Но что есть, то есть, — «великолепная семерка» объективно, что называется, не уроды (при жизни, а не после нанесения им травм, несовместимых с жизнью, разумеется).
Не здесь ли кроется причина превращения их в жертв? Холостяки — белые и привлекательные. Белые и привлекательные — почему холостяки? Геи?
Положим, Адонис Кастракис, Тэд Локридж, Мэйсон Кепвелл, и, с некоторой натяжкой Круз Кастильо — геи. Все-таки по роду занятий личности творческие. Но грузчик-такелажник и водопроводчик — определенно, не геи, а обыкновенные педерасты. Ну да то нюансы, важные в среде геев-педерастов!
Положа руку на сердце, Фоксу Молдеру начхать — хоть летающим фаллосом назовись, только на чужую задницу не претендуй. В конце концов, лучший источник, с которым Фоксу Молдеру доводилось сотрудничать, имел оперативный псевдоним Глубокая Глотка, но был сугубым натуралом по части сексуальной ориентации.
Однако, если эта самая «великолепная семерка» — гомики, то напрашивается вариант… В среде гомиков чувства-эмоции аффектированы, преувеличены, надрывны. Из чувства ревности готовы задушить про-ти-ивного — Отелло понуро курит в сторонке, а дедушка Фрейд хлопает в ладоши, подпрыгивает и радостно вскрикивает: «Я говорил! Я говорил!». И если окажется, что и подозреваемый Джордж Магулия нетрадиционно ориентирован… Он ведь тоже холост? Темпераментный мужчина Востока — и холост!.. Тогда мотив налицо. И отстри-гание у жертв гениталий вкупе с языком — логически оправдано. С точки зрения голубой логики, конечно. Мол, так не доставайся же ты никому!
— Он не гомик, Молдер. И семеро жертв Магулии — не гомики.
— Доподлинно?
— Доподлинно. Вот медицинские карты каждого из них.
— Жаль. Версия напрашивалась.
— У тебя и версия с чечено-грузино-греческими боевиками напрашивалась.
— Ну, извини. Один — один, Скалли.
Что-что, а на членов чечено-грузино-греческой организованной преступной группировки никто из жертв не тянет. Ни по роду занятий, ни по стажу проживания в США, ни по именам-фамилиям, наконец. Разве что Адонис Кастракис. Но — один в поле не воин. То есть бывает, что и воин, но строить версию по национальному признаку, на основании единственного проходящего по делу грека-почти-грузина — время терять.
Хотя… не странновато ли: подозреваемый — грузин Магулия, а в группе расследования — грузин Хачулия. Кучность малочисленного грузинского народа на квадратный метр страны Бога и моей не настораживает ли?
Не настораживает. Не должно. И даже не ирония судьбы, но всегдашняя американская сбалансированность.
Если ФБР разоблачает тайную организацию арабских террористов-смертников, то в составе оперативной группы непременно оказывается характерный смуглый-курчавый-носатый Ахмет-Омар-Курбан, завзятый пацифист.
Если ФБР ликвидирует разветвленную сеть наркоторговцев из этнических долбанных ниггеров, то в составе оперативной группы непременно оказывается ухоженный некурящий афроамериканец, ненавидящий рэп и пирсинг.
Если ФБР преследует русскую игорную мафию (специализация — «пьяница»), то в составе оперативной группы непременно оказывается российский стажер-увалень, присланный по обмену опытом, непьющий, столь не азартный, что даже за свой какой-нибудь доморощенный «Зенит» не болеет.
