Мирдлихт тоже заметив новых противников, начал придерживать коня. Фарамунд со злой радостью видел, как конунг бросал по сторонам затравленные взгляды. Сзади настигает Фарамунд, путь к лесу отрезан его людьми, справа болото, слева тоже перехватят люди Вехульда.
Внезапно он повернул коня и пустился обратно. Фарамунд выхватил меч, в голове блеснула безумная надежда, что конунг вздумал сразиться с ним лицом к лицу, однако тот подал коня влево, понесся в сторону маленького храма нового бога, Христа.
Фарамунд повернул коня за ним, а Мирдлихт соскочил наземь, ринулся к двери. Конь Фарамунда галопом доскакал до брошенного коня, когда Мирдлихт распахнул дверь и вбежал в полутьму храма.
Фарамунд соскочил уже с мечом в руке. Сзади догнал крик:
— Стой!.. Фарамунд, остановись!
За ним бежал Вехульд, следом спешили, кто на конях, кто пешим, местные. Фарамунд видел раскрытые в крике рты, вытаращенные глаза. Он остановился на пороге, в полутьме видно было, как Мирдлихт добежал до небольшого возвышения, упал на колени, обхватив обеими руками это, видимо, священное место.
Право убежища, мелькнуло у него в голове со злобой. Как во всех храмах, даже самых древних, преступник мог спастись, припав к стопам статуи божества.
Он сунул меч в ножны, рассудив, что если с обнаженной сталью негоже входить в храм, так можно войти безоружным и удавить гада голыми руками, но сзади все нарастал крик, топот, гам, он остановился и ждал.
Вехульд доскакал первым, крикнул с великим облегчением:
— Как хорошо, что ты не вошел!
— Но тварь надо уничтожить, — сказал Фарамунд зло.
— Рекс, — сказал Вехульд предостерегающе. — Это племя окрещено еще три поколения тому. Здесь на треть римская кровь, они поклоняются этому богу.
— И что же?
— Негоже их дразнить!
— Крепки в вере? — спросил Фарамунд.
— Еще как!
Глава 25
Остатки его отборного отряда расположились на отдых прямо перед храмом. Двое-трое воинов все время сторожили дверь, остальные разожгли костры, жарили мясо, чинили доспехи.
Фарамунд дал войску недельный отдых. За это время из северных земель Галлии подойдет обещанное пополнение.
Из окрестных сел постепенно стягивался народ. Все почему-то стремились войти в храм, готовы были бросаться на выставленные копья.
Фарамунд выехал на коне навстречу толпе. На него смотрели недружелюбно, но без той ненависти, что встречал у противника. Что-то во взглядах этих людей было иное... странное спокойствие, что казалось равнодушием, если не презрением к гибели.
Он вскинул руку.
— Приветствую всех! — сказал он мощно. — Я уважаю вашу веру. Как видите, я не вошел в ваш храм с оружием. Негоже статуи богов обагрять кровью...
Высокий бородатый поселянин сказал с поклоном:
— У нас нет статуй, у нас они стали иконами. Но иконы тоже нельзя обагрять кровью. Господь велит прощать... э-э... а также подставлять левую щеку, когда бьют по правой...
Фарамунд усмехнулся:
— Я тоже знаю вашу веру. И сам готовлюсь ее принять. Но в Писании сказано: не мир я принес, но меч!.. Предательство ни в какой вере не прощаемо. Иуда предал, был наказан.
— Он был наказан не людьми, а Богом! — возразил мужик.
Фарамунд покачал головой:
— А вам не стыдно все складывать на своего бога? Помочь ему не хотите? Какие же верные рабы? Я не бог, но за мной вон какая армия идет!.. А вы?.. Станьте же орудиями замысла своего бога! Исполните его волю. Все, что вы сделаете, это и есть его воля. Ведь ни один волос не падет с головы, ни один листок с дерева без его воли?
Они стояли в молчании, раздумывали, тихонько переговаривались. Фарамунд сам чувствовал затруднение, о богах как-то не думал, но, к счастью, со стороны дороги раздались крики.
Из дальнего пыльного облачка вынырнула четверка богато украшенных коней. Они тянули роскошную повозку, следом несся отряд таких же богато одетых воинов в блестящих на солнце доспехах.
Повозка остановилась, не доехав до храма с десяток шагов. Двое ухватили коней под уздцы, Из толпы вышел немолодой человек с совершенно седой головой и такой же белой короткой бородкой, открыл дверцу и протянул вовнутрь руку.
