– Круто ты его! – Ник выбрался из-под обмякшего тела.
– Проверь: живой?
– Что придурку сделается? Были бы мозги…
– Свяжи его, пока не очнулся.
– Ага. А ты что, не могла его… Телепатически?
Сколько лет тренировалась: захват двигательных центров, блокировка сознания, расстройство координации движений… Вроде бы, до автоматизма наработала! А дошло до дела – поленом по башке. Проклятые блоки! Оказывается, ударить человека гораздо легче… Соцадаптация; нормы поведения, въевшиеся в плоть и кровь, в сознание и подсознание. Ведь могла же! Быстрее, проще, эффективнее…
Ладно, поленом тоже неплохо вышло.
– Что там у вас?
Шум разбудил ван Фрассена.
– Пленного взяли. Его Регина оглушила, – доложил честный Ник.
– Бабы услышали?
– Они спят.
– Точно?
Настала пора вмешаться Регине:
– Судя по картине деятельности мозга, да.
– Отлично. Вы целы?
– Целы.
– А он?
– Без сознания.
– Приведите его в чувство.
– Сейчас…
Ник копошился в сене – искал лучевик. Мамонты притихли, даже сопеть перестали. Регина склонилась над калекой. Тот лежал на боку; руки связаны за спиной Никовым шарфом. Девушка легонько похлопала пленника по щеке: давай, приходи в себя!
А вдруг он очнется – и заорет?
– Пап, не нужно его в чувство приводить.
– Почему?
– Мне так проще… Ждите, я быстро.
V
«Шелуха» слетела сразу.
Рыжий осенний холм – холка мамонта, встающего из-под земли. Серебристые оливы. Волны слегка побуревшей травы. Родина, укромный уголок, знакомый Регине с пяти лет. А что осень невпопад, так нам осень не помеха… На вершине холма – хутор. Нарыв, волдырь; чужеродное образование. Ощетинился частоколом, как дикобраз – иглами: не подходи! Регина криво усмехнулась в ответ: не надейся! Еще как подойду. И внутрь пустишь, никуда не денешься. Шелест родных олив ободрял. Сосны, кривые и приземистые, молчали, хмурились. На золоте склона – пятна грязного снега. Прошелестело в траве гибкое тело: захочешь, не увидишь. Издали долетел тоскливый вой волка.
Дубль-контур недо-энергета. Пассивизируем, обходим…
Флейта.
Регина поднесла инструмент к губам – и сразу, без перехода, оказалась по другую сторону частокола. Словно межзвездный корабль совершил РПТ-маневр. Ага, вот и друг-калека. Кутх, причудами ее психики облаченный в хитон из домотканого полотна, сидел посреди двора, верхом на свежеошкуренной колоде. Солнце золотило дерево, рыдающее янтарными слезками. Запах смолы и стружек. Еще – рыбы. При чем тут рыба? Ага, ясно. Во сне калека латал рыбацкую сеть. Веки смежены, на губах – детская, невинная улыбка. Регина обошла вокруг сновидца, примерилась.
Поймала волчий вой и вплела его в свою мелодию.
Локальная анестезия. Гипоталамус.
Торможение развивается нормально.
Медленная фаза. А нужна – быстрая…
Порыв ветра обдал могильным холодом – словно сама Смерть на черных крыльях пронеслась над двором, задев людей краем плаща. Калека, не просыпаясь, зябко передернул плечами. Стена избы за его спиной сделалась прозрачной, как родниковая вода. Внутри разворачивалось знакомое действо: призраки гостей пытались объясниться с призраками хозяек. Движения замедлены, контуры смазаны. Казалось, дело происходит в подводном царстве, где одни рыбы – опять рыбы?! – договариваются с другими.
Звуков не было; их с успехом заменяли жесты.
«Есть, спать.»
«Хорошо. Есть. Спать.»
