Теперь я, наконец, сообразил, почему лодочники отговорили нас от ночевки на берегу. Я предполагал вчера, что они страшатся какой-то опасности из леса, – но на деле она пришла с реки.
Теперь течение не уступило бы скоростью галопирующей лошади. Лодочники стояли на носу и корме нашей лодки и зорко глядели вперед и по сторонам, высматривая плавающие обломки и буруны, предупреждающие о мелях. Кто-нибудь из них то и дело совершал два-три мощных гребка длинным веслом, меняя курс лодки. Но, невзирая на все их усилия, мы сплошь и рядом натыкались на внушительные бревна. Дерево, корни которого подмыло водой, рухнуло совсем рядом с лодкой, едва не зацепив нас. Вода хлестнула через борт, и мы с Аврамом принялись поспешно вычерпывать ее тем, что было под рукой. Поднимая голову от этого занятия, я каждый раз видел новый участок берега, не похожий на тот, мимо которого мы только что проплывали. По моей прикидке, за первые полчаса мы проплыли едва ли не больше, чем за весь вчерашний день.
Наших товарищей и лодки, в которых они плыли, я не видел до тех пор, пока мы не выплыли на прямой участок реки длиной примерно в четверть мили. К счастью, все лодки и их живой груз остались в целости и сохранности.
С каждой милей река делалась все шире, но буйство воды при этом не слабело. На невидимых мелях нашу лодку качало и подбрасывало. Время от времени попадались островки, и лодочникам приходилось выбирать проходы между ними. Глядя на их искусство и ловкость, я понемногу успокаивался. Наша лодка – она была легче и быстроходнее – понемногу нагоняла лодку, в которой плыл Вало с белыми медведями. В полусотне ярдов перед ними я видел Озрика: он крепко держался за клетку тура.
Вскоре мы покинули лес и поплыли среди невысоких зеленых холмов. В долине реки я видел поля поспевающей пшеницы, вишневые и сливовые сады и ухоженные рощицы. Мы промчались мимо нескольких больших ферм, а затем мимо маленькой прибрежной деревушки. Попыток остановиться мы не делали – слишком сильным было течение. К тому времени, когда день начал клониться к вечеру, мы проплыли, пожалуй, миль сорок.
Немного погодя с передовой лодки донесся громкий предупреждающий крик. Отвлекшись от вычерпывания воды, я увидел, что река вновь сузилась, а по сторонам ее появились предместья довольно внушительного города. Вдоль берегов потянулись скромные бревенчатые домики под соломенными крышами, от каждого из которых сбегала к причальному плотику узкая полоска огорода. Лодочник хмуро глядел вперед. Я проследил за его взглядом, и внутри у меня все оборвалось. Через реку тянулся каменный мост, соединявший две половины города и точь-в-точь походивший на тот сломавшийся мост, который мы оставили далеко позади: три полукруглые арки, сложенные из громадных каменных блоков. Средняя арка была немного шире и выше соседних, но все равно казалась мне ужасно низкой. Вода, пенясь у опор, с шумом рвалась сквозь пролеты.
Гребцы передней лодки уже навалились на весла. Они направляли ее строго вдоль течения, чтобы оно благополучно пронесло лодку в средний пролет.
У меня перехватило дух. Лодка приблизилась к арке, а затем – я похолодел от ужаса – стремительно втянулась в нее и исчезла из виду. Мне оставалось лишь надеяться, что все, кто находился на ней, благополучно преодолели препятствие.
Следующей шла сдвоенная лодка Озрика. Теперь мне стало ясно, почему лодочники затратили столько сил и времени на то, чтобы снять колеса с повозки, на которой стояла клетка с туром, и опустить ее на помост. Они хотели сделать ее как можно ниже – именно ради такого случая.
Находящиеся рядом со мной лодочники забормотали молитву. Даже они, при всем их опыте, не могли точно определить, достаточно ли низко сидит клетка, чтобы пройти под мостом. Если она была слишком высоко, то должна была либо сломаться, либо застрять под мостом вместе с лодкой. А если бы лодка развернулась и стукнулась боком об опору, ее разбило бы в щепки. Вряд ли в этом случае кто-нибудь из находившихся на ней мог выжить. Я знал, что Озрик умеет плавать, но сомневался, чтобы у кого-нибудь хватило сил справиться с разбушевавшимся потоком.
Нам оставалось лишь следить за происходившим. Гребцы изо всех сил старались удержать свою тяжелую лодку, стремительно приближавшуюся к мосту, на нужном курсе. Тур, чуя недоброе, разразился громким протяжным ревом. За мгновение перед тем, как лодка нырнула под арку, гребцы навалились на весла.
