– Мать моя Канструкта! – выдохнул Тео, невольно шагнув вперед. – Эй, эй, красотка... ты что это делаешь там?!
Она молчала. Бледные губы были чуть приоткрыты, показывая мелкие зубы. Смолик подался вправо, влево, помахал рукой. Глаза девушки оставались неподвижны: она смотрела, но не видела.
Тео постучал по щупальцу. То же ощущение, которое возникло, когда он в прошлый раз остановил пузырь и, раскрыв люк, попытался выйти. Хотя вещество, из которого состояли машины-осьминоги, все же отличалось от мягкого стекла аквалонских недр – оно не светилось травянистой зеленью, зато его пронзали сотни красных волосков. Будто кусты и деревья, состоящие из артерий, росли внутри. Впрочем, они не мешали разглядывать девушку, и Тео прижался лбом к огромному «пальцу», скользя взглядом по идеальной фигуре, пожирая ее взглядом. Теперь он увидел то, чего не заметил раньше: в нижней части машины была область, где желе будто наполнял дым, застывшие густо-белые клубы. Таинственное вещество там становилось густым, возможно, твердым, образовывая нечто вроде подставки, на которой и стояла машина. Красные нити тянулись оттуда. Их концы касались кожи девушки, пронзали ее, входя внутрь...
– Прекрасная лысая незнакомка, – пробормотал капитан, отступая наконец от цилиндра и нехотя шагая дальше, при этом не отрывая глаз от заключенной в прозрачную темницу пленницы, рискуя споткнуться о камни. – Я бы хотел познакомиться с тобой поближе. Как можно ближе. Настолько близко, насколько это вообще возможно, чтобы ты стала ближе ко мне, чем воздух в моей груди, ближе, чем кровь в моем сердце! Ведь ты не мертва, я знаю, просто спишь, а там, в этом белом основании, расположено нечто, что питает тебя, насыщает кровь... Я хочу – но не рискую своим мечом попытаться сломать машину, – продолжал Смолик почти патетически, – хочу – но не рискую нарушить твое уединение, ведь могу ненароком убить тебя... Так, а это что такое? Ну нет, уже не так интересно....
Произнеся это, капитан окинул взглядом второго узника – мальчика лет семи, тоже лысого и голого. Он стоял в машине, расположенной через три от той, где находилась девушка. Глаза ребенка, светло-зеленые и узкие, тхайские, смотрели в никуда. Концы протянувшихся снизу красных нитей погружались в смуглую кожу.
– Занятно, – сказал Тео, пятясь от ряда машин и окидывая их долгим взглядом. – Пацан и девка. Что-то случилось, и они остались внутри этих штуковин. А остальные? Машины раскрылись, и они... куда делись пассажиры? Покинули это место, которое, быть может, когда-то находилось выше, возможно, даже у самой поверхности или на ней, и что же... Что я вижу, какую картину, о чем она говорит мне? Это нечто... некие... лодки? Да, лодки, возможно, летающие, откуда появились люди. Возможно ли, чтобы все... – Капитан надолго замолчал, затем пожал плечами и вдруг устремился обратно к шару, поджидавшему его в начале пещеры, крича на ходу своему мечу: – Но продолжим наше путешествие! Мне не под силу разгадать эту загадку, но я чую, что впереди ждет еще много интересного!
Вскоре шар сам собой немного замедлился, сделал резкий поворот влево и долгое время летел по крутой дуге, постепенно забирая, как казалось пассажиру, на северо-восток. После этого скорость увеличилась до предела, и Смолик, бросив меч, наклонился, глядя вверх по ходу движения: высоко над трубой он увидел белые фигуры и быстро понял, что это серапионы.
– Так они могут... – в полном изумлении пробормотал Тео. – Тоже могут передвигаться здесь!
