Тут меня окликнул Рольф. Вернувшись, я увидел, что он снял один из подвешенных мешков и обнаружил там черствый хлеб и похожие на капли кусочки копченого мяса, имевшего темный красновато-лиловый цвет. Мы сильно проголодались и, пока пони пили из ручья, уселись рядом на камни и принялись за еду. Мясо, хоть и жестковатое, оказалось прекрасным на вкус, и, лишь откусив два, если не три раза, я понял, что эти кусочки – каждый по размеру едва ли больше сливы – не что иное, как грудки каких-то мелких птичек. Рольф не знал их названия: он сказал только, что они водятся на морском берегу. Это, как и рыбацкая сеть, оказалось еще одной загадкой Ингвара.
Хозяин хижины объявился гораздо позже, когда солнце уже собиралось опуститься за близкие горы. Рольф первым заметил вдали фигурку человека, спускавшегося по горному склону с небольшим мешком в руке. Когда же Ингвар дошел до ровного места и направился к нам, меня охватило жутковатое ощущение того, что я вот-вот встречусь с кем-то, кого уже знал раньше. Чувство это очень походило на то, что я испытал в тот миг, когда понял значение своего сна, в котором участвовали Вало и два волка. Но на сей раз я увидел живого двойника знакомого мне человека: Вульфард, отец Вало, живой и невредимый, будто явился сюда со дна ловчей ямы для тура. Он и птицелов были очень схожи между собой и ростом, и телосложением, и повадками. Оба были крепкими и жилистыми, двигались одинаковым легким и быстрым шагом и держались одинаково прямо. Может быть, Ингвар был чуть посмуглее лицом, с которого не сходило то же самое настороженное лисье выражение, какое я привык видеть у Вульфарда. Я поймал себя на том, что ищу взглядом шапку с пером вроде той, какую всегда носил погибший егерь, но Ингвар был простоволос. И лишь когда птицелов оказался совсем рядом, я разглядел, что глаза Ингвара темно-карие, тогда как у Вульфарда они были светло-карими с желтизной. Да и скулы охотника за птицами на таком же плоском, как у егеря, лице были пошире. Припомнив разговор с Редвальдом – мы шли тогда через толпу на рыночной площади Каупанга, – я понял, что эти черты свидетельствуют о том, что кто-то из родителей Ингвара принадлежал к племени финнов.
– Милости прошу, – произнес он ясным звучным голосом. Убедившись, что его речь можно будет понять без труда, я испытал немалое облегчение.
– Горм предложил нам прийти сюда и отыскать тебя. Он удивляется, что тебя нет на торгу в Каупанге, – сказал я.
– Я приду в Каупанг, как только буду готов, – ответил охотник.
– Позволю себе спросить, когда это случится? – уточнил я вежливо.
– Может быть, уже на этой неделе. – Мешок, который ловец птиц держал в руке, слабо трепыхался: в нем было что-то живое. – Я умоюсь, мы поедим, а потом будем разговаривать. – С этими словами он отвернулся от нас и направился к сараю, в котором, как я видел, он держал пойманного орла.
Вскоре после начала сумерек Ингвар вытащил из хижины котел с треногой, развел под ним огонь и подогрел жаркое. Он добавил в котел несколько луковиц, хранившихся в одном из мешков, какие-то травы и еще с дюжину копченых грудок неизвестных мне птиц.
– Рольф сказал мне, что это мясо какой-то морской птицы, – заговорил я с ним. Приготовленное на огне мясо оказалось еще сочнее, чем в холодном виде.
– Не знаю, как они называются на вашем языке. Мы называем их лунди, – рассказал хозяин хижины. – В полете они машут крыльями в точности как летучие мыши, а летом клювы у них окрашены разноцветными полосками вроде радуги.
Интонациями он очень напоминал Охтера, когда тот хвалил свой любимый китовый жир. Я попытался сообразить, не видел ли я подходящей под его описание необычной птицы в бестиарии Карла, но так и не смог припомнить ничего подобного.
Ингвар наклонился вперед и помешал жаркое палкой:
– Когда они сидят на гнездах, я отправляюсь на берег и ловлю их сетью на скалах. Их мясо очень питательно, хорошо сохраняется и немного весит. В общем, для моей жизни в горах подходит как нельзя лучше.
– Ты для этого носишь с собой сеть? – продолжил я расспросы.
– Эта сеть нужна для многих разных дел, – кивнул охотник.
– Горм сказал, что ты можешь добыть ему белых кречетов.
Птицелов, сохраняя полную серьезность, всмотрелся в мое лицо:
– Это из-за них ты отправился искать меня в горах?
– Я приехал в эти края, надеясь купить белых кречетов.
– В таком случае, если духи будут благосклонны к нам, твое желание может исполниться.