Один из них, стоявший на корме, немного замешкался. Его поднятое весло ударилось об опору. Веретено весла с треском сломалось, а валек, потерявший упор, с силой ударил гребца в грудь. Тот повалился в воду. Одновременно над рекой эхом раскатился протестующий рев тура, и – как это казалось мне сзади – лодка со своим грузом полностью закрыла просвет под аркой.
И так же резко свет появился вновь – река вынесла лодку на другую сторону.
Теперь настала очередь Вало и белых медведей. На сей раз я почти наяву слышал страшный треск бревен, с которым верх клетки должен был удариться о свод арки, и душераздирающий скрип, с которым лодка, повинуясь силе течения, проползала сквозь пролет моста.
Через несколько мгновений в тот же пролет устремилась и наша лодка. По обеим сторонам вздымались гладкие смертоносные потоки воды, разорванной быками моста. Нос лодки клюнул вниз – а потом нас внесло под арку. Я невольно пригнулся. Мимо пронеслась нижняя часть моста, испещренная вмятинами от бесчисленных ударов, испытанных им за века существования. Шум воды здесь отдавался мощным, оглушительным ревом. Затем мы вынеслись на открытое место, и я заморгал, ослепленный солнечным светом.
Лодочники шедшей на пятьдесят ярдов впереди лодки Вало что-то кричали и указывали руками направо. За шумом реки разобрать их слова было невозможно, но стоило взглянуть туда – и все стало ясно. Шагах в двадцати от нас, впереди и немного правее, плыло большое вывороченное с корнями дерево. Его крутило и мотало течением, но все же оно двигалось почти с той же скоростью, что и наши лодки. За мокрый, скользкий ствол отчаянно цеплялся упавший гребец. Прямо на моих глазах дерево перевернулось вдоль своей оси – человек скрылся под водой, но тут же появился вновь. Мне показалось просто чудом, что он ухитрился не выпустить опору, и не верилось, что ему удастся долго держаться в таком положении.
Лодка Вало уже миновала несчастного и не могла вернуться. Небольшой шанс помочь ему оставался лишь у нас. Главный лодочник выкрикнул очередную команду своим товарищам, и они принялись грести, направляя лодку к утопающему. Они наваливались на весла изо всех сил, и на их лбах выступил пот. Было ясно, что возможность спасти упавшего остается лишь до тех пор, пока течение не пронесет нас мимо. Расстояние между нами и деревом все сокращалось. Тонущий, подняв голову, следил за нашим приближением. Дерево снова перевернулось, и он скрылся из виду, но и на этот раз вынырнул, отплевываясь от попавшей в рот воды.
До этого момента я ощущал себя совершенно бесполезным посторонним наблюдателем, но теперь поспешно пробрался на нос и схватил одну из веревок, которыми лодку ночью привязывали к деревьям. Свернув ее в кольцо, я выпрямился и приготовился метнуть ее над водой. Если я верно прицелюсь, утопающий сможет ухватиться за нее и мы втянем его на борт. Но тут веревку вырвали из моих рук, и я увидел, как Аврам поспешно обмотал ее свободный конец вокруг своей талии.
– Отпускай понемногу, – приказал он и, не дожидаясь ответа, прыгнул через борт и поплыл. Я помогал ему, как мог, отпуская веревку так, чтобы она не натягивалась, но и не давая слабины, которая потащила бы раданита по течению. С первого взгляда мне стало ясно, что наш проводник – очень хороший пловец. Мощно взмахивая руками, он двигался вперед, быстро сокращая расстояние, отделявшее его от лодочника. Однако его усилия и отвага, похоже, могли пропасть втуне. Мы должны были вот-вот поравняться с деревом, и спаситель мог не успеть добраться до незадачливого гребца. Но тут какой-то прихотью течения дерево развернуло боком, и оно немного приблизилось к нам. Аврам рванулся вперед, ухватился за торчащий корень и кивнул лодочнику. Тот выпустил дерево, и вода тут же понесла его к лежавшей на поверхности изогнувшейся дугой веревке. Он крепко схватился за нее, и тут же все мы, кто был на лодке, потащили обоих по мутной бурой воде и втащили на борт. Лежа на дне лодки, они кашляли и хватали ртами воздух. Лодочник, похоже, не сразу поверил в свое спасение.
Глава 9
Вода успокоилась почти так же неожиданно, как и поднялась. Если бы я не видел все собственными глазами, то не поверил бы, что река способна так быстро перейти от бурной ярости к умиротворенному спокойствию.
