– Не забывается? – спросила бабка Шептуха насмешливо.
– Нет. Я уже сколько раз порывался сюда вернуться, поговорить. Но как вернуться, когда топь кругом? Ребят местных даже просил, чтобы провели, только они не хотят на болото соваться. Фашистских пуль не боятся, а болота боятся. Странно.
– Не странно, а страшно. Местные страх этот шкурой чуют, потому лишний раз Морочь стараются не тревожить.
– Морочь? Что это вообще такое, бабушка? – Голос Алеши стал громче, азартнее. – Это место какое-то особенное?
– Как знать. – Ася не могла видеть, но точно знала, что бабка Шептуха пожала плечами. – Может, и место, а может, и еще что. Морочь – она Морочь и есть. Живых морочит, мертвых не отпускает…
– А как же вы? Не страшно жить прямо посреди топи?
– Меня она не тронет. Уговор у нас…
Асе уже и самой стало интересно, какой такой уговор, даже боль вроде как притихла, но тут бабка Шептуха отдернула занавеску, спросила насмешливо:
– Давно проснулась? А что ж голос не подаешь? Подслушиваешь?
Ася хотела сказать, что и не думала подслушивать, что просто не хотела мешать разговору, но не успела – за спиной старухи появился Алеша.
– Ася! – Он всматривался в ее разбитое лицо, несомненно, страшное и неузнаваемое, и улыбался счастливой улыбкой. – Ася, как ты?
– А что ей станется? – усмехнулась бабка Шептуха. – Я ж говорю – девка двужильная, быстро на ноги встанет. А что шкуру ей эти ироды попортили, так ты ж ее не за шкуру любишь. Да, Алешка? – Она продолжала смотреть на залившуюся краской смущения Асю, а вот гадюка с тихим, вроде как угрожающим шипением обернулась к Алеше.
Что он скажет? Как ответит на этот такой нескромный и такой важный вопрос? Отшутится или вовсе не станет отвечать?..
– Я ее всякую люблю. – Алеша не смотрел ни на гадюку, ни на бабку Шептуху, он не сводил взгляда с Аси. – И любить буду, если она… если ты, Ася, позволишь.
Теперь уже от нее ждали ответа, а она не могла ничего сказать, лежала, затаившись, чтобы не вздохнуть, боясь спугнуть то светлое и яркое чувство, которое не помещалось уже в душе и светом своим заполняло всю избушку.
– Ох, молодые, – сказала бабка Шептуха с какой-то особенной, светлой грустью. – Поговорите уж, а я пока за водой схожу. Кончилась у меня вода…
Они так и не поговорили. И не потому, что не захотели или не смогли, просто обоим вдруг все стало ясно без слов, и свет, уже не помещающийся в избушке, искрящейся волной выплеснулся наружу, растекся над болотом, прибивая к земле поднимающийся туман.
Бабка Шептуха была права: Ася выздоравливала очень быстро. Может, из-за собственных скрытых сил, может, из-за целебных отваров, а может, из-за того светлого и яркого, что наполнило ее жизнь новым смыслом. Алеша не уходил, ждал, когда Ася поправится окончательно. Теперь, когда все самое важное они друг о друге знали, исчезли смущение и неловкость, а будущее казалось таким же ясным, как их новорожденная любовь. И даже туман, уже которые сутки жадно клубящийся вокруг острова, не мог погасить горящий в их сердцах свет.
Только бабка Шептуха с каждым днем становилась все мрачнее и тревожнее, бормотала что-то неразборчивое, надолго уходила в туман, а когда возвращалась, поглядывала на Асю с Алешей с непонятной мрачностью. Может, устала от таких гостей?..
– Уходить вам нужно, – сказала она однажды вечером. – Завтра на рассвете. Ты дорогу найдешь.
Ася всмотрелась в льнущие к мутному окошку тени. Теперь, когда она знала, кто это, было уже не так страшно, главное, с наступлением темноты лишний раз не глядеть в окно. А Алеша видит только опостылевший уже туман. Это хорошо, но как же они пойдут через туман? Куда пойдут? В партизанский отряд?..
– Не будет завтра тумана. – Бабка Шептуха рассеянно погладила гадюку по голове. – Сегодня на ночь останетесь одни. Аська, дверь за мной запри и про соль не забудь. Алешка твой спит уже, я его багульником напоила. Разговор у меня к тебе есть, ему про тот разговор знать не нужно.
Ася обернулась: Алеша и в самом деле спал, положив курчавую голову на скрещенные на столе руки.
– А вы, бабушка? – спросила она упавшим голосом. – Как вы ночью в тумане?