Если ФБР… Да не счесть примеров! Но сбалансированность — непременно. И не в угоду «мыльным» виртуалыцикам. Просто мир таков, каков есть. А он таков. Ксенофобии — гневное «нет»! И на каждую сложную гайку всегда есть болт с фигурной резьбой. И на Джорджа Могулию есть Цинци Хачулия. Диалектика, однако…
Однако диалектика диалектикой, но завтра с подозреваемым Магулией предстоит общаться не Хачулии, а спецагентам Молдеру и Скалли: «Уважаемый, вы — убийца-изувер? Нет? А тогда объясните, почему как только вас, уважаемый, упрятали за решетку, изуверские убийства прекратились, будто по мановению волшебной палочки. Прокомментируйте? Нет комментариев? Что ж, на нет и суда нет…»
Оно, конечно, в вопросе изначально заложена изрядная доля лукавства. Со времени обнаружения последней жертвы, Адониса Кастракиса, и заключения иод стражу подозреваемого, Джорджа Магулию, прошло всего ничего — двое суток. Но не ждать же еще три года, день за днем утяжеляя спуд косвенного доказательства: «Видите, уважаемый, сегодня опять не было изуверского убийства! И через неделю — не было. И через месяц. Год прошел — нету!.. Будем запираться или будем признаваться?!» Если подследственный неискушен в мелких хитростях профессионального дознавателя, то вполне может пойматься на элементарную уловку. М-м?
Впрочем, подозреваемый Джордж Магу лия вряд ли неискушен. Как-никак, отбыл срок в российской психушке, а там сурово спрашивают.
Ладно, утро вечера мудреней. Завтра видно будет.
Завтра-завтра, не сегодня.
А лучше бы сегодня. И тогда аргумент «ты изолирован — убийства прекратились» завтра имел бы некий вес. А так…
А как?
А так, что юноша бледный со взглядом горящим в ночи увлекся процессом — превращением дерьма в конфетку.
Дерьмо — битые бутылки, которых за полчаса ковыряния в мусоросборниках набирается с вагон и маленькую тележку.
Конфетка — финтифлюшки, идущие в сувенирной лавчонке по три доллара за штучку.
Юноша — стеклодув. Он этим на жизнь зарабатывает. Не ахти сколько, но все же лучше, чем хот-догами торговать или «сэндвичем» у секс-шопа озабоченных клиентов заманивать: «Только здесь и сейчас! Пальчик-с-мальчик!»
Прежде чем выдувать из стекла всяческие финтифлюшки, надобно довести до кондиции исходный материал. То есть стекло.
Берешь пустую бочку… такую, над которой граждане страны Бога и моей без определенного места жительства руки согревают, превратив ее в доморощенную печку..
Закатываешь бочку в пустующий дом на снос, предварительно удостоверившись, что там еще не обосновались на ночлег граждане страны Бога и моей без определенного места жительства.
Отыскиваешь на помойке детский тазик без дыр. В качестве варочного котла. Загружаешь в него битое стекло.
Водружаешь тазик-котел поверх бочки, в которой поддерживаешь равномерный костерок. И ждешь.
Вот оно, вот оно! Поплыло, поплыло. Не беспорядочная, разнокалиберная, многоцветная куча осколков — однородная густая тяжелая багровая масса. И помешиваешь, и помешиваешь. Еще немного, еще чуть-чуть, последний миг — он трудный самый! Тот миг, когда исходный материал доходит до кондиции, до нужной. И тогда подцепить текстолитовой трубочкой шмат «огненного киселя» и дуть-выдувать — хоть мышонка, хоть лягушку, хоть неведому зверушку, не снившуюся и кинокомпании Уолта Диснея!
Ожидание последнего мига требует полной сосредоточенности. Нет никого и ничего, кроме увесисто булькающего стеклянного варева! Следить, следить! Язык от усердия высунут. Пересохшие губы. Взгляд горящий — в зрачках отсветы из тазика. А бледен юноша, наверное, потому, что питается плохо. Сувенирная лавка торгует его финтифлюшками по три доллара, но он-то их туда оптом сдает по полтора. Грабеж среди белого дня, если вдуматься! Завтра надо будет поставить условие: или — или! Или по два, или… Не отвлекайся, юноша! Завтра будет завтра. Сегодня — не белый день. Темная ночь.
Темная ночь. Только брызги летят из котла, только жилка дрожит у виска, только жар опаляет. Нет никого и ничего…
…а есть! Тень в плаще с капюшоном. Гражданин без определенного места жительства погреться зашел? На огонек?
На огонек.
Сильная ладонь в резиновой перчатке, легшая на тощий затылок юноши.
Резкий толчок сверху вниз.
Вынужденный кивок — под гнетом мощной руки — лицом в огнедышащий таз.
— Не на… !!!