Бабищи переглядываются. В руках одной возникает кринка. Не таясь, кутха доливает в нее зелья из костяного кувшинчика; протягивает гостям. Те берут, благодарят: пьют. Снова благодарят, низко кланяясь. Блестят влажные губы. Блестят влажные глаза.
Бабищи важно кивают: свершилось.
Регина помнила: в действительности всё было иначе. Никакого кувшинчика, никакого ритуала. Просто реальность недавнего прошлого смешалась в мозгу калеки с символом, архетипом здешнего гостеприимства, проверенного веками. Девушка вернула образ, уплывающий в забытье, вместе с собой-воспоминанием отпила глоток зелья, смакуя ощущения… Накатила тоска, обреченность, осознание совершенной впопыхах ошибки. Пришельцев неверно поняли. Есть, спать – так, как ларгитасцы это показали – значит, остаться здесь. Насовсем. Беглецы попросили убежища – хозяйки их приняли.
На своих условиях.
…активизируем «голубое пятно»…
Действо скачком переместилось во двор. Бабы укладывали мертвых – спящих?! – мужчин на снег. Восковая бледность лиц, глаза закрыты. Не разобрать: дышат, нет? Отец уже без куртки – сняли, одарив взамен драным кожушком. Обворовать Ника не успели – куда спешить? А кутхи-то приоделись! Новенькие кацавейки мехом внутрь. Ожерелья из клыков и когтей. Шрамы на лицах бабищ густо выкрашены синькой и кармином. В руках – деревянные, тяжелые даже на вид колотушки. Две жилистые руки взлетают ввысь, и колотушки, на миг задержавшись в поднебесье, падают на колени ларгитасцев. Еще раз! еще… Хруст раздробленных костей. Капитан дергается, Ник выгибается дугой; оба хрипят.
Значит – живы…
Наплывом, давней памятью, «вторым планом», как в арт-трансе – бабищи склоняются над беспамятным калекой. Тот еще молод: мягкая поросль бороды едва закудрявила щеки. Ноги его сильные, здоровые, такими лес на бегу мерить – но это ненадолго. Взлетают в небо колотушки, падают… А вот уже наплыв схлынул, уступив место представлениям о завтрашнем дне. Хозяйки волокут за ограду труп калеки – состарившегося, обглоданного временем и лишениями. По двору бодро шкандыбают на костылях отец и Ник. Радость на лицах, довольные ухмылки – спасены, обогреты, приняты в дом…
Теперь не сбегут, отъевшись.
Возврат. Ретикулярная формация.
Верхнее двухолмие среднего мозга.
Коррекция дельта-ритма…
…поет флейта. Волком воет. Требует: еще!
В темных сенях при свете плошки калека доливал в кринку зелье. Больше, больше! Чтоб наверняка. Чтоб заснули вражины, как того хотят хозяйки – и не проснулись, как того хочет он. На стене качалась черная тень – злорадствовала, рвалась заглянуть через плечо. Мы еще поживем! Извести меня решили? Теплое место занять? Не выйдет!
Сами к червям отправитесь.
Трудятся бабищи. Волокут за ограду мертвецов. Колода посреди двора, на колоде – счастливый калека. Чинит дряхлую сеть. Работа спорится, жизнь удалась. Несколько лет – целая вечность – моя. Мы не только сети латать можем! Мы – ого-го… Неподалеку скачут девчонки: по холоду в чем мать родила. Хихикают, стреляют глазами в сторону калеки. Растут, вытягиваются, как молодые деревца. Наливаются яблоки грудей, округляются бедра. Они всё ближе, сейчас на них накинут сеть – ловись, рыбка…
Темнота.
VI
– То-то я думаю: почему у меня нога не болит? – философски заметил ван Фрассен. – И вторая ничего не чувствует. Как отрезали.
– Почему?
«Какое отношение имеют папины ноги к этому кошмару?!»
– Мазь. Анестезия. Бабы-то умницы! Решили пациента к операции подготовить. Вот обе ноги и натерли: и больную, и здоровую. Не пожалели снадобья…
– Пап, у тебя жар? Какая операция?