– За меня не бойся. – Старуха улыбнулась и вдруг, всего на мгновение, сделалась молодой и ослепительно красивой. – Что со мной станется? – Она подалась к Асе, перешла на едва различимый шепот: – Не ходи больше на болото, девка. Не отпустит она тебя в другой раз. Вижу, силой ей с тобой уже не сладить, но она хитрая, она людские слабости знает, найдет и в твоей душе лазейку.
– Какую лазейку? – Ася уже не спрашивала, о ком речь, понимала без лишних слов. Теперь она чувствовала Морочь едва ли не так же хорошо, как и бабка Шептуха.
– Знаю я какую, да толку! – Старуха пожала плечами. – Тут тебе самой решать, как быть. Я в молодости оступилась, поверила ее посулам. Да только обманула она меня, Аська, жестоко обманула. И тебя обманет, если поверишь.
– Зачем я ей? Зачем ей такие, как мы?
– Сила в нас. Ей без этой силы не жить, вот и заманивает… Ненавидит лютой ненавистью, злобой исходит, но убить не может. Голодная она всегда, жадная до людских душ… – Бабка Шептуха надолго замолчала, а когда заговорила, голос ее сделался сиплым и незнакомым: – Уговор у меня с ней, я уж и забыла, сколько лет. Подстерегла она меня в лихую годину, когда я от горя хотела руки на себя наложить, посулила чудо, но и цену запросила немалую. Я согласилась. И знаешь, чем уговор тот закончился, Аська? Нашла она, проклятущая, способ уговор обойти, а вот я из дрыгвы вырваться так и не смогла. Привязала она меня к себе, силами моими кормится, как пиявка. А мне одно только остается: заблукавшие души в болоте собирать да дорогу им показывать. Стало быть, и я лазейку нашла, чтоб ей адпомстить[11], но то, что сделано, за что слез пролито столько, что целое озеро можно наполнить, мне уже никогда не изменить. Не повторяй моих ошибок, Аська, не верь ей, проклятущей!..
Они еще немного посидели, помолчали каждая о своем, а потом бабка Шептуха встала из-за стола, коснулась пальцами Асиной щеки и сказала:
– К утру я обернуться не поспею. Не дожидайтесь меня, как солнце встанет, уходите. Даст бог, свидимся еще.
– Бабушка, – Ася всхлипнула, накрыла ее ладонь своей, – спасибо вам.
Старуха покивала головой, улыбнулась на прощание и, уже стоя на пороге, повторила:
– Не верь ей, внучка. Даже если посулит такое, чего никто другой не даст, все равно не верь. Обманет…
* * *Коньяк закончился как-то совсем неожиданно, а хмеля ни в одном глазу. Матвей и рад был бы упиться до потери сознания, да вот никак не выходило. Он закурил последнюю сигарету, сквозь дымное облачко посмотрел на Ставра, спросил устало:
– И что нам теперь делать? Нашел я тебе Алену, а дальше что? Не помнит она ничего, я это точно знаю. У нее в голове сейчас вообще каша.
Или все-таки подействовал коньяк? Вот сидит он себе спокойно, с призраком разговаривает, стратегический план разрабатывает.
– Дальше на болото нужно. – Ставр пожал плечами. – К той старушке, что меня сюда отправила. Она многое знает и в девчонке, похоже, очень сильно заинтересована.
– Как ты? – уточнил Матвей.
– Ну как сказать? У меня-то ясно какой интерес, я с ней вроде как повязан теперь, а вот что старухе нужно, я не понял пока.
– Чем повязан?
– Хотел бы я знать! Не помню! Я ж умирал уже, когда ее увидел. Я и не понял толком ничего: что она там со мной делала, зачем делала. – Ставр обернулся, посмотрел на приоткрытую дверь гостиной, сказал шепотом: – Я вот тут думаю, братишка, может, она ведьма какая!
– Кто? Старушка? – Матвей, до сего дня не веривший ни в чертей, ни в ангелов, теперь с поразительной легкостью был готов поверить во что угодно: хоть в инопланетян, хоть в ведьм.
– Старушка само собой, – мотнул косматой головой Ставр. – Я про девчонку. Ну ты вот сам подумай, братишка, что ей от меня мертвого понадобилось?! Зачем она меня к себе привязала? И главное – чем привязала?
– А с чего ты решил, что она тебя вообще привязывала? – Матвею вдруг стало обидно за Алену. Нормальная она девчонка. Ну, в смысле не совсем нормальная, конечно, но и не ведьма.
– А по-другому как?! Чего я тогда сейчас здесь делаю? Мне в раю место зарезервировано, а я среди вас, живых, болтаюсь.
– Так уж прямо и в раю?! – усмехнулся Матвей. Ставр не производил впечатления святого, да и занятие, которым он занимался при жизни, было далеко не самым богоугодным.
– Много ты знаешь про богоугодные дела, – фыркнул Ставр.
– Так уж прямо и в раю?! – усмехнулся Матвей. Ставр не производил впечатления святого, да и занятие, которым он занимался при жизни, было далеко не самым богоугодным.
