И эта убежденность росла в ней тем сильнее, чем больше деталей, подтверждающих ее мысли, всплывало в памяти. А ведь жизнь этого человека на первый взгляд так похожа на жизнь других простых людей…
Она была уверена, что напала на след большой, волнующей тайны, и приняла решение раскрыть ее. Марыся еще не знала, каким образом она это сделает, но понимала, что не успокоится, пока не доберется до сути.
Тем временем, однако, произошли события, которые резко изменили направление ее мыслей и интересов.
ГЛАВА IX
Ранним июньским утром на рыночной площади остановился большой синий автомобиль. В Радолишках каждый знал, что он принадлежит семье из Людвикова. Автомобиль подъехал к бакалейному магазину Мордки Рабиновича. Из окон лавочки пани Михалины Шкопковой хорошо было видно, как первым вышел старый пан Чинский, за ним пани Чинская и наконец их сын, пан Лешек.
Марыся отскочила от окна. Она успела лишь заметить, что молодой инженер еще больше похудел. На нем был светлый, пепельного цвета, костюм, в котором он выглядел еще стройнее, чем прежде.
Она была уверена, что через несколько минут двери откроются и он войдет. Марыся с удивлением отметила, что сердце ее бьется все сильнее, а лицо покрывается румянцем. “А ведь он может подумать, что это вызвано его появлением”, — мелькнула у нее мысль.
Уже не однажды она представляла себе, как примет его. Однако сейчас, когда он находился совсем рядом, в голову не приходило ничего путного. Девушка чувствовала лишь одно: безумную радость от того, что Лешек вернулся.
Она села за прилавок и принялась за вышивание, тщетно пытаясь сосредоточиться. Ей очень хотелось, чтобы он застал ее за этим занятием.
— Лучше всего ничего не планировать, — решила она, — а держаться в соответствии с его поведением. А он может войти и попросить только пачку сигарет… Как обычный покупатель.
Это было бы некрасиво с его стороны. Сама мысль об этом приводила Марысю в уныние, тем более что она начала понимать, что прошлой осенью вела себя по отношению к нему невежливо и несправедливо.
— Хоть бы ему понадобились сигареты, — подумала она. — Я должна быть приветливой. Только бы скорее пришел…
Однако он не пришел совсем.
Спустя четверть часа она осторожно подошла к окну и увидела, что Чинские сели в автомобиль, который развернулся и поехал в сторону Людвикова.
— Уехал, — произнесла она вслух, и в первое мгновение ей стало нестерпимо больно и стыдно.
Лишь вечером, лежа в постели, она начала все взвешивать и пришла к выводу, что еще не все потеряно. Наверное, он не зашел к ней из-за того, что спешили родители, а он не захотел привлекать их внимание к своему знакомству с ней, ведь это им бы вряд ли понравилось. И с этими мыслями она спокойно уснула.
На следующее утро ее взбудоражил знакомый треск мотоцикла. Но, к удивлению Марыси, мотоцикл пересек площадь, промелькнул в окнах и помчался дальше.
— Может, он еще вернется? — подумала она, хотя знала, что заблуждается.
Стало совершенно ясно, что Лешек забыл ее и не желает больше ее видеть.
— Значит, так… — сказала она себе. — Вот и хорошо…
Но ничего хорошего не было. Вышивать она не могла: дрожали руки. Несколько раз она наколола себе пальцы. В голову лезла всякая дрянь: если поехал по тракту, значит, к Зеновичам. Это очень богатые люди, и у них две дочери-невесты. Одну из них уже давно прочили в жены молодому Чинскому. Но в таком случае сколько же правды было в слухах о дочери барона из Великой Польши?..
— Хотя, — думала она с горечью, — какая мне разница? Пусть женится на ком хочет. Я желаю ему найти самую подходящую и самую красивую жену. Но все же отвратительно с его стороны, что он не зашел хотя бы на несколько минут. Я же его не съем, и мне от него ничего не надо.
Чинский возвращался около семи вечера. Двери магазина были открыты, и Марыся стояла на крыльце.
Он промчался рядом, даже не повернув головы, даже не посмотрев в ее сторону.
— Может, это и лучше, — успокаивала себя Марыся. — Пани Шкопкова права, что я не должна интересоваться им.
В тот же вечер начальник местной почты, пан Собек, был приятно удивлен: он встретил возвращающуюся домой панну Марысю, и, когда предложил ей прогуляться с ним до Трех грушек, она согласилась, не задумываясь. В этом не было бы ничего необычного, если бы речь шла о какой-нибудь девушке из Радолишек. Собек относился к той категории мужчин, которые пользуются успехом у прекрасного пола: молодой, интересный, на государственной работе и с перспективной карьерой. Все знали, что его дядя в окружной администрации был важной фигурой. Кроме того, Собек мастерски играл на мандолине, прекрасной, инкрустированной перламутром, с которой, кроме службы, никогда не расставался.
