С другой стороны, следуя своей чекистской привычке стараться непременно «скурвить» партнера, Москва тоже настаивала на этой «тайной дипломатии», отлично понимая, что «конфиденциальность» отношений — первый шаг к ссучиванию. Вот, скажем, ЦК сообщает через посла генсеку лейбористской партии Великобритании Р.Хейварду в сентябре 1973 года, что его просьба Суслову за отказников Левича, Лернера и Слепака выполнена не будет — их дела не будут пересматриваться еще года два-три. Но — утешьтесь — вопрос о двух других решится в конце 1973 — начале 1974 года. Так что с пустыми руками не останетесь, будет чем похвастаться. Однако, инструктирует ЦК своего посла, «подчеркните конфиденциальный характер информации». Только вам, ребята! Глядите, оправдайте доверие. И те — рады стараться — благодарно помалкивают. А заинтересованным кругам, конечно же, можно тайком похвастаться. Только тсс! — никому ни слова, не спугните игру.
Разумеется, эти фраера-лейбористы до конца и не секут, как их тонко, профессионально «делает» Москва. Да, видимо, и не шибко стараются. Ведь в это же время они вели с КПСС переговоры об установлении «особых отношений». Их делегация (члены парламента У.Симпсон, Э.Шорт, Я.Микардо во главе с Хейвардом) с энтузиазмом толковала в Москве о своем намерении «добиться поворота к лучшему в отношениях с СССР», «критически оценивали некоторые аспекты прошлой политики руководства лейбористской партии». От имени всей делегации Хейвард говорил о стремлении к разрядке, особенно в отношениях с Москвой. Цели визита …установить контакты с КПСС, обменяться мнением по международным проблемам. Отмечено сходство взглядов и близость позиций по вопросам разрядки (экономическое сотрудничество, общеевропейское совещание но безопасности и сотрудничеству, значение договоров ФРГ с ГДР и Польшей, помощь Вьетнаму, поддержка развивающихся стран, поддержка Альенде в Чили).
Конечно, отмечено и различие: в идеологии — по вопросу о вторжении в Чехословакию, «неясность позиции в отношении к КНР». Но это всё мелочи по сравнению со сходством. Энтузиазму нет предела. В принципе, даже такие требования советской стороны, как более тесное сотрудничество с британской компартией или требование «давать отпор антисоветским клеветническим кампаниям», не встречают серьезных возражений лейбористов. С компартией, отвечают они, сотрудничать трудно, но они готовы поддерживать «хорошие личные отношения с коммунистами».
Тон ответа много мягче, чем раньше, — отмечает Москва, подробно сообщая обо всем этом… генсеку британской компартии Голлану.
При таком-то «сходстве взглядов» — какие уж там права человека. Даже упоминание этой проблемы или публичная просьба за кого-то воспринимаются как «антисоветская кампания». Выглядеть красиво за свой счет Москва никому не позволяла.
Председатель Социал-демократической партии Дании (СДПД), премьер-министр А.Йоргенсен направил в Международный отдел ЦК КПСС телеграмму, в которой от имени своей партии просит содействовать «воссоединению семьи» советского гражданина Браиловского В.Л., недавно арестованного и находящегося под следствием по обвинению в систематическом распространении клеветнических утверждений, порочащих государствен-ный и общественный строй СССР.
Учитывая, что с руководством СДПД у КПСС существуют межпартийные связи, считали бы нецелесообразным оставить телеграмму А.Йоргенсена без ответа. Ответ может быть дан через совпосла в Дании.
Принимая во внимание, что телеграмма Йоргенсена была широко распространена на Западе средствами массовой информации, следует исходить из того, что наш ответ также может быть опубликован.
И, детально «объяснив» просителю, за какого негодяя тот хлопочет, ЦК не преминул сделать ему выговор:
Одновременно нельзя не выразить сожаления по поводу того, что факт направления Вами упомянутой телеграммы еще до получения ее нами уже послужил поводом для спекуляции в средствах массовой информации некоторых стран.
Так-то, помни, кто здесь хозяин. Не рассчитывай на поблажки, коли не хочешь играть по нашим правилам.