Я сразу забыл об усталости:
– Завтра ты поймаешь белого кречета?
– Если духи будут благосклонны, – повторил Ингвар.
– Можно мне пойти с тобой и посмотреть, как ты это делаешь? – попросил я.
Ловчий долго обдумывал мое пожелание.
– До тебя еще никто не взял на себя труд отыскать меня в этих горах, – заговорил он наконец. – Если ты пообещаешь мне вести себя тихо и спокойно, чтобы не вспугнуть нашу добычу, то я возьму тебя с собою.
Вульфард на его месте сказал бы примерно то же самое.
Затем птицелов охладил мой восторг, добавив:
– А то, что ты сейдрманн, нам нисколько не помешает.
– Что значит – сейдрманн? – не понял я его.
– У тебя глаза разных цветов. Это знак человека, который связан с потусторонним миром.
* * *Мы с Ингваром покинули долину еще затемно, оставив Рольфа присматривать за лошадьми. Птицелов настоял на очень раннем выходе, объяснив, что нам нужно попасть на место до того, как кречеты начнут охоту. Он нес с собой тот же самый мешочек, с которым вчера спустился с горы, и его содержимое снова копошилось, трепыхалось и жило какой-то собственной жизнью. Подъем из долины оказался трудным, и мне было стыдно, что Ингвару пришлось несколько раз останавливаться и поджидать меня. В конце концов, уже когда совсем рассвело, мы выбрались на расположенный на плече горы карниз шагов в пятнадцать шириной. По словам Ингвара, это было самое подходящее место для ловли кречетов. Совсем запыхавшись, с подкашивавшимися от усталости ногами, я стоял, глубоко вдыхал чистый прохладный воздух и всматривался в голубовато-серое марево, затягивавшее далекий горизонт. День обещал быть теплым и безветренным. Подо мной были гряды высоких и низких, крутых и пологих гор – они уходили вдаль, туда, где за пределами видимости лежал Каупанг со своим торгом. Сам не знаю почему, я вдруг преисполнился уверенности в том, что нам удастся раздобыть нескольких белых животных для того дара, который король намеревался отправить халифу далекого Багдада.
Я повернулся, чтобы заговорить с Ингваром, но он исчез. Я обнаружил, что стою на этом выступе в полном одиночестве. На мгновение я почувствовал чуть ли не панику: в памяти всплыли слышанные в детстве сказки о людях, умевших растворяться в воздухе. Но тут я увидел мешок моего спутника. Он лежал, слабо трепыхаясь, на земле возле скальной стены.
Впрочем, Ингвар появился очень скоро, так же неожиданно, как исчез. Он выскочил, пригнувшись, из узкой расщелины в стене. Вход в нее находился в столь густой тени, что с моего места я не мог его разглядеть. Охотник держал в руках несколько длинных и тонких гибких прутьев, моток прочного шнура, клубок тонкой бечевки и – что меня особенно заинтересовало – длинный кусок мелкоячеистой рыболовной сети.
Он жестом велел мне помочь ему убрать каменную крошку и песок с того места, где я стоял. Мы быстро покончили с этим, и птицелов вколотил в трещины каменистой почвы, на расстоянии в шесть футов один от другого, два колышка. Срастив между собой два прута – так, что получилось что-то вроде очень длинного удилища, – он прикрепил их к краю сети. Затем Ингвар согнул «удочку» дугой и привязал ее концы к вбитым в землю колышкам. А после этого он, наконец, закрепил свободный край сети, положив на нее тяжелые камни. Я с запозданием сообразил, что он мастерил ловушку, и даже вспомнил ее название – лучок. Деревянный полуобруч должен был спокойно лежать на земле, пока он не дернет за веревку. Тогда сеть взовьется вверх и вперед и накроет то, что окажется в пределах полукруга.
На земле же, там, куда должен был упасть этот самый полукруг, Ингвар положил два камня – один величиной с кулак, а второй побольше и потяжелее. Потом он развязал горловину своего мешка, достал оттуда живого голубя и, как тот ни бился и ни вырывался, привязал его бечевкой за ногу к тому камню, что побольше: так, чтобы птица могла вспархивать, но не освободилась и не улетела. Я сообразил, что голубь будет приманкой, точно так же, как для тура должны были послужить приманкой свежие листья, которые Вульфард положил на середину хрупкой крыши ловчей ямы. Но Ингвар сумел удивить меня. Снова запустив руку в мешок, он пошарил там и вытащил еще одну птицу, поменьше, величиной с дрозда, жемчужно-серую, с черной полосой на головке. Ее он привязал к меньшему камню и тоже поместил в середину ловушки.
– Зачем тебе две приманки? – спросил я шепотом.