Около десятка моллюскоглавцев плыло над бездной сквозь желе, которое при каждом их движении испускало волны тусклого свечения, окружая пловцов пульсирующими бутонами. Извиваясь, быстро шевеля хвостами, они косяком приближались к поверхности.
Вскоре серапионы остались позади и пропали из виду. Цвета стали более густыми, насыщенными, теперь вокруг пузыря все играло изумрудными и ярко-зелеными красками, переливалось, искрилось. Под трубой распростерлась не то долина, не то пещера в форме яйца. В нижней части разряженный эфирный пух кипел, выстреливая из прорех в желейном дне. Сине-белые струи вырывались наружу, дымясь и пенясь, – нечто вроде полуспящего подземного вулкана, из глубин которого сквозь трещины просачивалась раскаленная облачная субстанция. Воспаряя под своды пещеры, она конденсировалась там, покрывая покатую стеклянную поверхность крупными мутно-белыми каплями, что постепенно съеживались, втягиваясь в желе сквозь незаметные поры. Тео видел, что над пещерой-яйцом – и на той высоте, где пролегла труба, и еще выше – мягкое стекло имеет белесый оттенок. Сквозь него поднимался пуховый пар, масса разряженного вещества, которое, должно быть, выше постепенно сжималось, стягивалось в отдельные крупинки, после в хлопья – и становилось облаками. Ну а те каким-то образом, должно быть, сквозь трещины в дне, проникали выше, наполняя собой облачный океан... создавая его.
По мере движения пузыря капитан медленно поворачивал голову, наблюдая за бесконечным кипением влажной эфирной каши, заполнившей яйцеобразную пещеру, пока та не осталась позади.
– Это, – сказал Смолик мечу и почесал лоб. – Э... источник облаков? Нет, вот так: Источник Облаков. Да, уверен, он и есть.
Тео заснул, а когда проснулся, вокруг было все то же самое. Есть пока не хотелось, хотя проспал он долго и теперь подозревал, что вскоре желудок даст о себе знать.
Капитан прошелся по пузырю, кивнул мечу, пробормотал: «Надо бы дать тебе имя, мой остроязыкий друг», – и тут труба изогнулась. Смолик знал, что в карете, когда она набирает ход, тебя прижимает к стенке, а когда лошади резко замедляют бег, соскальзываешь с сиденья. Пузырь двигался с громадной скоростью, и капитана должно было бы уже размазать по стенкам ровным слоем. Но ничего такого не происходило: наполняющая шар субстанция, это вещество, что скрывало внутри себя призрачные механизмы, как-то смягчало движение, сглаживало изменения скорости.
Пассажир уселся обратно, а пузырь стал поворачивать.
– На юго-восток, – пробормотал капитан. – Сдается мне, теперь – на юго-восток, хотя здесь трудно определить направление... – Он замолчал, увидев, что€ лежит по правую руку от их пути.
Пещера напоминала ту, яйцеобразную, но была поменьше, пух в ней почти не бурлил, лишь отдельные потоки тонкими длинными вихрями извивались между стеклянных камней. Выше они расплывались, сливались воедино, становясь мутно-белым туманом. В тумане этом над полом вздымалось нечто вроде толстого сухожилия – узловатый столб, на вершине которого было округлое тело, покрытое лиловыми вздутиями, розовыми наростами, пузырями и ямами. От него вверх и в стороны протянулись тонкие алые нити, концы которых исчезали в стенах и своде пещеры. Нечто вроде кровеносных сосудов, вен, хотя бежала по ним не кровь, но то же вещество, из которого состояло все окружающее, только разжиженное и розоватое.
При виде этой картины Тео прищурился, после хлопнул себя по колену и вскричал:
– Сердце... нет, разрази меня гром, – почка мира!
Он зашевелил бровями, напряженно размышляя, оглянулся, посмотрел вверх, вниз и уставился перед собой, что-то шепча, будто решая в уме сложную задачку. Потом замолчал и привстал, когда впереди показались серапионы.
Почти вплотную к дороге-трубе желе рассекала трещина, очень глубокое и узкое ущелье с отвесными стенами, протянувшееся от самой поверхности. На дне лежали камни – обычные, какие во множестве можно увидеть вверху. Брови Смолика вновь приподнялись, когда он понял, что обитатели облаков пытаются заделать прореху. У нескольких в руках были светящиеся сгустки, отдаленно напоминающие призрачные механизмы в пузыре, но более материальные, зримые. С их помощью моллюскоглавцы стягивали вместе стенки ущелья, сшивали их, в то время как остальные брали лежащие на дне камни, втягивали в желе прямо сквозь склоны и плыли вверх, толкая булыги перед собой, с трудом проталкивая их сквозь мягкое стекло, – по всей видимости, для того, чтобы вернуть туда, откуда они упали.
– Так я, выходит, все же смог бы... Тоже смог бы перемещаться там? – спросил Тео у меча. – А? Хотя нет – чем дышать в этой жиже? Ведь серапионы, кажется, не дышат. Но если... – Он замолчал и резко сел, отпрянув от стенки пузыря, потому что они как раз достигли ущелья и помчались вдоль него: труба пролегала почти вскользь, еще немного, и трещина повредила бы ее.
Совсем близко, всего в четырех шагах от Смолика, пронеслись белые фигуры серапионов, капитан увидел неподвижную рожу одного из них, нечеловеческие глаза взглянули на Тео, а затем ущелье осталось позади.
Вскоре он опять ненадолго заснул, а проснувшись, увидел еще один исполинский о€рган – нечто среднее между почкой, желудочным мешком и сердцем, – висящий у дна широкого конуса. Пузырь уже почти пролетел мимо, и Тео вскочил, протирая глаза. Там, на дне, было несколько человеческих фигурок, они кланялись и, кажется, танцевали вокруг почки, выполняя какой-то ритуал, – все это слишком быстро исчезло из вида, чтобы Смолик успел разглядеть подробности.
Он сел на квадрат, поразмыслил и нарисовал в воздухе перед собой плоскую фигуру. За пальцем возник и тут же истлел синеватый искрящийся след. Капитан стал водить рукой быстрее, еще быстрее, пока не добился того, что перед лицом повис мерцающий овал.
– Вот так? – спросил он сам у себя. В наполняющей пузырь субстанции слова звучали необычно, коротко: с бульканьем выскочив изо рта, мгновенно улетали куда-то, тут же стихая.
– Мы очень быстро летим, – продолжал он. – Очень. И движемся вдоль большого вытянутого круга, то есть овала. Что это значит? Гвалта... а дальше? Бескайское море, Тхай и Грош, правильно? Потом – поворот, и вот где-то вверху проносится Эрзац. Что еще? Завихрение... о, Великая Канструкта! Выходит, Источник Облаков находился под Завихрением на северном конце Груэр-Конгруэра! Вот как... любопытно. И дальше, дальше... ну да, потом над нами Гельштат. Там была эта мускулистая почка, удивительная и мерзкая... или удивительно мерзкая? Потом серапионы – то есть Оглое море над нами – и вот он, таинственный Прадеш! – Капитан надолго замолчал, устало прикрыв глаза, наконец спросил у меча: – А ты чем питаешься, мой разговорчивый некрофил? Должно быть, кровью убитых тобою врагов? Потерпи, как только выдастся случай, я убью кого-нибудь – тобой и для тебя. Предпочитаешь кровь девственниц, могучих воинов, невинных детей или мудрых старцев? Папочка обеспечит тебя всем, чем пожелаешь, – и чьи-нибудь кишки на десерт. – Тео похлопал себя по животу. – Ну-ну, от голода в голову лезут кровожадные мысли. Надо поспать. Есть хочется все сильнее, и еще... В конце концов и чудеса становятся скучными!
* * *Выставив голову из дыры, Уги-Уги посмотрел в провал. Там плескалось желтое световое озеро, на поверхности которого лениво парили, описывая круги, около десятка пауногов. Глаза монарха тут же заслезились от бьющего снизу света, в голове загудело. Уже давно желтое сияние постепенно просачивалось под череп и разъедало мозг, покрывая его медленно вспухающими и лопающимися пузырями. А если монарх выглядывал в провал, то его словно били по затылку пыльным мешком с гношилем: столб света начинал извиваться, все плыло, гудение в голове становилось надсадным, а в окружающем пространстве, затянутом бледной дымкой, появлялись щели, сквозь которые заглядывали чьи-то нечеловеческие глаза.
Все же Уги-Уги некоторое время оставался в той же позе, хотя смотрел не на озеро кипящего света и пауногов. Под отверстием, из которого он выглядывал, протянулась открытая галерея, узкая и полутемная, обрамленная свисающими вдоль склона толстыми желейными корнями. На галерее этой находились люди.
Не безкуни – с ними толстяку приходилось сталкиваться уже трижды, их сразу можно было узнать по дерганым жестам. Нет, внизу были обычные люди.
Тяжело ворочаясь, Уги-Уги выбрался обратно и повернулся к Нахаке. Она сидела на корточках под стеной, чуть покачиваясь. На синей коже темнели кровоподтеки, лицо заплыло после многочисленных ударов. Туземка и раньше не проявляла строптивости, являя собой почти идеал послушания, теперь же окончательно превратилась в бессловесное, лишенное воли и чувств существо, в безмозглую рабыню, умеющую лишь подчиняться. Она даже не хныкала, когда Уги-Уги бил ее. Такая равнодушная покорность лишала ее существования в глазах монарха всякого смысла. Зачем нужна женщина, если она не замечает тебя? Пора было избавиться от Нахаки: бросить в провал или задушить. А еще лучше сначала второе, а после первое.
Так и сделаю, решил он. Ниже, в галерее.
– Лад, вставай, – буркнул Уги-Уги, направляясь к ведущему вниз туннелю. – За мной иди.
Сделав еще шаг, он повернулся, ощущая, что движения даются легче. Теперь он мог быстрее взмахивать руками, проворнее переставлять ноги: питаясь одними кисляками, но даже ими не имея возможности наесться вдосталь, Уги-Уги похудел. Это было невыносимо, он так гордился своим большим красивым телом, ведь оно – признак богатства и власти, не всякий синекожий обитатель Суладара за сутки съедал столько, сколько монарх уминал во время перекуса перед обедом!
Но сейчас он думал не о еде. Услышав приказ, Нахака поднялась на ноги, качаясь от слабости; хозяин почти не кормил ее, лишь иногда бросал кусочек старого полувысохшего кисляка, который не мог сжевать сам.
Вдруг он заметил, что в облике наложницы что-то изменилось.
Монарх схватил ее за плечи, притянул ближе, заставил поднять лицо и заглянул в глаза. По краям зрачков появились два колечка из желто-рыжих пятнышек.
– Ха! – выдохнул толстяк, вспоминая горящие безумным блеском глаза безкуни, которых убил недавно. Он понял: такие же пятна мерцают теперь и в его собственных глазах, и отметины эти связаны с бьющим со дна провала светом. Череп Уги-Уги полнился низким рокочущим шумом, сквозь который иногда прорывались угрожающие голоса – какие-то существа, живущие позади желтой туманной пелены, желали убить его. Временами монарх верил в то, что это не видения, как после гношиля, что его и вправду хотят уничтожить создания, обитающие на задворках реальности, в ее потаенных закоулках, темных нишах и заброшенных кладовых, которые, будто улитки – корпус корабля, облепили тело нормальной, привычной действительности.
Уги-Уги толкнул Нахаку перед собой и заспешил вниз по коридору. Ему хотелось побыстрее убить тех, кого он заметил внизу, а после расправиться наконец и с ней.
* * *Смолик проснулся на очередном повороте, четвертом по счету.
– Кажется, приближаемся к месту, с которого началась круговерть, – пробормотал он, потягиваясь. – Что это значит... пора останавливаться, а?
Минуло уже много времени, с тех пор как Тео под горой кальмаров вошел в пузырь. Припомнив, какие манипуляции совершал прежде, он снизил скорость, уселся и вытянул ноги, с вновь пробудившимся любопытством разглядывая окружающее. А оно изменилось, очень изменилось! Все вокруг стало перекрученным и будто изломанным, как если бы из недавно построенного городского квартала с новенькими домами капитан забрел в развалины. Травянистый свет приобрел нездоровый, неприятный для глаз оттенок, он мерцал и будто пузырился, мелкие волны пробегали по желе, сталкивались и плескались. То и дело сфера проносилась мимо красных полос – здесь словно произошло внутреннее кровоизлияние в теле мира; все чаще в мягком стекле попадались обширные прорехи и зигзагообразные трещины. Пока что ни одна из них не пересекла наполненную воздухом дорогу-трубу, по которой несся пузырь, и Тео гадал, что будет, если это случится.
Потом шар еще замедлил ход; слева началась широкая пещера с мерцающими стенами. На дальней ее стороне зиял пролом, сквозь который внутрь вдавался узкий конец густого желтого свечения. Будто опрокинувшийся горизонтально остроконечный утес – фрагмент, отколовшийся от чего-то еще большего и состоящий из спрессованного в плотную массу света. Из пола пещеры торчало нечто, напоминающее уже знакомую Тео почку. Желтый утес своим концом пробил ее. Два о€ргана, мимо которых раньше пролетел шар, казались живыми, во всяком случае, в них что-то двигалось и они пульсировали, но этот, раздавленный, застыл в неподвижности. Покрытая пузырями розовая кашица, выплеснувшаяся наружу после удара и теперь застывшая, покрывала пол пещеры.
– Ух! – только и сказал Смолик, разглядев все это. – Будто... будто большое яйцо вкрутую, без скорлупы. И по нему ударили палкой. А эти что там делают?
Еще не успев закончить фразу, он понял: серапцы молились. Молились этому странному образованию, раздавленному вершиной упавшего светового утеса. Они стояли на коленях спиной к дороге-трубе и кланялись, касаясь лбом пола пещеры.
Тео недолго видел эту картину: шар взлетел, по крутой дуге устремившись вверх, чтобы через несколько мгновений вновь изменить направление и снизить скорость. Труба стала горизонтальной, мягкое стекло расступилось – и вокруг распростерся огромный, протянувшийся до самой поверхности провал.
Его стены были покрыты разорванными желейными корнями. Основание того утеса, чья вершина уничтожила почку в пещере, виднелось в самом низу, на дне, выступая из обширного пролома.
Труба, по которой летел пузырь, здесь изгибалась в горизонтальной плоскости, напоминая подкову. Внизу вяло плескалось озеро густого желтого света, на поверхности которого плавало больше десятка пауногов. Они тихо покачивались, будто палые листья на луже эфирного пуха. Утес имел ту же природу, что и мягкая гора кальмаров; Смолик решил, что они, быть может, когда-то даже были одним целым и лишь перед самым падением раскололись. После этого утес, рухнув на более рыхлый, мягкий участок острой вершиной вниз, пробил глубокую дыру, ну а та часть, которая впоследствии стала желейной горой, образовала углубление, долину в джунглях Гвалты. Так или иначе, испускаемый горой свет казался живым, чистым, Тео припомнил, что он даже бодрил, будто легкое вино, – быть может, потому, что кальмары поддерживали в нем жизнь. А этот утес излучал сияние иной природы, едкое и будто грязное. Лежащий на дне провала исполинский осколок разлагался – он погиб от удара.