Словом, даже из прав человека Москва очень быстро сделала инструмент «ссучивания» европейских социалистов, «вознаграждая» селективно лишь тех, кто пошел на большее «сближение» с ними. Ну, а что социалисты? Неужто не поняли, к чему ведут их игры с Москвой? Если в начале «детанта» такое, хоть и с натяжкой, можно еще допустить, то к 1977–1978 гг. «разрыв между словами и делами» стал очевиден даже клиническому идиоту. В самом деле, после демонстративных расправ над Хельсинскими группами — продолжать «тайную дипломатию»? Продолжать «сближение», убедившись, что твое «влияние» нулевое? А ведь, заметьте, прикрываясь разговорами о необходимости улучшения отношений межгосударственных, сближение-то совершалось межпартийное, с КПСС. К началу 80-х большинство социалистических и социал-демократических партий установили с КПСС особые «межпартийные» отношения, означавшие, помимо всего прочего, очень широкие контакты на уровне региональных и даже низовых партийных организаций. Уж куда, казалось бы, ближе, а результат? Это, по меньшей мере, сильно облегчило инфильтрацию КГБ, достигавшую в некоторых партиях фантастических размеров: например, в Финляндии и Германии даже сказать трудно, где кончался КГБ, и начинались социал-демократы. Японские социалисты, как мы помним, настолько «сблизились» с КПСС, что даже избирательные кампании вели на советские деньги. И после всего этого продолжать верить в сближение-влияние?
Конечно же, к 1978 году не только среди руководства социал-демократов, но и среди рядовых-то членов не могло остаться таких простаков-идеалистов на грани идиотизма. И что же? Честно объявили об отказе от «детанта», о его провале? Напротив, именно поэтому в апреле 1978 года, за несколько недель до судов над членами Хельсинских групп, когда сомнений в исходе не остается, Социалистический Интернационал проводит в Хельсинки (лучшего места-символа и не найти!), конференцию, целиком посвященную разоружению, да еще и приглашает на нее советскую делегацию во главе с Борисом Пономаревым. Ни слова о правах человека, ни намека на предстоящие суды: отныне «детант» означает только одно — разоружение. Разумеется, опять звучат благородные слова — но теперь уже о «спасении человечества от ядерной катастрофы». Собравшиеся благосклонно внимают Пономареву, обвиняющему в гонке вооружений «страны НАТО, возглавляемые США», а в качестве спасения предлагающему… диалог с Брежневым. И что ж вы думаете? На следующий год в октябре делегация Социнтерна так-таки поехала к Брежневу толковать о разоружении! Но вот незадача — разоружиться не успели: через два месяца советские войска вторглись в Афганистан. Наступили времена «черной реакции», «холодной войны», столь нестерпимой для прогрессивно мыслящей части человечества, а «детантисты» потеряли власть почти во всех странах Европы. Ушли в глухую оппозицию, занялись «борьбой за мир».
Так им и не удалось установить социализм по всей Европе, запродавши ее советскому режиму. Не повезло им, как тому цыгану из старинного анекдота, который решил поставить эксперимент — отучить свою лошадь есть. И ведь что замечательно: уж совсем было преуспел, уж лошадь вроде бы сама есть отказывалась, но… сдохла. Про Хельсинские же соглашения — те, что торжественно подписали в 1975 году 35 стран, — практически все забыли. Конечно, формально их никто не отменял, а начавшаяся в 1980 году Мадридская конференция по их «проверке» тянулась чуть не пять лет. Но кто на это обращал внимание, кроме нас? Осужденные «хельсинцы» продолжали сидеть по тюрьмам да лагерям (четверо к тому времени уже погибли), а Советский Союз продолжал пользоваться теми односторонними преимуществами, которые ему этот договор подарил. Наконец к десятой годовщине его подписания мы — большая группа диссидентов — обратились с призывом прекратить это издевательство над здравым смыслом и денонсировать «соглашение», превратившееся просто в фарс.
«Мы сделали все возможное со своей стороны, чтобы Хельсинское соглашение могло служить миру и демократии. Однако мы не видим больше для себя возможности продолжать поддерживать соглашение, которое не только не сумело осуществить свои гуманные цели, но не смогло даже защитить своих наиболее искренних сторонников, соглашение, которое превратилось в орудие подавления в руках советских правителей. Мы обращаемся к правительствам западных стран с призывом аннулировать, свести на нет Хельсинское соглашение.
Мы продолжаем верить, что мир во всем мире может и должен основываться на правах человека. Поэтому до тех пор, пока Советский Союз не докажет конкретными действиями свою готовность соблюдать права человека, любое соглашение с ним в отношении мира или контроля за вооружением будет всего лишь самообманом».
Мы продолжаем верить, что мир во всем мире может и должен основываться на правах человека. Поэтому до тех пор, пока Советский Союз не докажет конкретными действиями свою готовность соблюдать права человека, любое соглашение с ним в отношении мира или контроля за вооружением будет всего лишь самообманом».