– Кречет бьет так быстро, что может унести свою добычу, прежде чем ловушка захлопнется. Маленькая птичка предупредит нас, когда сокол появится поблизости, – объяснил ловчий.
– Она вроде дозорного?
Охотник кивнул:
– Эта птица очень осторожна, не то что глупый голубь. Мы называем ее крикуном. При виде сокола в небе она начинает пищать, трепыхаться, вспархивать и пытается удрать с открытого места. Ну а я, увидев это, узнаю, что надо быть настороже.
– А не может сокол ударить этого маленького крикуна, как ты его назвал?
Птицелов посмотрел на меня с сожалением, как на недоумка:
– Ты сам кого выбрал бы, если б перед тобой были эта пигалица и рядом с нею вкусный жирный голубь?
Взяв горсть зерна, он насыпал его на землю перед птицами-приманками и, по-прежнему жестами, приказал мне спрятаться вместе с ним в ту же расщелину. Пятясь, он разматывал по земле два шнурка: один, потолще, был привязан к обручу и должен был захлопнуть ловушку, а второй – совсем тонкая бечевка – к свободной ноге голубя.
Ширина расщелины только-только позволяла нам устроиться в ней бок о бок. Мы были невидимы, откуда ни смотри, а сами наблюдали за привязанными птицами. Я сразу вспомнил Вульфарда и мое бдение в лесу, когда мы поджидали тура. Только сейчас я смотрел не на лесную поляну, окаймленную могучими дубами, а на плоскую пыльную площадку, посреди которой две птицы преспокойно подбирали зерна.
Ингвар не отрывал взгляда от живых приманок. Шнур от обода ловушки он в два оборота намотал на правую ладонь, а бечевку держал, не выпуская, в пальцах левой руки.
Сейчас этот человек походил на рыбака, готового в любое мгновение дернуть за лесу и вонзить крючок в челюсть щуки.
– Я уже два месяца смотрю за гнездом кречетов поблизости, – заговорил он вполголоса. – Птицы из года в год селятся в одном и том же гнезде. У этой пары часто бывают белые птенцы. Но в этом году птенцы вылупились позже обычного. Потому-то я и припозднился с появлением на каупангском торгу. Нужно было дождаться, пока птенцы подрастут и смогут кормиться сами.
– Значит, ты оставил родителей этих птенцов на будущее?
– Точно! Если бы я слишком рано поймал кого-нибудь из родителей, молодняк неминуемо погиб бы, а я остался бы без будущего заработка.
– А что, если на приманку кинется орел, а не кречет?
– Значит, духи против меня. За кречета, особенно белого, дают цену куда больше, чем за орла. Раза в три больше.
– Но почему же так много платят за кречета, если орел намного крупнее и на вид величавее?
– А ты когда-нибудь видел кречета на охоте?
Я покачал головой.
– Во всем мире ничего прекраснее не увидишь, – улыбнулся мой собеседник. – Он плывет невысоко над землей, пока не вспугнет добычу. А потом бросается вдогонку. Нет птицы быстрее кречета. Он может всячески поворачивать и переворачиваться, бить добычу хоть сверху, хоть снизу и сбрасывать ее с небес на землю. По сравнению с ним орел – все равно что деревенский увалень.
Сидеть нам пришлось на холодных острых камнях, и моя спина, и без того измученная за время поездки, вскоре разболелась. Я боялся, что ее вот-вот совсем прихватит, и больше всего мне хотелось встать и потянуться.
Внезапно серенькая пичужка перестала клевать и припала к земле, а потом замахала крылышками, панически зачирикала и попыталась взлететь. Голубь при этом продолжал спокойно подбирать зерна.
У меня перехватило дух от нетерпения. Сквозь возбужденное чириканье птички-крикуна до меня донесся другой птичий крик – резкое «крии-крии-крии», отчетливо разнесшееся в неподвижном горном воздухе.
Ингвар напрягся.
– Сокол кружит над головой. Не шевелись! – прошипел он.
Левой рукой охотник слегка поддернул тонкую бечевку.
Голубь негодующе забил крыльями и подлетел на несколько дюймов над землей. Птицелов выждал совсем немного – мое сердце успело стукнуть всего дважды – и дернул еще раз. Голубь снова вспорхнул, привлекая к себе внимание.
Последовала короткая пауза – я едва успел медленно и беззвучно вдохнуть, – и затем, обдав нас ощутимым порывом ветра, с неба быстро, как молния, сорвалась белая тень. В воздух взлетели голубиные перья. Явственно прозвучал чавкающий звук, с которым сокол ударил свою жертву и вонзил когти ей в спину. А потом хищник – это оказался белый кречет – уселся, сгорбившись, над добычей и с кровожадностью убийцы рванул загнутым клювом шею голубя, от чего голова приманки отлетела в сторону. Все это произошло поистине в мгновение ока, и тут Ингвар плавно и уверенно потянул за веревку, полукруглая ловчая сеть упала, и кречет оказался в ловушке.