Бу-л-ль…
Телефон 911. Из сводки происшествий:
«…Рэм Орбитмзн — 18лет, белый, холост, род занятий — безработный, прож. — без опред. м. жит. Обнаружен в заброшенном доме на снос у опрокинутой бочки с застывшей стекловидной массой. Травмы, несовместимые с жизнью, — выжжены оба глаза и язык, отрезаны гениталии. Доставлен патрульными полицейскими в госпиталь Св. Терезии. Жив…»
Жив?!
Н-ну… постольку поскольку. Разве это жизнь — без глаз, без языка, без гениталий!
Но дышит?!
Еле-еле…
Исправительный комплекс (тюрьма) Лортон, штат Вирджиния
Все свободные люди счастливы по-разному. Все лишенные свободы люди несчастны одинаково. Потому что лишены свободы.
То есть там, внутри, за колючей проволокой, ограждающей заключенных от законопослушного населения, имеются, допустим, собственные местечковые градации — авторитет, мужик, обиженный… мало ли! Но счастья это им не прибавляет, просто упорядочивает степень несчастья.
Казалось бы, парадокс — несчастны одинаково, а степеней все-таки несколько. Парадокс мнимый. Чтобы убедиться в его мнимости, достаточно очутиться за решеткой и на своей шкуре испытать, и задаться риторическим вопросом: «Есть в жизни счастье?», — и ответить, как на духу: «Нет в жизни счастья!» Пусть тебя выпускают на прогулку во дворик, где и тренажеры для накачки мышц, и мячики баскетбольные от гиподинамии, и орава сотоварищей в тюремных робах для незлобивых разговорчиков о том и о сем — а счастья нет как нет. И немногим ты отличаешься от бедолаги, которому даже в таких (см. выше) маленьких радостях отказано, — карцер-одиночка, четыре стены, привинченная койка, глухая дверь с одним изумрудным глазком.
Джордж Магулия — в карцере-одиночке. Неадекватен, сказано. Буйный, сказано. Серийный убийца, сказано.
К вам посетители, Джордж Магулия!
Локальные сектора перекрыть, встречным прижаться лицом к стене!
Молдер и Скалли идут по коридору!
— О чем ты собираешься его спросить, Молдер?
— Прежде всего я собираюсь посмотреть ему в глаза.
— А потом?
— Потом спросить.
— О чем?
— В зависимости от того, что увижу в его глазах.
— Ты видел сводку о ночных происшествиях? 911? Несчастный, доставленный в госпиталь святой Терезии…
— Да, Скалли, да.
— Соображения?
— Кто-то скопировал почерк нашего подопечного, чтобы отвести от него подозрения. Кто-то столь же безжалостный и кровожадный, сколь и Магулия. Что говорит в пользу версии о чечено-грузинских боевиках, которую ты вчера назвала бредом.
— Я и сегодня назову ее так же.
— Скалли, живой труп с повреждениями, аналогичными предыдущим, в госпитале святой Терезии налицо?
— Да.
— Подозреваемый Магу лия в ночь на происшествие находился в карцере-одиночке.
— Да.
— Вывод?
— Я бы не торопилась с выводами.
— Я не тороплюсь. Но дважды два — четыре.
— Посмотрим. Сейчас придем и посмотрим.
— Уже. Пришли… Открывайте, сержант, открывайте!
Лязг ключа, скрежет открываемой двери. Яркий, бьющий луч света — в темном : царстве карцера-одиночки.
— Уберите свет!!! Он режет мне глаза!!!
— Ма-алчать, заключенный! Встать! Смир-рно! К тебе пришли!.. Агент Молдер, агент Скалли, прошу…
— Уберите свет!!!
— Ма-алчать!
— Э-э, м-м, сержант. Закройте дверь, будьте добры. Нет, с другой стороны. Выйдите из камеры.
— Не положено. Агент Скалли, этот субъект опасен.
— Ничего-ничего. Со мной партнер Молдер, мы привыкли полагаться друг на друга. В случае чего вас позовут, сержант.
— Агент Молдер?
— Идите, сержант. Когда будет нужно, вас позовут.
— Под вашу ответственность. Личную ответственность.