И мандолина, и достоинства пана Собека, притягивали почти всех молодых девушек. Но было одно неприятное для пана Собека исключение: Марыся по отношению к нему была неизменно вежлива, однако никогда не выражала желания познакомиться с ним поближе, постоянно отказывалась пойти с ним на каток, на прогулку или на вечер.
Если бы пан Собек был человеком с амбицией, то он давно перестал бы разговаривать с Марысей. Но он был добродушным парнем, без капризов, выдержанным, а поскольку отличался постоянством пристрастий, то время от времени повторял свои предложения.
И именно в тот день убедился, что выбрал разумную тактику.
Они шли рядом по хорошо знакомой всем молодым и старым жителям Радолишек дороге к Трем грушкам Эту дорогу аптекарша язвительно называла Коровьим бульваром, потому что по ней гнали на пастбище коров.
Из окон приходского помещения ксендз видел эту дорогу как на ладони и мог с определенной точностью определить, сколько в следующем году будет оформлено браков и чьих. Достаточно было убедиться, что тот или другой молодой человек все чаще приходит на бульвар с одной и той же панной. В народе это означало, что он с ней ходит, а значит, может состояться свадьба.
Пан Собек думал только о панне Марысе, о том, что она бедна, но более образованна, отличается от других своими манерами и, конечно, красотой и что такой жены не постыдился бы и государственный чиновник самого высокого ранга. Мысли свои он сопровождал тихим бренчанием на инструменте мелодии модного танго: “Полюбишь ли меня когда-нибудь, Лолита, из всех женщин избранная женщина”.
Панна Марыся поняла тонкий намек танго и догадалась о намерениях виртуоза. Она была благодарна ему за выбор, но, к сожалению, не могла разделить настроение своего партнера. Она умышленно пошла на прогулку с паном Собеком, чтобы отвлечься, чтобы убедить себя, что кроме пана Лешека существуют на свете и другие парни. Она уговаривала себя, что Собек добрый человек и она не должна отталкивать его, что он был бы подходящим для нее мужем. Он не пил, не скандалил, не “летал” на мотоцикле, а главное — отличался исключительным постоянством, чего не скажешь о других. Что из того, что он не интеллигент, что у него простые манеры. Это еще ни о чем не говорит…
Однако ни эти аргументы, ни прогулка под луной, ни романтическое настроение, скрашенное музыкой и беседой, не дали никаких результатов. Марыся вернулась домой разочарованной, грустной и решила больше никогда ни с паном Собеком, ни с кем другим к Трем грушкам не ходить.
Ночью ей снился страшный сон: она видела себя и молодого Чинского. Они мчались на мотоцикле с огромной скоростью, спасаясь от пожара, который настигал их. Вдруг перед ними открылась пропасть, и они свалились вниз на каменистое дно… И было много крови, а он сказал: “Из-за тебя умираю”.
Она почувствовала, что тоже умирает, и стала звать на помощь.
Когда она открыла глаза и окончательно проснулась, то увидела склонившуюся над ней пани Шкопкову.
— Сон — мечта! Бог — вера! — говорила она. — Что тебе снилось? Ты так кричала…
В первую минуту Марыся хотела рассказать, что ей привиделось, но, вспомнив, что пани Шкопкова умеет толковать сны, предпочла промолчать. Возможно, сон означал что-нибудь неблагоприятное для пана Чинского, которого пани Шкопкова и так не любила, даже готова была при случае бросить ему пару колких слов.
— Я кричала?.. Сама не знаю почему, — ответила Марыся. — Может, и снилось что. Сны так легко забываются.
Марыся, однако, не забыла. На следующее утро. когда увидела лошадей из Людвикова и пана Леха на бричке, аж вздрогнула. Она была уверена, что на этот раз он зайдет.
Но она снова ошиблась. За сигаретами он прислал конюха!
Вероятно, он упорно избегал встречи с ней. Дальнейший ход событий подтвердил это со всей определенностью. Не было дня, чтобы пан Лешек не приезжал в местечко или не проезжал через него. Иногда в бричке. иногда верхом, а чаще всего на мотоцикле. В прошлом году он никогда так часто не появлялся здесь. Сейчас, наверное, делал это назло Марысе, а может, по какой другой причине, которую Марыся не могла разгадать. Когда он проезжал мимо без мотоциклетных очков, Марыся увидела, что лицо его похудело, вытянулось и приобрело угрюмое выражение.