Птицелов удовлетворенно перевел дух и вскочил.
– Нужно забрать сокола, пока он не поранился, – сказал он. Пленник отчаянно бился под сетью, тщетно пытаясь вырваться на свободу.
Я тоже попытался встать, но ноги меня не слушались. Взмахнув рукой, чтобы помочь себе, я, в неуклюжести своей, ухватил Ингвара за край дублета и дернул так, что он, уже выскакивая из укрытия, потерял равновесие, повалился на меня и от души обругал, опасаясь лишиться своей добычи. И как раз в эти мгновения воздух снова зашумел и сорвавшийся невесть откуда еще один хищник с силой ударил в провисшую сеть. Это был еще один кречет – белый, как и первый.
Безудержная атака второй птицы оказалась пагубной для нее. Она сквозь сеть вонзила когти в трупик голубя, и они тут же запутались в мелких ячейках. Второй сокол тоже превратился в воплощение ярости и отчаянно забился, пытаясь освободиться.
Ингвар мгновенно восстановил равновесие. Сдирая на ходу дублет, он выскочил из укрытия, подбежал ко второй птице и накрыл ее с головой своей одеждой.
– Быстрее! – крикнул он. – В пещере лежит вторая сеть!
Я метнулся назад, отыскал сетку, подал ее охотнику, и мы вдвоем бережно запеленали разъяренного кречета.
Птицелов действовал со спокойной уверенностью опытного человека, не теряя ни мгновения. Он ловко выпутал когти второго сокола из сети и подал мне завернутую птицу, яростно глядевшую на меня темно-коричневыми глазами, обведенными ободками желтой кожи. Я прижал все еще сопротивлявшуюся птицу к груди, твердо решив не позволить ей ускользнуть. Ингвар тем временем извлек из кармана длинный кусок ткани и осторожно приподнял край ловушки. Просунув под сеть руку, он с привычной ловкостью набросил тряпку на первую птицу, накрыв сначала машущие крылья, а потом и голову. Сразу после этого сокол начал успокаиваться.
Спеленав сокола, Ингвар выпрямился и повернулся ко мне:
– Давай сюда твою птицу – нужно поскорее их запечатать.
Мы поспешили обратно в пещеру, где охотник сразу же извлек откуда-то тонкую иглу с нитью и с превеликой осторожностью – хотя у меня все равно внутри все сжалось – прошил нитками одно за другим веки кречетов, а потом связал стежки между собой.
– Вреда им от этого не будет, – сказал он, заметив мой испуг. – С запечатанными глазами они не навредят себе.
Это была чистая правда. Как только охотник зашил соколам веки, обе птицы перестали биться и, когда мы опустили их на пол, замерли в неподвижности.
Завершив свое дело, Ингвар явно успокоился.
– Уже двадцать лет ловлю птиц, но такого со мной еще не бывало, – признался он.
– Поймать двух птиц сразу?
– Второй сокол, похоже, решил украсть мертвого голубя – такое я видел впервые.
– Это те самые птицы, которых ты надеялся поймать? – поинтересовался я.
– Один из них – самец из той самой пары, за которой я следил.
– А второй?
– Будь это самка из той же пары, мне пришлось бы отпустить ее, чтобы она могла выкармливать птенцов.
– Ты, значит, эту птицу не узнал?
– Нет, я никогда прежде ее не видел. Это самка, но другая. Наверное, она была здесь пролетом и наткнулась на нас. Даже и не знаю, как объяснить… – Последние слова ловчий произнес растерянно, чуть слышно и вдруг, посмотрев мне в глаза, добавил: – Разве что, может, духи смилостивились.
Я понял, что он имел в виду: что я использовал свое могущество сейдрманна, чтобы призвать вторую птицу откуда-то издалека.
Выражение лица Ингвара вызвало у меня тревогу. Возникло неприятное чувство, что путешествие в Каупанг разворачивается как-то само по себе – помимо моей воли.
* * *Тем вечером у себя в хижине Ингвар свернул головы всем своим голубям, оставив только трех. Им предстояло в скором будущем пойти на корм нашим пленным хищникам. А маленького крикуна охотник отпустил.
– Он хорошо послужил мне, – сказал птицелов, когда мы провожали взглядами птичку, перепархивавшую среди валунов. – На будущий год поймаю другого.
Рольфу велели ощипать убитых голубей к ужину, и пока он был занят этим делом, мы с Ингваром сидели у костра, подкладывая в него сухие дрова из поленницы, чтобы приготовить уголья для жарки.