— Само собой, сержант. Само собой. И дверь закройте, закройте.
— Не положено.
— Заприте и проследите, чтобы никто из посторонних нам не помешал.
— Из посторонних в камере — вы, сэр, и ваша… ваш партнер.
— Сержант! Выполнять!
— Если вы настаиваете на том, что агентам ФБР самое место в тюремном карцере, то…
— Сержант! Кругом!!!
— Есть, сэр!
Скрежет закрываемой двери. Лязг ключа.
— Джордж Магулия? Я — агент Молдер. Это — агент Скалли.
— Я не вижу. Я вас не вижу. Темно.
— Мы тоже не видим вас. Но вы сами попросили убрать свет.
— Не до такой же степени.
— Если я включу фонарик, это вас не обеспокоит?
— Сколько ватт?
— Точно не знаю. Не более десяти. Две пальчиковые батарейки.
— Не более десяти — потерплю. Вклю-найте.
— Так вот вы какой, Джордж Магулия…
— Нет! Не светите на меня! Светите в сторону! В стену!
— Так?
— Да. Пусть так.
— У вас болят глаза?
— У меня всё болит!
— Всё?
— Всё!
— Волосы болят?
— Болят!
— Вы лжете, Магулия. У вас нет волос. Вы обриты наголо.
— Начальник, ты тюремную крысу видишь? -Где?
— Здесь!
— Нет.
— И я не вижу. А она есть.
— Принято, Магулия. С логикой у вас в порядке. А с психикой?
— Что тебя не устраивает в моей психике, начальник? Что?! Что?!! Я нормален!!! Нормален!!!
— Успокойтесь, Магулия.
— Молчи, женщина!!! Мужчины разговаривают — ты молчи!!! Я спокоен!!! Я совершенно спокоен!!!
— Оно и видно, Магулия, оно и видно. Вы были так же спокойны, как сейчас, когда убивали ни в чем не повинных людей?
— Начальник, скажи ей, чтобы она молчала! А вот с тобой я говорить буду, я готов.
— Скалли, помолчи.
— Молдер, я не понима…
— Скалли, закрой рот! Ненадолго. Скалли?
— Так-то лучше. Ну, Магулия? Она молчит. Я тебя слушаю. Почему ты сказал, что вот со мной говорить будешь?
— Ты ведь Молдер, начальник? Фокс Молдер? Агент ФБР?
— Знаешь меня?
— В кино видел. Ты там, правда, моложе.
— Я не снимался в кино.
— Как не снимался, слушай! Я же видел! Еще в России — по видеомагнитофону! «Икс-файлы», да? Много серий! Ты — Молдер, она — Скалли.
— Я не снимался в кино. Она — тоже.
— Ва! Но я же видел! Ты всегда правильно думаешь, но все считают, что у тебя винтика в голове не хватает. А она тебе тоже никогда сначала не верит, но потом говорит, что тоже так думала с самого начала. Женщина, да!
— Молдер, пошли отсюда! Ш-шизик! У него глюки! Дай ему один автограф и два раза по морде — и пошли отсюда!
— Погоди, Скалли, погоди.
— Да не буду я годить! «Икс-файлы» для него кино, понимаешь!
— Начальник, ты мужчина или нет?! Она тебя что, не слушается?! Если бы у нас в Гори женщина без спросу рот открыла, я бы…
— …язык ей вырвал?! Да, Магулия? Да?! И глаза выколол? И гениталии отрезал? Да?!
— Начальник, зачем за слово ловишь? Разве я так сказал? Я так не сказал!
— Не сказал, но сделал. Да, Магулия? Семь раз, да?
— Почему — семь?
— А сколько?
— Начальник, зачем опять за слово ловишь? Ты сказал семь — значит, семь.
— Семь. Мужчин. Они, что, без спросу рот открыли? Но они ведь мужчины, не женщины. Магулия, интимный вопрос можно?
— Ты начальник, тебе все можно.
— Магулия, ты разницу между мужчиной и женщиной хорошо знаешь? Не путаешь?
— Не понял, начальник. Я по-английски немножко плохо понимаю. Разницу между кем?
