Знахарь тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб. Его взгляд остановился на тех примитивных инструментах, которыми он пользовался до сих пор. Он отдавал себе отчет, что с их помощью не сможет сделать такую опасную и сложную операцию.
“Спасение только в докторе, — лихорадочно подумал он. — Дай Бог, чтобы он успел”.
Знахарь промыл и осмотрел раны Марыси, после чего занялся Чинским. Молодой человек пришел в сознание и громко стонал. После того как с лица была смыта запекшаяся кровь, оказалось, что у него сломана челюсть. Хуже было с переломом левой руки. Сломанная по диагонали кость пробила мышцу и кожу.
Резким движением ножа знахарь обрезал рукав и приступил к операции. К счастью, пострадавший под влиянием боли потерял сознание. В течение двенадцати минут операция была закончена. Во всяком случае жизни Чинского ничто не угрожало.
В то же время Зенон как сумасшедший мчался в город. Возле костела он чуть было не сбил с ног какую-то женщину и, наконец, соскочил с коня перед домом доктора Павлицкого.
Доктор еще не спал и сразу сориентировался, что следует делать. Он послал сестру, чтобы она с почты дозвонилась до Людвикова, а сам достал из шкафа кожаный саквояж с хирургическими инструментами, проверил, все ли на месте, упаковал лекарства, шприц и бинты.
Сестра возвратилась с сообщением, что Чинские уже выезжают и через пять — десять минут будут в Радолишках.
“Поеду с ними”, — решил доктор.
— Вы же можете ехать, тут есть конь! — настаивал Зенон.
— Ты что, с ума сошел! — возмутился Павлицкий. — Я должен трястись на лошади, да еще без седла?! К тому же машиной я буду быстрее на месте.
И он был прав. Неожиданно быстро подъехал большой автомобиль из Людвикова. Испуганные Чинские хотели расспросить Зенона о случившемся, но доктор объявил, что для этого еще будет время.
Спустя пять минут они въезжали во двор мельницы. Когда супруги Чинские вошли в пристройку, знахарь заканчивал бинтовать голову Лешека.
— Что с ним? Жив ли мой сын?! — вскрикнула пани Чинская.
— Жив, пани, и ничто ему не угрожает, — ответил знахарь.
— Что этот человек может знать?! Пан доктор, спасайте моего сына!
— Не стоит его мучить. Я расскажу пану доктору, что с ним. У молодого человека сломана челюсть в этом месте и левая рука, вот здесь. Я составил ему кости как следует.
— Прошу не мешать мне! — закричал доктор. — Я, наверное, лучше вас знаю, что нужно делать!
— Здесь уже нечего делать, — упрямо твердил знахарь. — Но ее, эту девушку, нужно спасать немедленно.
— Что с ней?
— Кость вдавлена в мозг.
— Пан доктор! — простонала пани Чинская.
Пульс Лешека был вполне удовлетворительным.
— Я сделаю только противостолбнячный укол, его нужно отвезти в больницу. Следует как можно скорее сделать рентгеновский снимок. А сейчас я посмотрю эту девушку.
Он наклонился над Марысей и попытался нащупать пульс. Выпрямившись, спустя минуту доктор сказал:
— Это уже агония.
— Спаси ее, пан доктор, — охрипшим голосом попросил знахарь.
Доктор пожал плечами:
— Здесь уже нечем помочь. Посмотрю только, что здесь… Хм… Ну, конечно… Перелом основания черепа.
Неподвижное тело начало вздрагивать.
— И повреждение мозговых оболочек, — добавил он. — Это доказывают конвульсии… Да… Здесь и чудо не поможет. Есть зеркало?
Знахарь подал ему кусок разбитого зеркала. Доктор приложил его к открытому рту пострадавшей. Зеркало слегка запотело.
— Ну что ж, — развел он руками. — Единственное, чем можно ей помочь, так это сделать укол для поддержания сердца. А вообще она безнадежна.
Он открыл саквояж, наполненный сверкающими хирургическими инструментами. Знахарь всматривался в них как зачарованный, просто не мог оторвать глаз.
Тем временем доктор наполнил шприц прозрачной жидкостью из ампулы и сделал девушке укол.
— Жаль, через несколько минут наступит конец.
И он снова повернулся к Чинскому, собираясь снять бинты.
Знахарь тронул его за локоть:
— Пан доктор! Спасите ее!
— Глупый человек! — раздраженно бросил Павлицкий и отвернулся. — Как я должен ее спасать?!
— Но это ваш долг, — мрачно ответил Косиба.
— Не вам говорить мне о долге. А еще я вам скажу, что если в результате вашей перевязки у раненого начнется заражение, то вас посадят. Понимаете? У вас нет права заниматься лечением.