– Сложный перелом нижних конечностей. В полевых условиях. Чтоб труженики-осеменители в лес не удрали. Ник молодой, ему одного дурмана за глаза хватит. А я в годах, со мной перестраховаться надо…
И добавил непонятно:
– Ограничения, значит. Залог счастья…
– Откуда ты знаешь?
– Ты же нам всё показала, Ри.
– Ну да! – поддержал капитана Ник. – Я тоже всё видел. Как в арт-трансе.
«Не ходи в режиссеры, – всплыли в памяти слова язвы-Монтелье. – Не будь дурой!» Похоже, сказалась натура телепакта – раскручивая ассоциативные цепочки кутха, Регина машинально «включила трансляцию» на полную катушку.
– Пап, Ник… извините, что я без спросу…
– Всё нормально, Ри. Главное – мы знаем, чего от них ждать. А они в отношении нас сильно заблуждаются. С хутора нам не уйти: я – не ходок. Значит, как бабы явятся – захватываем власть в населенном пункте. Сколько человек ты можешь удержать под контролем? Я имею в виду, под полным контролем. Чтоб без сюрпризов.
Секунду Регина колебалась, размышляя.
– Одного – без проблем. Двоих – на пределе. И недолго.
– Мало! Проклятье, как меня не вовремя зацепило…
– Ну, троих. Но тогда сама могу отключиться.
Она не стала говорить отцу, что и троих, и двоих «клиентов» она совершенно не гарантирует. Вон, калеку – поленом отоварила… Иди знай, как дело сложится! Будь ты хоть трижды телепат, а в критической ситуации возьмешь, и кинешься кулаками размахивать…
– Погоди! – влез Ник. – Ты в детском саду всю нашу группу держала!
Регина вздохнула. Меньше всего она любила вспоминать тот давний случай. «Космическая свадьба» почти стерлась из памяти. А может, Гюйс перестарался, купируя стресс. Но мужчины ждали ответа.
Она не стала говорить отцу, что и троих, и двоих «клиентов» она совершенно не гарантирует. Вон, калеку – поленом отоварила… Иди знай, как дело сложится! Будь ты хоть трижды телепат, а в критической ситуации возьмешь, и кинешься кулаками размахивать…
– Погоди! – влез Ник. – Ты в детском саду всю нашу группу держала!
Регина вздохнула. Меньше всего она любила вспоминать тот давний случай. «Космическая свадьба» почти стерлась из памяти. А может, Гюйс перестарался, купируя стресс. Но мужчины ждали ответа.
– Это была инициация. Пиковый всплеск. Потенциальный максимум, которого мне никогда не достичь. Извини, что разочаровала тебя…
– А если всё-таки?.. резервы организма в состоянии аффекта…
– Нет. Никаких резервов. На чудо рассчитывать не стоит.
– Значит, – подвел итог капитан, – телепатию держим про запас. А воюем по старинке. Николас, присыпь кутха сеном, чтоб сразу не заметили. Ри, следи за обстановкой. Как пойдут в хлев – сообщишь. Когда войдут – не суйтесь. Это приказ.
Он забрал у молодого человека «Шанс» и перевел регулятор разряда на полную мощность. Папа их убьет, поняла Регина с холодной, бесчувственной ясностью. Баб – убьет точно. Если понадобится – убьет всех на хуторе. Молодуху, калеку, девчонок. Для него хуторяне – враги. Противник, которого необходимо уничтожить. Мы – свои. Они – враги. Мы должны жить. Они – не должны. В простоте расклада, словно яд в питье, крылась обжигающая правда: если что, я – тоже…
Нет, чуда не произошло.
Но разница между Кутхой и Ларгитасом исчезла, как не бывало.
– Ри, в случае чего… На захват сил не трать. Николас, вот нож. Всем всё ясно?
– Так точно, господин капитан-командор!
– Да, папа.