— Короче, гм-гм… Магулия, ты… как ты относишься к «голубым»?
— К голубым кому?
— К гомосексуалистам, короче.
— Ва! Начальник! Это разве люди? Это не люди! Убивать их надо, чтобы не позорили звание мужчины!
— Божья заповедь гласит: не убий. МагуЛИЯ?
— Эщщи!
— Не веришь в бога, Магулия?
— Не верю богу, начальник. Он сам первый задницу показал и заставил человека на нее молиться!
— Полегче, Магулия, полегче.
— А что, не так, начальник?! Библию читал? Там что написано? Там написано: «И потом сказал он: лица моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть меня и остаться в живых. Я поставлю тебя и покрою тебя рукою моею, доколе не пройду. И когда сниму руку мою, ты увидишь меня сзади, а лицо мое не будет видимо». Понял, начальник?! В лицо Бога никто не видел, а на его задницу все молятся тысячу и тысячу лет и думают: вот он какой, лик божий! А потом удивляются, откуда столько много пидарасов взялось!
— И ты решил самолично сократить их количество хотя бы на семь?
— Начальник? Я… э-э… плохо по-английски. ..
— Молдер, не тяни пустышку. Я ведь тебе показывала их медицинские карты!
— Скалли, помолчи!
— Молдер, а я тебе повторяю…
— Молчи, женщина!!!
— Молодец, начальник! Мужчина!
— Я мужчина, Магулия, ты мужчина. Поговорим как мужчина с мужчиной. Ты убил этих семерых потому, что они все были гомосексуалистами?
— Кто?
— Те, кого ты убил.
— Почему семерых?
— А сколько?
— Э-э, начальник. Ты меня не путай опять. Сказал — семерых, значит — семерых. Вы сколько трупов нашли?
— Семь.
— Значит, семь.
— Семь гомосексуалистов, так?
— А они что, все пидарасы были?
— Ты меня спрашиваешь, Магулия? Это я тебя спрашиваю, Магулия!
— А я откуда знаю?! Я их не трахал!
— Да, ты всего-навсего их убил! За то, что они гомосексуалисты, так?!
— Ва! Если бы знал, что они пидарасы, убил бы!
— Момент! Что еще за «если бы»?!
— Но я же не убивал!
— Та-а-ак! Один, два, три, четыре, пять, шесть…
— Начальник, не убивал я!
— … семь, восемь, девять десять…
— Не я, начальник!!!
— …одиннадцать, двенадцать… Уф-ф… А кто? Кто?!
— Он! Вот он!!!
— Где?
— Там!
— Там? За стеной? Что ты пальцем в стену тычешь, Магулия? Где? В соседней камере? Кто там?
— Да позволит мне мой повелитель Молдер разомкнуть уста?
— Скалли, не выпендривайся! Говори.
— Можно, да?
— Скалли!
— Слушаю и повинуюсь, мой повелитель.
— Скалли И!
— Там, куда тычет этот… с позволения сказать, мужчина, за стеной не соседняя камера, а тюремный коридор, откуда мы сюда и попали. Лучше посвети на стену. Видишь?
— О! Ничего себе, образина! Кш-ш-шмар!.. Магулия! Это ты?!
— Это не я! Это Оно!
— Нарисовал ты?!
— Я.
— Зачем?
— Чтобы отогнать! Если Его нарисовать правильно, то есть похоже, — можно отогнать! Не всегда, не всякий раз! Но — можно!
— Ты нарисовал Его правильно? Как Брежнева? Тогда, в России?
— Что — Брежнев, эщщи! Брежнев тогда уже мертвый был! Чучело! А Оно — не чучело! Оно — живой. Вечно живой!
— И ты его нарисовал. Он у тебя на картине — как живой? Похож? Магулия!
— Не знаю! Я не знаю! Я ТАК вижу! Не знаю.
— Ты же талантливый художник, Магулия, не так ли?
— Я талант! Не я сказал! Оно!
— Оно сказало, что ты — талант?
— Оно не сказало! Оно выбрало! Оно не вселяется в ничтожеств!
— Почему?
— Когда большая идея попадает в маленькую голову, то может там вырасти только до размеров этой головы!