– Много ты знаешь про богоугодные дела, – фыркнул Ставр.
– Мысли читаешь?
– Не всегда, но кое-что прорывается. Слышь, братишка, ты бы куртку накинул, а то вон посинел весь от холода.
В комнате и в самом деле было холодно, не спасали ни камин, ни коньяк. Матвей поежился, потянулся за ветровкой.
– Это из-за меня, – сказал Ставр. – В смысле холод от меня идет. Такие вот издержки промежуточного существования. Ты уж потерпи, братишка.
– Да куда я денусь! – Матвей сунул руки в рукава куртки. – Я вот спросить хотел… – Он замялся.
– Про деньги? Все нормально, братишка. Сам понимаешь, деньги мне теперь без надобности, а при жизни я был парнем вполне зажиточным. Жалко, что не могу на тебя недвижимость переписать, но номера счетов скажу.
– Спасибо.
– Не за что. Ты же мне помогаешь.
Матвей и сам не знал, кому он помогает: Ставру, Алене или самому себе, но молча кивнул. Придется идти до конца, если понадобится, лезть в болото, потому что свои гонорары он привык отрабатывать по полной программе.
– А, чуть не забыл! – Ставр хлопнул себя ладонью по лбу, но звука Матвей не услышал. – Глянь-ка вон под той половицей. – Он указал носком ботинка, куда смотреть. – Там запасной ключ от кладовки, а в кладовке у меня много чего есть из того, что на продажу готовил. Если хочешь, можешь загнать. Я адреса проверенных людишек подскажу.
– Не нужно это. – Матвей протестующе мотнул головой. – Денег достаточно.
– Ну и дурак, – сказал Ставр беззлобно. – Мне ж оно теперь ни к чему.
– Мне тоже ни к чему.
Из-за полуприкрытой двери послышался тихий стон, и Матвей торопливо встал из-за стола. Алена металась во сне. А может, и не во сне вовсе, а в бреду. Что он понимает в этой чертовой психиатрии?! Может, зря он так опрометчиво? Неизвестно, что ей там капал доктор Джекил, может, это такая сильная хрень, что девчонка теперь неделю в себя не придет. Надо было историю болезни с собой забрать, хоть в Интернете посмотреть, но теперь уж что…
– К обеду оклемается. – Ставр присел перед диваном на корточки, внимательно всмотрелся в беспокойное Аленино лицо и сказал задумчиво: – А красивая девчонка. Эх, я бы с ней… – Он так и не договорил, махнул рукой.
– Откуда знаешь, что к обеду оклемается? – Упущенные возможности Ставра волновали Матвея гораздо меньше, чем самочувствие Алены.
– Знаю. – Ставр пожал плечами, отошел к занавешенному окну. – Я теперь, братишка, много чего знаю. Да вот беда – использовать не могу. До вечера она, конечно, вареной будет, но тут уж ничего не поделаешь. Выедем к ночи, так спокойнее.
– И ты с нами? – спросил Матвей, укутывая Алену одеялом.
– Так это, братишка, совсем необязательно. Для меня теперь расстояние – не проблема. Нет, я, конечно могу с вами, но что ж вас студить-то лишний раз?! Еще заболеете. – Он невесело усмехнулся. – Лучше уж вы сами, а на месте и встретимся.
– Где встретимся?
– В доме ее деда. Он ближе всего к болоту.
– А потом куда?
– Ясное дело куда – в топь, к старухе. Мне кажется, только она одна нам может помочь. – Ставр нахмурился. – Вот узнать бы еще, чем эта коза меня привязала.
– Сам ты козел, – буркнул Матвей. – Она, знаешь ли, тоже не на курорте все эти месяцы отдыхала.
– Ну прости, братишка, сорвалось. Тут, понимаешь, какое дело, мне с каждым днем все хреновее. Я голос слышу, зовет он меня. И вот честно скажу, хочется бросить все к чертям и откликнуться.
– Чей голос? – насторожился Матвей.
– Старуха называла эту хрень Морочью, а что это такое на самом деле, понятия не имею, просто чувствую, что она меня зовет и злится.
– Морочь?
– Она самая.
– И где эта Морочь находится?
– Живет. Она не находится, а живет, – уточнил Ставр. – В болоте, я думаю. Ты знаешь, братишка, ты лучше в кладовку загляни, там у меня дробовичок припрятан. Пригодится.
– Ага, и с этим дробовичком меня на границе да под белы рученьки! Мне еще вон ее контрабандой вывозить, – Матвей погладил Алену по спутанным волосам, – да и меня самого, вполне может статься, уже по всему району с собаками ищут. Внешность я, конечно, изменил, и паспорт у меня был поддельный, но риск от этого меньше не стал.