Знахарь, казалось, ничего не слышал.
— Пан доктор, сделайте ей операцию! — просил знахарь. — А вдруг удастся?
— Отвяжитесь от меня, черт возьми! Зачем тут операция?
И, обращаясь к Чинским, как бы беря их в свидетели, Павлицкий заявил:
— Я должен оперировать труп?!. У нее проломано основание черепа. Осколки, видимо, повредили мозг. Самый гениальный хирург тут не поможет. Вдобавок к этому проводить трепанацию черепа в таких антисанитарных условиях…
Он сделал неопределенное движение рукой, указывая на запылившиеся пучки трав под потолком, закопченные керосиновые лампы и мусор на полу.
— Если бы у меня были такие инструменты, как у пана доктора, — с упорством начал знахарь, — я бы сам попробовал…
— Какое счастье, что их у вас нет, а то быстрее оказались бы за решеткой, — уже спокойнее ответил доктор, занятый осмотром челюсти молодого Чинского. — Хм… действительно, сломана челюсть, кажется, ничего опасного. Однако без рентгеновского снимка определенно ничего утверждать нельзя. Поверхностное повреждение…
Доктор продезинфицировал рану и наложил свою повязку. Потом осмотрел руку и, увидев на ней два пореза, возмущенно закричал:
— Как вы посмели это делать!.. Как вы посмели… Наверное, каким-нибудь грязным ножом!
— Торчала кость, — оправдывался Косиба, — а нож я вымочил в кипятке…
— Я вас проучу!.. Вы за это ответите!
— И отвечу, — с покорностью ответил знахарь. — А что мне оставалось делать?
— Меня ждать!
— Так я же послал за паном доктором. К счастью, вас застали дома, а что, если бы не застали?.. Я должен был оставить раненого без помощи?
— И за это мы благодарны пану, — сказал пан Чинский. — Этот человек прав, пан доктор.
— Наверное, — неохотно согласился доктор. — Действительно, меня могло не быть дома. Сохрани нас Бог от заражения.
Пан Чинский достал из портмоне банкнот и подал знахарю:
— Вот вам за оказанную помощь.
Косиба отрицательно покачал головой.
— Мне не нужны деньги.
— Возьмите. Что бедных лечите бесплатно, это правильно, но от нас можете взять.
— Я не помогаю бедным или богатым, я помогаю людям. А этому паничу, если бы не совесть, то и вообще не помог бы. Это он должен был погибнуть, а не та несчастная девушка… Из-за него она сейчас умирает…
Пани Чинская обратилась к доктору по-французски:
— Можно ли уже перенести сына в машину?
— Да!.. — ответил доктор. — Сейчас я позову людей, только сложу инструменты.
Быстро собрав разложенные медикаменты и инструментарий, Павлицкий закрыл саквояж и вышел с ним во двор. В окно Антоний Косиба видел, как доктор положил саквояж в машину. И тогда родилось решение: “Я должен добыть их!”
Воспользовавшись суматохой вокруг молодого Чинского, знахарь вышел во двор. Дверца машины была открыта, шофер стоял с другой стороны. Достаточно было одного движения, и знахарь с саквояжем скрылся в избе.
Никто не заметил исчезновения саквояжа с инструментами. Несколько минут спустя машина двинулась в сторону Радолишек.
Знахарь не терял времени. Закрыв дверь на ключ, он с лихорадочной поспешностью разложил на столе добытые инструменты, поставил поближе лампу, после чего с большой осторожностью уложил безжизненное тело в удобное положение, перекрестился и приступил к операции.
Прежде всего следовало снять волосы на затылке. На отставшей коже виднелось большое синее пятно. Отек был небольшим.
Антоний еще раз приложил ухо к груди девушки. Сердце едва билось. Протянув руку, он взял острый узкий ножик на длинной ручке. Из первого пореза показалась темная кровь, которая впитывалась в полотняную ткань, заменяющую бинты. Второй, третий и четвертый… Уверенными, быстрыми движениями ловких рук он раздвигал пучки мышц. Обнажилась бело-розовая кость черепа.
Да, доктор Павлицкий не ошибался. Была вдавлена кость, а несколько мелких осколков проникли под нее и впились в мозг.
Прежде всего, следовало вынуть их с невероятной осторожностью, чтобы не проколоть оболочку мозга. Эта задача оказалась самой трудной и мучительной, тем более что тело оперируемой начало дергаться. Неожиданно конвульсии прекратились. “Все, конец!” — подумал знахарь.
Но операцию он не прервал. У него не было времени, чтобы проверить пульс. Он не отрывал глаз от раны и не знал, что за окнами, расплющивая о стекла носы, люди с надеждой следят за его отчаянными попытками спасти девушку.
