию к нему Хизер. Они познакомились в начале учебного года в сентябре; через пять недель, к канадскому Дню Благодарения, они уже были любовниками.
И всё было именно так, как она надеялась. Джош оказался чувственным, нежным и заботливым, и после секса он мог говорить с ней часами — о человечестве, об экологии, о китах, о дождевых лесах и о будущем.
Они встречались бо́льшую часть учебного года. Никаких обязательств — Джош, похоже, их не хотел, да и Хизер, положа руку на сердце, тоже. Ей хотелось расширить свой опыт, а не пустить корни.
В феврале Джошу нужно было уехать. Канадский Национальный Исследовательский Совет содержал сорокашестиметровый радиотелескоп на озере Траверс в Алгонкин-Парке — огромной территории первозданных лесов и докембрийских скал в северном Онтарио. Джош должен был провести там неделю, помогая обслуживать оборудование.