Нужно ли говорить, какое негодование вызвало наше заявление у «всего прогрессивного человечества»?
5. Американский аспект
Безусловно, картина «детанта» 70-х гг. останется и неясной, и незавершенной, если мы не коснемся — хотя бы поверхностно — роли США в этой игре. А понять эту роль невозможно без самого общего представления об американской политической культуре и психологической атмосфере, господствовавших в то время. Должен оговориться, что могу оказаться сильно необъективным: я не люблю Америку, невзлюбил ее с самой первой минуты, как там оказался. Достаточно было мне на первом же своем выступлении в одном из университетов, в феврале 1977 года, увидеть эти вечно открытые (или жующие) рты, эти не замутненные никакой мыслью, сияющие идиотским энтузиазмом глаза, как я понял, что объяснить этим людям мне никогда и ничего не удастся. Да и не только мне, но, видимо, и никому, кто будет апеллировать к логике, разуму, рассудку — словом, к отделам мозга, расположенным выше мозжечка.
Впоследствии, проживши там несколько лет, я лишь уточнил и дополнил это свое первое наблюдение, но не опроверг. Напротив, уезжая, наконец, из Америки, я объяснял знакомым, что постоянно чувствовал себя весьма поднаторевшим в здешней жизни. А это, как ни странно, создает дополнительную нагрузку на нервы, как если бы вам пришлось жить в интернате для умственно отсталых подростков.
Как ни странно, видимо, надо пожить там, чтобы почувствовать Европу, европейскую культуру как некую отдельную и единую сущность. Обыкновенно, живя в Европе, мы этого не ощущаем, не замечая ничего общего между французами и англичанами, итальянцами и немцами; оказавшись же в Америке — и китайцу рад, и с японцем находишь больше общего, чем с местным продуктом. И дело тут вовсе не в том, что, как принято говорить, американцы — молодая нация, не накопившая еще своей культуры: думаю, они ее не накопят и через тысячу лет. Ибо заняты отнюдь не этим, а тем, что определено в их конституции странным выражением «pursuit of happiness». Даже перевести адекватно это выражение я не берусь. Во всяком случае, по-русски «погоня за счастьем» звучит слишком издевательски, предполагая полную тщету такого занятия, и уж никак не годится для конституционного права. Точно так же можно было бы торжественно записать в конституцию священное право человека считать себя чайником.
Между тем, именно этой бессмысленной «погоней» за призраком счастья и занята вечно молодая американская нация. Циничная Европа еще в римские времена постигла, что omnia mea mecum porto, что от себя самих не убежать, а улучшить свой жребий можно лишь упорным трудом. Но ведь ровно те и побежали в Новый Свет, кто в это не поверил, кто винил старушку Европу в своих неудачах. Удивляться ли теперь, что их потомки свято верят в «американскую мечту», т. е. в то, что человек может начать свою жизнь сначала, с нуля, точно перевернув страницу. А посему, коли полного счастья не наступает, собирай пожитки, седлай коня и — «скачи, парень, на Запад!» Средняя американская семья живет на одном месте не более пяти лет. Какое уж там «накопление культуры», если прошлое в Америке — это две недели назад, а пять лет назад — уже древность. Каждые пять лет Америка заново открывает мир, жизнь, пол, религию — все это без малейшей связи с минувшими открытиями утекших пятилетий. Это зачарованная страна, где жизнь трехмерна, а о четвертом измерении не ведают, пребывая в состоянии перманентной амнезии. Такое ощущение, будто ваши шаги не вызывают эха, а тело не отбрасывает тени. И даже при неимоверном старании вы не можете ничего изменить или хотя бы оставить за собой след, словно всю жизнь шли по песку в полосе прибоя.
А коль скоро единственная цель жизни — погоня за счастьем, за успехом сейчас и любой ценой, то не может быть у человека никаких принципов или концепций: ведь все это существует только во времени. В самом деле, что есть репутация, если человек каждый день заново родится? Что есть концепция, если каждые пять лет мир изобретается заново? На человека, толкующего о концепциях и принципах, смотрят как на сумасшедшего. Нормально, хорошо, успешно быть «прагматиком», оппортунистом, конформистом.