– Спать больше не придется. Захватим хутор, решим, как быть дальше…
Не в силах справиться с возбуждением, Регина сунулась проверить – спят ли бабищи? – и тихо охнула, зажав рот ладонью. Целая россыпь «светляков» подтягивалась к хутору со стороны Непая, откуда пришли они сами! Мигом позже нужда в ментальном сканировании отпала – в хлев донесся шум моторов.
– Сколько? – капитан не тратил времени на лишние разговоры.
– Полсотни… Или больше.
Всхрапнула, заворочалась в стойле мамонтиха – моторы беспокоили ее.
– Знаешь, Ри, – вдруг сказал ван Фрассен. – Я никогда не называл тебя принцессой…
Регина задохнулась, когда ей в мозг вонзилась стрела, пронизавшая насквозь все блоки. Фрагмент памяти отца, выхлестнувшись наружу, бил без промаха. Вот: бравый корвет-капитан, молодой и порывистый призрак былых времен, наплевав на честь мундира, срывает с головы фуражку, взмахивает ею, как птица – крылом, вопит на дикарский манер и на третьей космической скорости несется от ворот интерната «Лебедь» к дочери, уверенной, что мир принадлежит ей, и ничего еще не знающей о храмах Святого Выбора и хуторах близ Непая…
– Отцы часто зовут своих дочек принцессами, а я – нет. Мне казалось, принцесса – это маленькая дрянь. Балованная, манерная плакса. Не знаю, почему так. Ты – не принцесса. Ты – Регина. Королева. И не только из-за имени. Королева – это достоинство. Сила. Королевы не плачут…
– Папа…
– Не принцесса, нет. Королева. Помни это…
За стеной раздались голоса: грубые, хриплые с мороза. Взвизгнул снег под армейскими ботинками. В щели вонзились желтые, слепящие спицы фонаря. В их свете блеснул лучевик в руке капитан-командора ван Фрассена. «Папа решил отстреливаться до последнего?» – подумала Регина. И ужаснулась правде, скрывающейся за этой героической глупостью, как приговор врача прячется за обтекаемыми, дающими надежду, лживыми утешениями пациента.
Она уже видела этот приговор – в консульстве.
– Моя жена лежит в лазарете, – советник Ромм достал серебряный портсигар, закурил, выпустив сизый клуб дыма. – Пневмония. Она не транспортабельна. Свое оружие я отдал Витману. Ему оно нужнее. Мне оставили пистолет. Местное барахло, дрянь. С другой стороны, много ли нам с Луизой надо? Я знаю приказ. И исполню свой долг. Если меня кто-то слышит, прощайте. Конец связи.
…не дам! Не позволю!
Клещом она вцепилась в двигательные центры отца: не отодрать. Обездвижить, парализовать – доли секунды, простое, до мелочей отработанное воздействие. «Это же папа! – вопила вся ее суть, протестуя. – Его нельзя – силой… нельзя – принуждать…»
Можно! Нужно!
– Пусти… сейчас же!.. это мой долг…
Не пущу!
«Так – хуже, чем ножом! Это же папа…»
«Да! И он еще жив только потому…»
Ей казалось, что она – жалкая амеба – удерживает планету от схождения с орбиты. Запреты, въевшиеся в подсознание, любовь к самому родному в мире человеку, необходимость насилия над ним – рассудок рвался на части, не в силах примирить непримиримое. В глазах темнело, немели кончики пальцев, но королева держала руку полководца, висящего над пропастью долга.
Лучевик сдвинулся на микрон ближе к виску.
Нет!
Скрипнула дверь. Фонарь рубанул наотмашь, как меч. В дверях теснились трое. Все – с оружием. «Ты готов был убивать ради меня, папа? Я убью ради тебя. Чужими руками. На одного меня точно хватит. Тот, что стоит впереди, сейчас начнет стрелять. Он, наверное, очень удивится, когда выяснит, в кого стреляет…» Луч фонаря убрался в сторону, высветив капитан-командора с «Шансом» в закостеневшей руке.