Но операцию он не прервал. У него не было времени, чтобы проверить пульс. Он не отрывал глаз от раны и не знал, что за окнами, расплющивая о стекла носы, люди с надеждой следят за его отчаянными попытками спасти девушку.
Пропели первые петухи, когда он закончил операцию и зашил рану.
Знахарь опять перекрестился и приложил ухо к груди Марыси, однако ничего не услышал.
“Укол!” — мелькнула мысль.
Косиба без труда нашел в саквояже коробку с ампулами и шприц.
— Это вводил доктор!
После укола биение сердца стало прослушиваться более отчетливо.
Только теперь Антоний Косиба тяжело опустился на лавку, уронил голову на руки и зарыдал.
Он просидел неподвижно с час, а то и больше, совершенно измученный, почти в бессознательном состоянии. Потом он встал, чтобы проверить сердце Марыси. Сердце едва прослушивалось, но не останавливалось.
Едва передвигая ноги, знахарь собрал инструменты, помыв их, сложил в саквояж и, немного подумав, отнес саквояж в сарай. Раздвинув в углу сено, он всадил туда саквояж с инструментами как можно глубже. Там будет безопасно, там не найдут, не отнимут. Обладая таким сокровищем, насколько легче, лучше и быстрее сможет он проводить операции, даже такие сложные, как сегодняшняя.
— Как это сказал доктор? — задумался он. — Трепанация черепа… Да, трепанация… Понятно. Я же знаю это слово, но как-то странно оно вылетело из головы…
Он вернулся в избу, проверил пульс Марыси, задул свет и лег поблизости, чтобы слышать каждое ее движение.
Когда он проснулся, уже ярко светило солнце. Кто-то ломился в дверь. Выйдя на крыльцо, он увидел коменданта участка из Радолишек, старшего сержанта полиции Земека. Рядом стоял мельник и Василь.
— Как там та девушка, пан Косиба? — спросил сержант. — Жива еще?
— Жива, пан сержант, но только одному Богу известно, выживет ли.
— Я должен зайти к ней. Они вошли в избу. Полицейский с минуту присматривался к больной, затем сказал:
— О ее допросе не может быть и речи, но все остальные должны дать показания. Хм… Доктор Павлицкий заявил, что вечером вернется и выдаст свидетельство о смерти. Он считал, что она уже вчера…
— Значит, доктор уехал? — поинтересовался знахарь.
— Он уехал с молодым Чинским, чтобы положить его в больницу. С ним вроде все в порядке, но говорить он не может. Одна жертва без сознания, другая лишена возможности говорить… И подумать только, если бы преступник сам не признался, то мог бы быть в полной безопасности.
— Преступник? Какое же тут преступление? Это же несчастный случай, — удивился Василь.
— Вы так думаете?.. А был кто-нибудь на месте, где все это произошло, на повороте?..
— Нет.
— А я уже был там ранним утром. Как по-вашему, могут колоды из старой вырубки сами вылезти на дорогу и улечься поперек? А камни тоже подсыпаются сами?.. Таких чудес еще не бывало. Это было продуманное покушение.
— Так кто же это сделал?
— Кто?.. А Зенон, сын шорника Войдылы.
Собравшиеся посмотрели друг на друга с недоверием.
— Наверное, это ошибка, пан сержант, — откликнулся, наконец, старый Прокоп. — Зенон их сам спасал, людей собрал, сюда на мельницу привез и за доктором поехал!
— Видите, — покачал головой полицейский.
— Значит, все правда, что он говорил. Он рассказывал, а я не верил. Думал, что хочет себя обелить, чтобы на процессе иметь смягчающие обстоятельства. Как видно, совесть все-таки заговорила.
— И сам пришел признаться?
— Сам. Говорит, черт его попутал, что пьяный был… Но нужно составить протокол.
Прокоп пригласил полицейского в комнаты, где проводился допрос всех домашних в качестве свидетелей. Давал показания и Антоний Косиба, но сказал он немного, добавил только, что оказал потерпевшим первую помощь. Потом женщины подали завтрак, за которым сержант, пользуясь случаем, посоветовался со знахарем, чем лечить боли в правом боку, он чувствует уже несколько месяцев. Знахарь дал ему травы Тот поблагодарил и распорядился, чтобы в случае смерти девушки сообщили ему в участок, попрощался и уехал.
Марыся, однако, продолжала жить. Проходили дни. Она лежала неподвижно в бредовом состоянии. Единственное, что изменилось в ее состоянии, так это температура, которая, казалось, нарастала с каждым часом. Ее личико мелового цвета становилось все розовее, дыхание из едва уловимого переходило в резкое, прерывистое.
Три раза в день знахарь вливал в ее сжатые уста какой-то коричневый отвар, днем и ночью сменял холодные компрессы на ее пылающей голове.