– Реки, они словно змеи, глотающие целиком оленя или теленка, – объяснил мне Аврам. Это происходило двумя днями позже: наша флотилия спокойно плыла меж берегов, густо поросших ивняком и тополями. В ярком свете утреннего солнца над ровной, как шелк, искрящейся поверхностью реки с громким щебетом носились ласточки, хватая на лету мошек. Кое-где посреди реки стояли большие острова, на которых природа сохранялась в своей первозданной дикости, и в густом подлеске по берегам кишела жизнь. На глаза попадались выдры, с низко нависавших над водой веток то и дело срывались и уносились вдаль ярко-голубые зимородки. Поднимая рябь на воде, наш путь пересекала самая разнообразная водная живность.
– Добыча комом лежит внутри змеи, – продолжал драгоман. – И, постепенно перевариваясь, продвигается все дальше и дальше. То же самое и наводнение. Оно начинается в верховьях реки, словно раздутая опухоль, движется вниз по руслу и в конце концов рассасывается.
– Как-то трудновато представить себе такую огромную змею, – сказал я. Течение несло нас со скоростью торопливого пешехода, и лодочникам нужно было лишь изредка подгребать веслами, чтобы подправлять направление движения лодок. Драматический проход под мостом уже воспринимался как давнее воспоминание.
Аврам рассмеялся:
– Когда попадем в Рим, я покажу тебе картину, изображающую изгнание Адама и Евы из рая. Мне кажется, что художник представлял себе именно такую змею.
– А что еще я могу увидеть в Риме? – заинтересовался я, и мой собеседник вдруг погрустнел:
– Гораздо важнее то, чего ты не увидишь.
– Ты говоришь прямо как Алкуин.
Драгоман сохранял серьезность:
– В Риме змеи не глотают своих жертв. Они кусают ядовитыми зубами. Этот город – змеиный ров, полный интриг, заговоров и предательства. Все ждут смерти папы Адриана, а потом… – Он выразительно пожал плечами.
Я вспомнил предупреждение Алкуина о том, что папа очень стар и никому не известно, кто придет ему на смену.
– И что за человек этот самый папа Адриан? – спросил я.
Раданит вдруг вытряхнул из рукава маленький кошелек. Движение это было настолько ловким, что я заморгал от изумления. Он заметил выражение моего лица и ухмыльнулся:
– При моих занятиях умение быстро и незаметно бросить монетку в нужную ладонь подчас помогает избежать серьезных трудностей.
Из кошелька он вынул монету и протянул ее мне:
– Вот папа Адриан. Можешь полюбоваться.
Портрет на папской монете был, конечно, сильно упрощен: голова и плечи, лицо анфас с сурово глядящими глазами и головной убор – не то шапка, не то корона. Как ни странно, над верхней губой угадывались коротко подстриженные усы. А вокруг портрета шла надпись заглавными буквами: «HADRIANUSPP».
– Буквы «PP», наверно, обозначают слово «папа», – предположил я.
Аврам усмехнулся:
– В Риме шутят, что за этими буквами скрывается слово «perpetuum» – вечный. Папа Адриан чрезвычайно умен, хитер и ловок. Он сидит на троне святого Петра уже почти двадцать лет, дольше, чем кто-либо из предшественников.
Я вернул ему монету:
– Если ты помнишь, Алкуин дал мне рекомендательное письмо к некоему человеку, который служит папским номенклатором. Его зовут Павел.
– Очень полезное знакомство. Когда мы попадем в Рим, вряд ли найдется хоть один капитан, который согласится до весны, до следующего мореходного сезона, везти нас из Италии дальше на юг. Я очень советую настроиться на зимовку в Риме. А номенклатор может помочь нам найти подходящее жилье. Он благодаря своему положению пользуется большим влиянием.
Вообще-то я должен был испытать разочарование из-за того, что в нашем путешествии придется сделать столь долгий перерыв. Но слишком уж меня обрадовала перспектива провести несколько месяцев в Риме и увидеть его прославленные чудеса.
Однако следующие слова Аврама несколько остудили мой энтузиазм:
– Но не ожидай от самого города слишком многого. На протяжении многих веков его снова и снова разносили вдребезги. Это скопище развалин. – Раданит поднялся. – Вот поживешь там и будешь с огромным удовольствием и сожалением вспоминать о водном путешествии по Бургундии.
* * *Следующие десять дней подтвердили его правоту. Мы оказались в области, где на многие мили раскинулись виноградники, высоко поднимавшиеся по склонам холмов, окаймлявших долину. Как раз наступил сезон сбора урожая, и крестьяне обоих полов безостановочно копошились под ласковым солнцем между рядами богатых зеленых и красно-коричневых лоз, наклоняясь или вставая на цыпочки, срезали гроздья и складывали их в плетеные корзины, которые потом грузили в стоявшие наготове повозки. По большей части этот урожай свозили к большим открытым деревянным чанам, стоявшим неподалеку от устроенных у берегов причалов, и сваливали туда. Босые мужчины топтали виноград, а вытекавший сок собирали в бочки поменьше, которые закатывали на ожидавшие у берегов барки. Много семейств возились с лестницами во фруктовых садах, собирали сливы и персики, айву и шелковицу, а неугомонные дети карабкались по веткам и отрясали наземь поспевшие фрукты. Среди этого изобилия было совсем не трудно запасаться провизией, так нужной нашим животным. В каждом прибрежном городке имелся рынок, где слуги Аврама покупали все, что нам требовалось. Мы узнали, что белые медведи едят свежую крольчатину с таким же удовольствием, как и сомов с форелью. Животные, получавшие вдоволь хорошей еды, притихли. Собаки вели себя заметно спокойнее, а медведи большую часть дня проводили во сне. С рассветом Вало снимал тряпки с клеток, где сидели кречеты, так что птицы могли чиститься, оправлять перья и греться на солнце, а на ночь снова накрывал их. К этому времени сын егеря так хорошо обучил соколов, что мог упражняться с ними, даже находясь в движущейся лодке. Он по одному отпускал их полетать на свободе и через некоторое время кусочком мяса подманивал к себе на руку. Лишь тур оставался злобным и опасным. Если кто-нибудь подходил близко к клетке, он сердито вращал глазами и, пытаясь броситься вперед, бодал решетку огромными рогами.
По вечерам, часа за два до заката, мы причаливали к берегу – слишком опасно было бы плыть по реке в темноте, слишком велик был риск наткнуться на какую-нибудь каменистую отмель. Мы всегда выбирали уединенные места, где не было опасности, что набежит толпа зевак, горящих желанием полюбоваться никогда не виданными прежде зверями. Аврам дважды просил остановиться неподалеку от крупных городов и ходил туда пешком, чтобы провести ночь в общении со своими соплеменниками-раданитами. У них, как он объяснил, могли быть сведения о том, чего нам следует ожидать, когда мы, наконец, доберемся до моря.
Река постепенно делалась все шире и шире. Крупные притоки несли в нее не только воду, но и самые разнообразные лодки и суда – чем дальше, тем больше. Мы видели и неуклюжие плоты, связанные из бревен, срубленных в далеких лесах, и барки со штабелями тесаного строительного камня, и множество лодок с кувшинами и бочками вина. Река служила огромной торговой артерией, и мосты через нее были достаточно широкими и высокими для того, чтобы пропускать по себе большое движение. Теперь, когда вода была ниже и течение слабее, мы проходили под ними без всяких осложнений. В один прекрасный день поднялся северный ветер, позволивший нашим лодочникам поставить простые квадратные паруса, которые заметно увеличили скорость движения. Бодрое журчание и плеск воды под тупыми носами наших лодок, быстро идущих вперед, подняли мне настроение. В этой беззаботной обстановке мы с Аврамом и Озриком не раз менялись местами. Оба они часами вели негромкие беседы, порой на сарацинском языке. Я же присоединялся к Вало и белым медведям – мне хотелось как-нибудь сделать так, чтобы парню было легче в новой и непривычной обстановке.
Привлечь к себе внимание Вало всегда было непросто. Он редко говорил, предпочитая проводить часы в своем особом мире, пребывая при этом словно в полудреме. Однако при этом он замечал, что происходило вокруг, – как будто перед ним приоткрывались ненадолго ставни, через которые он все видел, – и он мог прокомментировать то или иное событие замечаниями, которые подчас оказывались неожиданно меткими. В счастливое и бодрое состояние духа он приходил, когда нужно было возиться с животными, и это, в свою очередь, подсказало мне, каким образом выводить этого человека из замкнутости: он с удовольствием слушал то, что я читал ему об экзотических животных, нарисованных в бестиарии. Поэтому, перебираясь к нему на лодку, я брал с собой книгу и листал ее, пока он не указывал пальцем на картинку, которая в этот раз казалась ему интересной. Я же читал ему написанное внизу пояснение. Почти все эти животные были незнакомы как ему, так и мне.
– Что это за лев с человеческим лицом? – спросил сын Вульфарда однажды жарким днем. Наши лодки проплывали мимо невысоких каменистых обрывов, сквозь которые река испокон веку проложила себе путь. Обрывы были сплошь изрыты норками ласточек-береговушек: эти коричневые с белым птички прямо тучей носились над нашими головами, то и дело забираясь в свои гнезда и выпархивая оттуда.
– Он называется мантикора, – ответил я, пробежав глазами пояснение.
– У него большие зубы, значит, он хищник, – заметил Вало.
У нарисованной твари была голова человека, приставленная к львиному телу. Художник изобразил человеческое лицо с косматой бородой и широко открытым ртом, откуда торчали острые клыки. Широко раскрытые глаза зверя были раскрашены холодным голубым цветом, а все тело – кроваво-красным.