— Возможно, с ним произошло что-нибудь неприятное? — забеспокоилась она и тотчас отругала себя за неуместное беспокойство: — По какому праву и зачем я об этом переживаю?
В конце концов, ею овладела апатия. Она уже не вскакивала при звуке мотора или цоканья копыт и старалась вообще ничего этого не слышать.
И когда были потеряны остатки надежды, произошло вот что.
Двадцать четвертого июня с утра в магазине было много народу, как всегда в день именин ксендза: все покупали поздравительные письма — школьники, дети из приюта и другие. Только около девяти часов покупатели разошлись и у нее появилось время спуститься в подвал за табачными изделиями, чтобы хоть несколько пачек положить в витрину. Она взяла их в подол халатика и по крутой лесенке поднялась наверх. Повернулась — и сердце, казалось, остановилось: в двух шагах от нее стоял Лешек.
Она не помнила, вскрикнула ли, уронила ли на пол пачки сигарет. Марыся почувствовала, как Вселенная обрушилась на нее и вращается с невообразимой скоростью, увлекая ее за собой. Наверное, она упала бы, не держи ее Лешек в своих объятиях.
Сколько раз потом она пыталась минута за минутой, мгновение за мгновением воскресить в памяти то удивительное, поглотившее ее состояние, и не могла. Помнила только пронзительный, как бы гневный взгляд его черных глаз, а потом почти мучительные объятия и беспорядочный поток слов, которые будоражили ее и пьянили, хотя смысла их она в тот момент не улавливала.
Кто-то вошел в магазин, и они отскочили друг от друга, так и не успев справиться со своими чувствами.
Покупатель, наверное, подумал, что она угорела и потеряла всякую ориентацию, потому что Марыся долго не могла понять, что ему нужно. Наконец, клиент вышел с пакетом под мышкой, и тогда она рассмеялась:
— Совсем одурела! Что я давала ему вместо канцелярской бумаги! Боже! Посмотрите!
Она показывала разложенные на прилавке товары и смеялась, смеялась, не в силах сдержать радостный смех. Что-то в ней трепетало, возвращалось к жизни, новое, прекрасное, светлое, окрыленное, как большая белая птица.
Чинский стоял неподвижно, с восторгом всматриваясь в нее. Когда-то в телеграмме он написал, что считает ее самой красивой девушкой… Но сейчас она была такой красивой, какой он ее еще никогда не видел.
— Хороши же вы! — говорила она. — Столько раз приезжать и ни разу не зайти ко мне! Я думала, что вы обиделись.
— Обиделся? Но вы шутите! Я ненавидел вас!
— За что?
— За то, что не мог забыть вас, панна Марыся. За то, что ни отдыхать, ни работать не мог.
— И поэтому, проезжая возле магазина, отворачивались в другую сторону?
— Да! Именно поэтому. Я знал, что не нравлюсь вам, что вы пренебрегаете мною… Ни одна женщина еще не поступила так. Поэтому я дал себе слово, что никогда больше не встречусь с вами.
— В таком случае вы совершили два нехороших поступка: сначала дав слово, а потом не сдержав.
Чинский покачал головой.
— Панна Марыся, вы бы не осуждали меня, если бы знали, что такое тоска.
— Почему это? — возмутилась она. — Почему я не могу знать, что такое тоска? Возможно, с этим я знакома больше вас.
— Нет! — махнул он рукой. — Это невозможно. У вас нет ни малейшего представления об этом чувстве. Можете ли вы себе представить, что иногда мне казалось, будто я схожу с ума?.. Да! Схожу с ума!.. Вы не верите мне? Тогда взгляните.
Он достал из кармана тонкую розовую книжечку.
— Вы знаете, что это?
— Нет.
— Это билет на корабль в Бразилию. За 15 минут до отплытия я забрал свои вещи с судна и вместо Бразилии приехал в Людвиково. Не смог, просто не смог! А дальше началась пытка! Я старался сдержать данное себе слово, но не смог не приезжать в Радолишки. Я не имел права искать встречи с вами, но она могла произойти случайно. Правда?.. Тогда я не нарушил бы слова.
Марыся вдруг стала серьезной.
— Я думаю, что вы поступили плохо, очень плохо, не сдержав данного себе обещания.
— Почему? — возмутился он.
— Потому что… вы были правы, не желая больше видеть меня.
— Я был идиотом! — воскликнул он.
— Нет, вы были благоразумны. Для нас обоих… Ведь это не имеет никакого смысла.
— Ах, вот как? Вы действительно презираете меня настолько, что даже не хотите видеть?