Он еще больше осунулся и поседел. Его лицо стало безжизненным, как у мумии, только в глазах тлело отчаяние. Его покидала надежда. Все его усилия ни к чему не привели. Он ничем не мог помочь девушке и бессильно наблюдал, как она угасает у него на глазах, единственное существо, которому без колебаний он готов был отдать собственную жизнь.
На третий день Антоний упросил Василя поехать в город за доктором в надежде, что тот чем-нибудь поможет.
Василь поехал, но вернулся ни с чем. Оказалось, доктор задержался в Вильно и, наверное, вернется нескоро, так как будет сопровождать молодого пана Чинского в его поездке за границу.
Вечером Антоний Косиба послал в деревню Печки к местному знахарю, хотя абсолютно не верил в эффективность его “заговоров”. Но, как известно, утопающий хватается за соломинку.
Знахарь пришел, несмотря на профессиональное нежелание встречаться с конкурентом. Он видел в этом свою победу. Посмотрев на умирающую, он коснулся ее руки, потом поднял одно веко, другое, оттянул нижнюю губу, внимательно всматриваясь в ее внутреннюю сторону, как-то странно усмехнулся и начал что-то бормотать себе под нос, держа руки над ее головой.
Его старческие сучковатые пальцы сжимались, будто он собирал что-то, потом передвигались до стоп и там раскрывались, словно стряхивали что-то невидимое. Он повторил так семь раз, бормоча свои заклятия, в которых громче произносил только конечные слова:
— … на широкую реку, на чужую сторону, под жаркое солнце, под темную тьму, под месячный свет, на триста лет, вон за оконце!
На последних словах старик неожиданно подскочил к окну, открыл его и выставив руки, скомандовал:
— Быстро облейте мне их водой из деревянного ведра!
Кто-то из присутствующих выполнил его распоряжение. Тогда знахарь сгреб на крышку немного углей из печи, присыпал горстью сухих трав, которые достал из холщового мешка, висевшего через плечо, и начал ходить в каждый угол избы. В углу он останавливался, раздувал угли до тех пор, пока из трав не поднимался клуб дыма, затем проговаривал “Отче наш” и возвращался к изголовью умирающей, чтобы затем снова направиться в следующий угол.
Вся церемония продолжалась около часа. Наконец, знахарь, приблизившись к Марысе, снова заглянул под веки и кивнул головой.
— Будет жить, — сказал он убежденно. — Я “заговорил” смерть. Но смерть сильная Она и большего заговора не послушает. Если где уперлась, то без добычи не уйдет. Поэтому выберите кур, и ровно в полночь здесь под окном зарежьте Больная панна или замужняя?
— Панна, — ответил Косиба.
— Значит нужна белая кура. Есть у вас белая?
— Есть, — кивнула головой Ольга.
— Так ее и зарежьте. А потом сварите и четыре дня давайте больной. Упаси вас Боже дать ей что-нибудь еще, только эту куру и суп из нее. А сейчас не говорите спасибо, потому что это вредит. Я пойду уже. Слава Иисусу Христосу!
— Во веки веков, аминь! — ответили присутствующие.
За знахарем вышли из избы все, кроме Зони. Она слегка толкнула в бок задумавшегося знахаря и спросила:
— Как, Антоний, поможет это или не поможет?
— Не знаю, — пожал он плечами.
— Ты знаешь, я думаю, что этот дед только морочит голову людям. Разве может угар и бормотание помочь больному?.. Мой покойный муж проехал по свету и на войне побывал, так он смеялся с этого. Гадание и окуривание — не лекарство. Ты по-другому лечишь, и зачем только вызвал этого овчара! Он сейчас каждому будет говорить, что помог там, где ты был бессилен. А Марыся, если ей суждено выздороветь, и так выздоровела бы. Но сейчас для тебя лучше, чтобы она умерла, потому что…
Она вдруг умолкла под тяжелым взглядом Антония и попятилась к стене.
— Что ты, что ты, Антоний?! — заговорила она быстро. — Я же ничего плохого… Только добра тебе… Клянусь Богом. Я смерти никому не желаю. А ты сразу… О!.. Бог знает, что подумал. Ну, не сердись, я сама ровно в полночь здесь под окном зарежу куру Беленькую выберу, всю беленькую.
— Иди уже Зоня, иди, оставь меня одного, — прошептал знахарь.
— Я пойду. Спокойной ночи. А ты, Антоний, тоже ложись, отдохни, ослабнешь совсем. А про куру не беспокойся. Я все сделаю, как овчар сказал. Спокойной ночи…
Она вышла, и в избе воцарилась тишина. Только прерывистое дыхание Марыси свидетельствовало о том, что в этой тишине и покое не все ладно.