Это и впрямь страна крайнего конформизма, даже стадности, управляемая постоянно возникающими эпидемиями явно истерической природы: то вдруг все начинают бегать (джоггинг), потому что это якобы полезно для здоровья. Неважно, что человек, придумавший эту моду, умер в 55 лет прямо во время очередной пробежки, — 40 миллионов американцев продолжают бегать, аж земля дрожит. Или вдруг соль объявляется источником всех болезней — и ни в одном американском ресторане соли не допросишься. Попробуй попроси — на тебя посмотрят, как на самоубийцу. Как раз, когда я уезжал, начиналась еще одна истерия — «развратные действия над детьми», некий современный вариант охоты на ведьм. Десятки учителей и воспитателей детских садов оказались под следствием; сотни детей были насильно отняты у родителей. Бред какой-то: взрослые люди, даже члены Конгресса, рыдая, публично рассказывали о том, как их якобы развращали в раннем детстве, в возрасте, о котором взрослый человек и помнить-то ничего не может. И никто не осмелился высмеять этот тошнотворный фарс. Я был просто счастлив, что уезжаю, что не буду вынужден находиться в этой стране, — уже одно пребывание там ощущалось как соучастие.
Не знаю, быть может в начале века Америка и была «страной свободы», но слушать сегодня эти слова без смеха невозможно. Трудно представить себе нацию, более порабощенную любой, самой идиотской модой, любой горсткой ничтожнейших шарлатанов, эту моду придумавших. В конечном итоге — своей погоней за успехом. Да ведь и успех, понимаемый столь трехмерно, вневременно, может быть лишь сугубо материальным, не выходящим за рамки известной русской присказки: «Лучше быть здоровым, но богатым, чем бедным, но больным».
Но в то время как мы говорим это с иронией, для американцев ничего смешного тут нет: такова программа их жизни. Здоровье — самая большая их забота, скорее даже одержимость, доходящая до полного абсурда, как будто смерть — не неизбежный конец жизни человека, но лишь следствие его прегрешений: несоблюдения «правильной» диеты, упражнений и предписаний врача. А богатство — естественное мерило успеха, и тот, кто made it in America, «делает это в Америке» (тоже ведь выраженьице — made what? делает что?), тотчас же покупает себе лимузин в полтора квартала длиной, а если он made it big, «делает это с размахом», — то и целый небоскреб.
Американские масс-медиа, рассчитанные на самую низкопробную толпу, на чернь, сначала искусственно создают знаменитостей, раздувая их из ничего, а потом столь же искусственно их ниспровергают, раздувая — опять же из ничего — скандал. Все фальшиво, поддельно, пусто, зыбко, как мираж в пустыне, и ничего реального, подлинного, незыблемого, что осталось бы существовать, даже если на минуту закрыть глаза. Или выключить телевизор.
Удивляться ли, что при всей этой погоне за счастьем американцы в массе своей — люди глубоко несчастные, не удовлетворенные своей судьбой, часто осажденные проблемами, которые они сами же и создают, бесконечно «ищущие самих себя» и ничего не находящие. Отсюда и процветание всяческих «гуру», психоаналитиков, сект и прочих спасителей людей от самих себя, без которых не может обойтись, кажется, добрая треть американского населения. Порою создается впечатление, что американцы, будучи неспособны вынести бремя свободы, просто ищут, кому бы отдаться в рабство.
Словом, это антикультура, обезьянья цивилизация, которую никакая эволюция, никакое «накопление» в культуру не превратит. В особенности же еще и оттого, что в Америке практически не существует слоя населения, обыкновенно и накапливающего культуру, — интеллигенции, а то, что ее замещает, — intellectuals — есть одновременно самая безграмотная и самая омерзительная часть общества. Не берусь судить, что там было раньше (в конце концов, эта страна дала миру в прошлом немало выдающихся писателей и ученых), но то, что застал я, было ужасно. Мало того, что обозначенные выше особенности американской антикультуры присущи им в полной мере, а то и с избытком, но — помимо этих прелестей и уж совсем безо всякого оправдания американским «интеллектуалам» присущи все пороки европейской интеллигенции: крайняя самовлюбленность, вера в свою «просветительскую» миссию, в свое право на привилегированное, элитарное положение. И, конечно, левизна, причем самой что ни на есть примитивной разновидности. По крайней мере, у европейской интеллигенции за ее левизной, кроме своего «классового» интереса, стоят концепции с двухсотлетней историей общественных дебатов, революций и войн, а стало быть, с ними еще можно как-то спорить. У их американских коллег нет ничего, кроме голых эмоций, доходящих зато до истерики. Какие уж там дебаты, лишь бы глаза не выцарапали: они ведь всегда — голос совести, а значит, их оппонент по определению — враг народа. Они — сострадают, а вы — черствы и безжалостны. Только вот сострадают они почему-то весьма избирательно, отчего у них всегда, по меткому выражению Орвелла, некоторые животные равнее других.