– Вы есть господин советник Ларгитас? Сержант Нунук, комендантский рота Непай!
Не зная, что чудом избежал необходимости расстреливать своих, сержант вытянулся «по струнке» и отдал честь. На унилингве он говорил с чудовищным акцентом.
– Прорываемся из окружений. Идем к Чирим. Вы есть ранен? У нас доктор, транспорт. Ехай с нами Чирим, господин советник…
VII
Кофе – чашечка летней ночи. Взбитый желток – капелька утреннего солнца. Яичный ликер – аромат рая. Сделай глоточек, зажмурься, чувствуя себя котенком, угревшимся в ворохе белья; прислушайся к счастью – оно свернулось клубком, тихонько дышит, щекоча сердце…
«…возьми из „доставки“ чашку кофе и принеси мне в постель…»
«Здесь нет панели заказа…»
«Глушь. Дичь. Катастрофа.»
«А чего ты ждала?»
Берег Земляничного озера. Кафе «Янтарь»: столики укрыты в бархатной, ликующей зелени. На другом берегу, виден невооруженным глазом – интернат «Лебедь». Дом в большей степени, чем любое другое место в Ойкумене. Десять минут лету на юго-восток – мамин университет. Кафедры, лекции, сессия. Пятнадцать минут лету на север – папина академия. Капитаны-адмиралы; тактика-стратегия. Великий Космос, о таком можно только мечтать…
– Я вам сочувствую, милочка, – советница Зоммерфельд осторожно, чтобы не смазать тушь, промокнула глаза платочком. – От всей души. То, что вы пережили… Это чудовищно. Варварство, ужас кромешный. Я говорила вам, что мы показывали Никушу психиатру?
Регина кивнула. Советница говорила об этом, и не раз. За час, который они провели в «Янтаре», Гертруда Зоммерфельд через слово поминала Никушу, и через два – их совместный поход к психиатру. Тем не менее, каким-то странным образом ей удалось вытащить из Регины все подробности Непайской эпопеи. Она располагала к откровенности, эта женщина – пухленькая, уютная, поминутно всплескивающая руками. Даже восьмидневное сидение в Чириме, папин госпиталь, скандал с выжившим консулом, когда тот явился проведать «героического капитан-командора, с кем мы бились бок-о-бок» и схлопотал по морде – всё, до мельчайших фактиков, о которых Регина, казалось, забыла или хотела забыть.
«Наверное, – Регина вздохнула украдкой, – я очень хотела поделиться с кем-то. Не по коммуникатору, а лицом к лицу, сидя за кофе. Мама о Кутхе и слышать не хочет. Линда далеко, к ней не очень-то слетаешь. Учитель Гюйс? Он бы выслушал. Нет, Гюйс исключается. Вот Ник решился, сходил к психиатру. Нет, иначе: Ника показали психиатру…»
– Вы – сильная девушка, – съев пастилку, советница вытерла губы салфеткой. – Я иногда завидую вашим родителям. И не смейте возражать! Ван Фрассены достойны самой доброй, самой белой зависти. Это подарок судьбы – сильный ребенок. Никуша у нас другой, он слабенький. Хрупкий. Не знаю, как он реабилитируется после шока. Психиатр утверждает, что всё в порядке, но я ему не верю. Я говорила вам, что психиатром мы не ограничились?
– В каком смысле?
– Муж настоял, чтобы мы сводили Никушу на консультацию к пси-хирургу. Маркиз Трессау – чудесный специалист. Он наблюдает Никушу с детства. Впрочем, милочка, вам это отлично известно…
Намек был ясен: «Вы, милочка, и есть первопричина походов Никуши к „мозгоправам“. И не отпирайтесь! Что? Не отпираетесь? Жаль, жаль – мы бы могли замечательно повздорить по этому вопросу…»
– Маркиз утверждает, что в удалении ужасных воспоминаний нет необходимости. Напротив, это повредит Никуше. Дорогая моя, вы всё-таки специалист! Как вы считаете, маркиз прав?