– Больше, чем обещал, я тебе бабосов не дам, – предупредил Ставр.
– Да кто же о деньгах сейчас?! – возмутился Матвей. – Я про риски.
– А, про риски?! Ну, без риска тут, братишка, никак. Я тебе даже больше скажу, – Ставр подошел вплотную, и Матвея обдало волной холода, – не погранцов нам с тобой надо бояться, а ее.
– Старуху?
– Морочь! Видишь, я с тобой честный до конца. Это мне терять нечего, а у тебя выбор всегда есть.
Да не было у него никакого выбора! Он сам себе перекрыл все пути к отступлению. Вот как только выкрал Алену из психушки, как только поверил в существование призраков и какой-то там Морочи, так и сжег последний мост. Теперь у него одна дорога – в болото, будь оно неладное.
– Ты поспи, братишка. – Ставр все про него понял правильно. – В спальне ложись, там матрас ортопедический. – Он усмехнулся своей нагловатой и кривоватой усмешкой. – А я пока уйду, не буду вам мешать. Завтра к вечеру нарисуюсь, проинструктирую, что к чему.
– Точно нарисуешься?
– А куда ж я от вас денусь?! – Ставр развел руками. – Мы повязанные теперь. Ты, братишка, отвернись. Не нужно тебе видеть, как я ухожу. Это, я тебе скажу, зрелище не для слабонервных.
– Так я вроде бы и не слабонервный. – Матвей пожал плечами.
– Все равно отвернись, мне самому так проще. Считай, стесняюсь я.
– Какой ты, однако, стеснительный, – буркнул Матвей, поворачиваясь спиной к Ставру.
– Сам себе порой поражаюсь, – послышался за спиной затухающий голос.
Когда Матвей обернулся, в комнате уже не было никого, кроме него и Алены.
– Призрак с комплексами, – проворчал он и, бросив внимательный взгляд на Алену, побрел в спальню.
Может, за этот сумасшедший день он устал как собака, а может, начал наконец действовать коньяк, только уснул Матвей, едва голова коснулась подушки.
Ася. 1943 год
Сентябрь проливался на землю дождями, терзал небо грозами, точно предчувствовал беду. Ася тоже предчувствовала, беспокоилась и тревожилась без причины, просыпалась среди ночи в слезах. Алеша всегда был рядом, успокаивал, баюкал, словно маленькую, ласково шептал на ухо.
В партизанском отряде ей было хорошо, так хорошо, как никогда до этого. Ее не пугали ни хмурые взгляды мужиков, одичавших, заросших бородами по самые глаза, ни участившиеся налеты фашистской авиации, ни холодная сырость землянки. Алеша рядом, а это главное.
Тревога поселилась в сердце ближе к осени. Сначала она была неясной, едва ощутимой, но с каждым днем набиралась силы, укутывала душу стылым туманом, подкатывала к горлу колючим комом. Мир вокруг менялся, а Ася не поспевала за этими переменами, как ни старалась.
Алеша уходил на задания все чаще, пропадал днями, а когда возвращался, Сивый лес содрогался от взрывов и автоматных очередей. Рельсовая война! Отчаянная, рискованная, беспощадная, уносящая жизни своих и чужих. Алеша уходил, а Ася переставала жить, замирала в ожидании, погружалась душой в липкий болотный туман, молясь только об одном – чтобы он вернулся к ней живым, а не мертвым…
То задание было особенным, Ася как-то сразу это поняла по долгим ночным бдениям в командирской землянке, по тревожным разговорам, по азартному огоньку в ясно-синих Алешиных глазах.
…Она не хотела его отпускать, висла на шее с беспомощными бабьими причитаниями, уговаривала, умоляла. А он ласково, но решительно разжал ее онемевшие пальцы, поцеловал в лоб и сказал уже привычное – я вернусь, Асенька, ты береги себя.
Как она могла беречься, когда он себя не берег, когда рвался в бой с какой-то отчаянной, неправильной и никому не нужной страстью?!
…Ася ждала отряд на краю Гадючьего болота, ждала уже который час. Ушла из лагеря, никому ничего не сказав, еще на рассвете, чтобы встретить Алешу первой, чтобы помочь, если понадобится. Она не знала, как и чем станет помогать, просто делала то, что велело сердце.
Выстрелы послышались на закате, сначала редкие, одиночные, но с каждой минутой усиливающиеся, приближающиеся. Выстрелы и заливистый собачий лай. Каратели… Душа, и без того измученная дурными предчувствиями, сжалась в комок, сердце затрепыхалось в горле, а ноги уже сами несли Асю к лесной опушке…
Их осталось всего четверо, четверо из двенадцати уходивших на задание. Алеша был среди них: раненый, залитый кровью, едва живой. Ася бросилась навстречу, обхватила его за талию, не давая упасть, закричала, пытаясь заглушить автоматные очереди: