– Не нужно ничего продумывать, – отрезал Вадим. – Завтра утром на тюрьму по своему делу едет Быков.
Стабильная практика. Антон сам когда-то был «важняком». Едешь к одному, а потом, пользуясь хорошим к тебе отношением оперов СИЗО, вызываешь того, на право разговора с которым у тебя нет допуска. Бывает…
– Быков вчера стоматологические клиники шерстил, – продолжил Пащенко.
– Искал мастера, который ему на дому коренной зуб вместо резца ставил?
– Нет. На берегу, где утопили тело Рожина, он клык нашел. Точнее – его золотой заместитель. С золотом работают немногие из мастеров, поэтому смысл шерстить есть.
– В Тернове золотые зубы вставляют с момента основания города. Он что, всех прорабатывать будет?
– Нет, – возразил Вадим. – Только тех, кто вставлял зубы не более шести месяцев назад.
– Ты Сашке «переброс» делал? – помолчав, спросил Антон.
– Два часа назад отвез. Блок «Кэмел», как обычно, блок его «Винстона», консервов разных, колбаски, минералки… Слушай, Струге, я верю опыту Сашки. Если так, то как в машину Штуки попал автомат?
Антон усмехнулся и напомнил заместителю прокурора истину, которую вбивают в голову молодых следователей закрепленные за ними старшие товарищи: если что-то случилось, то ищи того, кому это нужно.
– Так кому это нужно, Пащенко?
– Есть тема, но она безумна. Эфиоп и Локомотив находятся… Точнее, находились в состоянии постоянной вражды. Ефиков – выскочка, приезжий из центральной части России. Яша Локомотив – коренняк терновский. Как поделить двоим антиподам игорный бизнес? После появления Эфиопа доходы Яши стали напоминать мелочь в кепке нищего, сидящего на ступенях крыльца национального банка. Смерть Эфиопа на данный момент нужна была только Локомотиву.
– Так в чем же безумие темы? – переспросил Антон Павлович, не забывая, как Пащенко окрестил свою версию.
– В том, что Штука – один из близких друзей Яши. Я порасспрашивал всуе у Земцова – он меня немного проконсультировал. Штука и Локомотив – кореша до гроба. Правда, как и со всеми яркими людьми, с ними случаются небольшие заскоки. Например, им категорически не рекомендуется употреблять спиртные напитки в одной компании. В принципе им вообще не рекомендуется употреблять, так как после этого с их крыш мгновенно срывает шифер и они начинают совершать поступки, на которые не решились бы в трезвом виде даже под пытками. Если вспомнить последнюю совместную пьянку Кускова и Локомотива, то она закончилась армрестлингом, разгромом ресторана и мордобоем. Они, как обычно, поссорились, после чего Яша со всей братвой убыл на остров праздновать очередной день рождения, а Виталька Кусков остался в городе. Кстати, это было как раз перед той самой ночью, когда Штука таранил «Центральный», а менты нашли у него автомат. У Локомотива и его людей по убийству Ефикова алиби даже не бетонное, а железобетонное. Вот такая грустная история. Однако Земцов уверяет, что подобная ссора не могла подвигнуть Локомотива на подставу Кускова. Таких стычек у них было многое множество.
– Может, терпение у человека закончилось? – предположил Струге.
– Ну, это же не решение проблемы, Антон?
– Кто менты?
– В смысле? – не понял Вадим.
– Я спрашиваю – кто те менты, которые задержали Кускова и обнаружили в багажнике его «Мерседеса» автомат?
– Зелинский и Гонов. Два сержанта из Центрального ОВО; первый в органах девять лет, второй – шесть.
Александр Зелинский выехал на смену, тая в душе злость и горечь от насмешек коллег. Фонарь под глазом и разодранные запястья рук, спрятать которые, в отличие от кровоподтеков на теле, было невозможно, стали предметом обязательного обсуждения перед выездом.
– Зеленый, – советовал командир взвода Максаков, – ты больше не давай ей привязывать руки. Они, бывает, в такой раж входят, когда кончают, что фофан под глазом из возможных последствий – это просто подарок. Нашли бы тебя с перегрызенным горлом, а замполиту потом пришлось бы откоряки строчить, мол, «с честью исполнив свой служебный долг…».
Альтернативных вариантов объяснений у Зелинского не находилось – перекрывать кран текущего со всех сторон яда рассказом о том, как его пытал, словно Чебурашку, терновский бандит, не хотелось, поэтому он терпел и сверкал подбитым глазом из-под темных стекол очков. Напарник Гонов на разводе держался молодцом. Но потом старший экипажа заметил, что, когда он смотрит на Гонова, тот серьезен, но стоит ему, Зелинскому, отвернуться, как тот взрывается в беззвучном хохоте.
Зелинский испортил задорное настроение напарнику сразу, едва их «шестерка» с синей полосой миновала территорию развода.
Он сорвал очки и бросил их в консоль.
– Что ты ржешь, придурок?! К тебе в гости Кусков еще не захаживал?
С лица Гонова сползла улыбка.
– Кусков?..
– А ты что думаешь, парень, это я сексую? Торчу от того, что меня телка привязывает и стегает?! Может, мне раздеться, чтобы ты еще сильнее расхохотался?! Только это не от кнута, придурок!! Это от мокрого полотенца!! Никогда не хлестали вафельным полотенцем? У меня есть в бардачке.
Съездив по мелочи – квартирный дебош – на улицу Выставочную, они остановились и вышли из машины.
– Я об одном жалею, – признался Зелинский. – Нужно было этого «Шумахера» там, в универмаге, прибить. Чем рисковали? Ничем. Автомат в его багажнике. Вынули бы, тачку свою расстреляли в упор, и дело с концом. Автомат Штуке в руки – и тогда бы не было этих последствий.
– Локомотив знает, что мы Кускову «ствол» подкинули?
– А то… Он чуть не убил меня. А кто знал, что этот «мерс» – Кускова?!
– А Яшка и не говорил тебе, что автомат нужно в машины класть! – вскипел Гонов. – Он сказал – сбросить! Он не сказал – сбросить в багажник бесхозной тачки! И я тебе говорил – сбросить! Нет, сказал ты, нужно все правильно разыграть. Разыграли… Остается только догадываться, какие сейчас разборки начнутся. Ты сам подумай: что будет после того, как Штука приедет к Локомотиву и предъявит претензии! Локомотив скажет: «Виталька, милый, я Эфиопа убрал, чтобы мы с тобой спокойно вместе работали и нам никто не мешал. А то, что два идиота тебе автомат в машину подкинули, так это чистая случайность. Хочешь, я им скажу, чтобы они никогда в жизни так больше не поступали?» И ведь скажет. Нет?
Зелинскому было плохо и без этих разъяснений. Однажды в жизни решившись на поступок, ранее который никогда не совершал, он перевел вагон своей жизни на соседние рельсы. Ему было хорошо известно, что следующая категория людей – после уголовной, – которая склонна к нарушению закона, – это сами служители правопорядка, однако не думал, что перескочит на рядом проложенные рельсы так быстро. Теперь поступки, на которые ранее он никогда бы не решился, стали происходить в его жизни почти ежедневно. Наматывались, как буксировочный трос на локоть. Верить в то, что этот трос рано или поздно обязательно закончится крюком, не хотелось.
Эх, если бы не это желание денег… Деньги, они такие легкие и почти не осязаемые в руках. Но почему как тяжело достаются?
Когда еще ничего не случилось, казалось, что их было мало. Сейчас чувствовалось, что от их присутствия прогибается полка шкафа в уютной однокомнатной квартире.
Решение было принято за секунду до того, как в салоне затрещала радиостанция.
– Двадцать девятый, «Вышке»!..
Отбросив в стороны недокуренные сигареты, экипаж занял свои места.
– Слушаю, «Вышка», – пробурчал в переговорное устройство Зелинский.
– Заедьте в Центральный суд к судье Струге. Там у него дело какое-то по вашему июньскому задержанию. Только долго, ребята, не задерживайтесь.
Поднявшись на третий этаж, Зелинский постучал в дверь и приоткрыл створку. За его спиной, словно тень, готовая шагать след в след, замер напарник.
– Кто такие? – справился мужик в мантии, лицом похожий на городского авторитета. Он писал в своих бумагах какие-то очередные судейские глупости и был явно недоволен тем, что его оторвали от этой бестолковой работы.
– Гонов и Зелинский. Нам сказали, что мы вам зачем-то нужны.
– А-а-а… – протянул судья, которого милиционерам заочно представили как Струге. Он вложил ручку, как закладку, в дело и отложил его в сторону. – Наслышан. Молодцы. Вас хоть отметили?
– За что? – не понял Гонов.
– Ну, как это – за что? Убийц по горячим следам у нас в Тернове не каждый день задерживают.
Зелинский поморщился, словно ему в автобусе на пальцы наступили шпилькой, сообщил, что отметили, и спросил, зачем его экипаж понадобился судье.
– Вы в мае задерживали гражданина по фамилии Сомов?
– В мае? – наморщил лоб Гонов. – Мы каждый день по несколько задержаний производим…
– Но не каждый же день человека с бронзовыми плитами с Монумента Славы?
– С плитами? – округлил глаза Зелинский. – Бронзовыми? Какими плитами? Мы никого похожего не задерживали.
– Но не каждый же день человека с бронзовыми плитами с Монумента Славы?
– С плитами? – округлил глаза Зелинский. – Бронзовыми? Какими плитами? Мы никого похожего не задерживали.
– Ерунда какая-то… – Судья растерялся и стал ватными движениями разыскивать что-то на столе. Этим «чем-то» оказалась половина обычного листа писчей бумаги. Сосредоточившись на написанном, он поднял голову. – Тридцать девятый экипаж. Зелинский и Гонов.
Зелинский улыбнулся.
– Мы – двадцать девятый экипаж. А тридцать девятый – это…
– Тоцкий и Пьянков, – помог ему Гонов.
Судья зримо огорчился из-за собственной и чужой невнимательности и исправил старые записи. А что было делать, если среди сотен своих дел он не нашел ни одного, где фигурировали бы нужные ему фамилии?
– Значит, Тоцкий и Пьянков. Извините, ребята, проколы случаются у всех. До свидания.
«Придурок форменный», – пронеслось в голове Зелинского.
– Ребята, ребята! – застал их в дверях голос «форменного придурка». – Дорога ложка к обеду! – Он вскочил из-за стола. – Не в службу, а в дружбу. В суде двоих здоровых мужиков найти – проще застрелиться. Помогите этот сейф к окну передвинуть, а?
Нет проблем. Сейф засыпной, но через минуту он был уже там, куда его просил переместить судья. Приняв благодарность, как и положено в таких случаях – виновато, сержанты скрылись за дверью.
Антон криво улыбнулся и обернулся к выходящему из его кабинета, спаренного с залом заседания, Пащенко. Интересно, не напрасно ли тот четверть часа натирал судейский сейф до блеска? Время покажет.
Глава 7
Времени у Быкова было очень мало. Не больше пяти минут. В триста секунд нужно было уложиться, чтобы получить от Пермякова ответы на три вопроса.
Какие прямые доказательства его вины предъявил ему Кормухин?
Кто из незнакомых людей выходил с ним на связь перед арестом?
Что должен сделать Пащенко?
Ответы были столь же коротки, насколько конкретны были вопросы.
Есть заявление Рожина. Есть фальсифицированная аудиозапись, где Вячеслав Петрович договаривается со следователем о порядке и правилах сделки. Существуют и акты о вручении документов на дом старшему следователю транспортной прокуратуры Пермякову.
В течение трех недель, предшествующих аресту, ему дважды звонил все тот же Рожин и, не упоминая мотивов, побуждающих его на такой шаг, просил о встрече. При последнем разговоре заинтригованный Сашка, не понимающий, о чем идет речь, пригласил его к себе в кабинет. Следствие полагает, что именно эта встреча и принесла плоды, которыми теперь и руководствуется прокуратура.
И, наконец, последнее. Что должен сделать Пащенко? Да ничего. Ни он, ни «его знакомый».
– Это о ком он говорил, Вадим Андреевич? – поинтересовался Быков.
– О Генпрокуроре, – отрезал Пащенко.
Ответ на последний вопрос говорил о том, что Пащенко и Струге должны разбиться о стену. Хотя лучше эту стену было бы, конечно, пробить. Сашка явно хотел дотянуть до предъявления обвинения или, что не исключено, до суда. Там он все сделает сам. И Пермяков не хотел, чтобы судья с Пащенко тянули то, что тянуть не должны.
Что это – скромность? Скорее обреченность понимания того, что эти двое вряд ли послушаются такого совета. Струге тоже, помнится, просил оставить его один на один с проблемой. Кто его послушал? Пащенко? Пермяков?
Пермяков лежал на нарах, закинув руки за голову, и смотрел в растрескавшийся от столетней угрюмости потолок Терновского централа. Потолок за это время десятки раз ремонтировали и забеливали, но проходил месяц, и трещины появлялись на том же месте.
Ни Пащенко, ни Струге Александр не видел со дня ареста, но сейчас, водя взглядом по покрытой морщинами поверхности, он знал, что они еще ближе, чем были вчера. Днем появился Быков. Саша не раз слышал о нем, об этом следователе областной прокуратуры. Быков задал всего три вопроса. На взгляд любого, кто сходил с ума за стенами этого заведения, могло показаться, что такая скудность расспросов не что иное, как отбывание номера, однако Пермяков носил слишком потертый опытом китель прокурорского работника, чтобы понять, что Пащенко и Струге устами Быкова спросили о самом главном. Сейчас эти двое в условиях абсолютной свободы пытаются выяснить первопричину того, что Александр не мог сделать, находясь здесь.