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет-нет! Я буду совершенно искренней. Я тоже тосковала, очень тосковала без вас…
— Марысенька! — он протянул к ней руки. Она покачала головой.
— Сейчас… сейчас я скажу все. Подождите, пожалуйста. Я очень тосковала. Мне было очень плохо… Так плохо. Даже… плакала.
— Моя единственная! Сокровище мое!
— Но, — продолжала она, — я поняла, что быстрее забуду вас, если мы не будем видеться. К чему может привести наше знакомство?.. Вы же достаточно благоразумны, чтобы понимать все лучше меня.
— Нет, — прервал он. — Я, действительно, все понимаю и утверждаю, что у вас нет оснований так думать, панна Марыся. Я люблю вас. Вы, наверное, не можете понять, что такое любовь, но вы любите меня. Было бы безумием и дальше обрекать себя на разлуку. Вы говорите о цели! А разве это не прекрасная или недостаточно обоснованная и значительная цель — наши встречи. беседы, дружба? Что вам мешает видеться со мной… Прошу вас, послушайте!..
Она внимательно слушала и не могла отрицать справедливости его слов. К тому же она сама хотела, чтобы он ее убедил, а он умел быть красноречивым.
Собственно, она не могла запретить ему бывать в магазине, куда имел право зайти любой человек.
С того дня пан Лех Чинский приезжал ежедневно, и его верховая лошадь или мотоцикл, стоящий возле магазина пани Шкопковой, порождали бурю слухов и разговоров, многочисленные комментарии и зависть, которая естественным путем переродилась в то, что называется общественным осуждением.
Правда, поводов для этого ни у кого не было. Пребывание молодого инженера в магазине, дверь которого всегда и для каждого была открыта, не могло вызывать подозрений, компрометирующих панну Мырысю. Однако зависть человеческая не считается с действительностью. Почти каждая девушка в Радолишках могла похвастаться наличием у нее обожателя, но ни один из них не мог сравниться с молодым Чинским. И почему этот красивый брюнет выбрал такую безродную девушку, как Марыся из магазина пани Шкопковой, трудно было понять. Если уж ему так хотелось найти для себя общество среди городских панн, то он мог бы найти девушку и красивее, и богаче. Родители таких более подходящих невест, понятно, разделяли негодование своих дочерей, как и те молодые люди, которые ходили с ними к Трем грушкам. И это мнение разделяли все обыватели городка.
Если Марыся, несмотря на свою врожденную чуткость, не сразу заметила перемену в отношении к ней, то только потому, что была полностью поглощена собственными переживаниями. А переживания эти были такими новыми и пьянящими, что окружающий мир расплывался в тумане, казался чем-то нереальным, случайным и незначительным.
В Марысе проснулась любовь. С каждым днем она понимала это все отчетливее и глубже. Напрасно старалась она бороться с этим чувством. А впрочем, не напрасно, потому что именно благодаря этой борьбе, благодаря необходимости подчиниться силе чувства, усиливалось ощущение того удивительного, волнующего блаженства, того роскошного опьянения, которое окутывало, оглушало и обволакивало со всех сторон невидимой прозрачной пеленой…
— Люблю, люблю, люблю, — повторяла она по тысяче раз в день.
И было в этом и удивление, и радость, и страх, и счастье, и изумление от такого большого открытия в собственной душе, которая до сего времени не ведала, какое бесценное сокровище носит в себе.
Все это изумляло еще и потому, что, в сущности, не происходило ничего нового. Если бы кто-нибудь захотел подслушать разговор двоих молодых людей в магазине пани Шкопковой, то его постигло бы разочарование. Чинский приезжал, целовал Марысе руку, а потом рассказывал ей о своих путешествиях и приключениях. А еще они читали книги, которые он привозил теперь постоянно. Это были, преимущественно, стихи. Иногда Марыся рассказывала о своем детстве, о матери, о неосуществившихся планах. Изменилось лишь то, что теперь она называла его пан Лешек, а он ее просто Марыся; разумеется, когда их никто не слышал.
Могло бы быть, пожалуй, и больше изменений, если бы Марыся согласилась. Пан Лешек не раз пытался ее поцеловать, однако она всегда протестовала с такой категоричностью и страхом, что ему ничего не оставалось, как проявлять терпение.
Потом он уезжал, и весь остаток дня она думала только о проведенных часах и о том, что завтра он приедет снова.
После закрытия магазина она возвращалась домой сосредоточенная и погруженная в созерцание своего счастья, наполненная доброжелательностью к этим маленьким домикам, зеленым деревьям, голубому небу, ко всему миру, к людям, которых приветствовала искренней улыбкой.