Пермяков и сейчас не понимал, зачем кому-то понадобилось подставлять его под удар. Если это со стороны Кускова, тогда зачем им это нужно? Он и так предоставил для суда все, что нужно было судье для освобождения Штуки. В дело подшил документ, утаивать который не имел права, – результат баллистической экспертизы. Тот самый, прямо указывающий на то, что огонь по «Мерседесу» Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Это не доказывает ложь сержантов, но и не подтверждает факта того, что это была принудительная остановка потерявшего контроль над ситуацией водителя. А автомат – это вообще смех.
Кусков не помнит, что с ним было в тот вечер и последующую ночь. Это, разумеется, не алиби, но нет и подтверждения того, что стрелял он. Девчонка из стриптиза подтвердила, что он весь вечер сидел в кабаке, пил без меры, а почти всю ночь был с ней. Сам Кусков подверждает это частично, так как опять же ничего не помнит. Только теперь это лучшее подтверждение того, что он не лжет. Одно дело – не помнить, как ты стрелял в Эфиопа, и совсем другое – не помнить подробностей своего настоящего алиби. Судья Левенец это также понял, честь ему и хвала.
«Бройлерный» следователь из РОВД от пассивной голодовки отощал до того, что на него без боли нельзя было смотреть. Гаишник, напротив, сбрасывать вес не собирался. Он был в СИЗО уже месяц и, как он сам признавался, потяжелел за это время кило на пять.
Наплевать на все было лишь тучному дядьке. Пермяков пытался первое время на глаз определить его возраст, но вскоре бросил это занятие как бесперспективное. Через два дня совместного пребывания он не выдержал и нарушил известный ему порядок. Известный, конечно, понаслышке. Никогда не лезь ни к кому в камере с расспросами и не интересуйся свыше того, о чем тебе уже рассказали. Подобные расспросы в камерах никогда не поощряются и наталкивают сокамерников на определенные размышления. Однако к исходу второго дня Пермяков не выдержал. Долежавшись на нарах до того, что затекла и онемела спина, он сел и стал с хрустом разминать плечи.
Толстяк по-прежнему лежал и всем своим видом напоминал не арестанта, а часть интерьера. Подойдя, Александр присел на нары напротив, сунул в рот сигарету.
– Поговорить хочешь? – услышал он сквозь пелену вырвавшегося на волю дымка.
– Неплохо было бы, – согласился Пермяков. – Мылом, пока мне не передали, вашим пользовался. Сигареты, пока мне не передали, ваши курил. И чай крепкий, пока свой не получил, ваш пользовал. Знаю, что зовут Германом Ивановичем, что на конвой с прибором кладете и что биографией Пушкина, судя по книге, увлечены. Не так мало для мимолетного знакомства, но ничтожно для совместного пребывания за решеткой. Да еще у меня такое всепобеждающее чувство, что вы из тех, на кого можно положиться. Во всяком случае… – Он понизил голос и скосил взгляд в сторону. – Во всяком случае…
– Во всяком случае – тут, – помог ему тучный.
Посмотрев на Пермякова поверх очков, снял их и отложил в сторону книгу с известным всему миру и выдавленным на обложке профилем с бакенбардами.
– Начальник Вереснянского областного ГУВД, генерал-майор милиции Гросс Герман Иванович, к вашим услугам. Оборотень в погонах, масштабный растратчик, организатор преступного сообщества.
– Это круто, товарищ генерал-майор, – согласился Пермяков.
– Согласен. А вы, подполковник юстиции, как понимаю, всего-то мелкий взяточник?
– Почему мелкий? Я домами беру.
– Мелко плаваешь, – рецензировал моральный облик сотрудника прокуратуры генерал.
– Здесь не Вереснянск, – возразил Пермяков. – Не развернешься.
– А свинья, подполковник, везде грязь найдет.
– Было дело, – согласился Александр.
– Было или будет?
– Уже есть.
– Это плохо. – Сев на нары, Гросс вынул из кармана спортивной куртки пачку «Собрания». – Кто подставил – знаешь?
– Пытаюсь понять. – Сашка потряс сигаретой над пепельницей генерала. – Но не понимаю… А вас куда потом? На этап?
Генерал посмотрел на Пермякова, как на слабоумного.
– Какой этап, подполковник? Дня через два-три выпустят и на пенсию отправят. Думаешь, ты тут главный оборотень? Главный оборотень здесь – я. А вообще запомни, Пермяков, при постоянной работе в сети всегда попадает тот, кто нужен, а при массовом забое – кто под ногами мешается. Это все история, Пермяков: «враги народа», «оборотни в халатах», «оборотни в погонах»… Из одной оперы. И посадить толком ума не хватает, и извиниться чести у них нет. Только карьеры, как косой, выкашивают, суки. Лучше бы они в месяц по три – да тех самых, чем за день пятьдесят, из которых тех самых – ноль целых пять сотых…