Из полумрака закрытой повозки высунулась такая же немолодая женщина. Мужчина помог ей спуститься на землю. Она выпрямилась, в толпе заговорили, начали опускаться на колени.
Остались стоять только люди Фарамунда, но он видел по их лицам, что и они готовы последовать примеру поселян, таким величием и властностью повеяло от этой женщины. Она смотрела гордо, запавшие глаза лихорадочно блестели, а темные круги под глазами только придавали вид много думающего и страдающего человека.
Фарамунд смотрел на престарелую мать Мирдлихта почти с сочувствием. Внучка великого воина и дочь воина, она была выдана замуж за доблестного воина, а затем рожала воинов, гордилась их доблестями, славой, воспитывала в духе доблести и подвигов. Почти все погибли в боях, но погибли со славой, а внуки только начинали путь с оружием в руках, но она уже гордилась их силой и мужеством.
Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не запятнал свой род... и только этот последний сын, Мирдлихт, предал свое племя.
Она коротко взглянула на него, голос ее был чистый, сильный, с едва заметной ноткой усталости:
— Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь, я даже не успела переодеться...
Он сам видел по загнанным коням, по ее измученному лицу, что за двое суток повозка не останавливалась больше, чем на несколько минут, пока меняли коней.
Поклонился, помня, как ее здесь чтут и как местные ревниво следят за каждым его движением:
— Приветствую тебя, доблестная правительница. Пути богов неисповедимы, но мы следуем им, как можем. Прости, но мы преследовали изменника, чье имя я не хочу произносить вслух. Я чту веру нового бога, и... сам собираюсь ее принять. Однако я чту и старые законы наших народов. Зло и предательство должны быть наказаны. Однако в твоем присутствии я не осмеливаюсь судить, ибо я молод... и знаю так мало! А вот ты...
Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на довольного Вехульда. Тот прошептал:
— Ну и хитрая же ты змея...
— Ш-ш-ш, — ответил Фарамунд.
Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога.
На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом.
— Никто не войдет в храм, — сказала она, наконец. Голос ее был низким, страдающим. — Святилище Иисуса Христа не должно быть осквернено блеском мечей и видом пролитой крови.
Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. Вехульд шепнул:
— Ты не вмешаешься?
— Тихо, — шепнул Фарамунд. — Не верю, что старая вера испарится как туман...
Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как мел. В глазах стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:
— Но никто и не выйдет из этого храма.
За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку.
Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития крови... Но карать. Карать страшно и беспощадно.
А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния.
Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память о котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в церкви...
Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.
За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало даже крупнее, чем было до сражения.
Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что остались в дальних селах, в основном — женщины и дети, отныне станут франками.
Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу — кого где застала гибель.
Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу — кого где застала гибель.
— Все дрались достойно, — определил Фарамунд. — И наши герои, и бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость.
Громыхало пробурчал:
— А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами?
— Ну... в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их чертоги... в виде пара. Без тела вовсе.
Громыхало посмотрел подозрительно.
— Ты все чаще говоришь о вере Христа.
— Посмотрим, посмотрим, — ответил Фарамунд с неопределенностью в голосе. — Это вера хороша... во многом.
Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же просто решил объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные подсвечники и светильники.
Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она живет в тягостном ожидании, что ее как овцу отдадут этому человеку!
С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь встретить Фарамунда вне крепости.
Брунгильда подошла к окну, когда внизу во внутреннем дворе застучали копыта, послышались сильные мужские голоса. Всадники соскакивали с коней, осматривались хозяйски. Все они отличались от мужчин бурга, как соколы отличаются от простых уток: в движениях сквозит сила и жестокость, взгляды прицельные, чуть охрипшие голоса звучат громко и уверенно.
Она словно воочию увидела, как падают под их страшными ударами враги, как шагают по трупам, в руке окровавленный меч, а глаза жадно ищут нового противника. Особое внимание привлек всадник, который единственный был в легкой кольчуге поверх вязаной рубашки, в то время как остальные воины двигались в тяжелых железных латах. Похоже, он очень полагался на силу и скорость своего длинного меча.
Выше других мужчин своей отборной дружины, шире в плечах, он выглядел сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги скрывались могучие мышцы, крепость которых она уже мысленно сравнила с гранитной плитой.
Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной силой, что она сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась со своей участью. Признала его правоту, готова идти даже за того старика, у которого на востоке огромные земли и хорошая конница. Почти безропотно согласилась идти за неведомого Фарамунда, вожака самой большой разбойничьей шайки...
Но сейчас неизвестно почему кровь снова вскипела от возмущения. Нет, она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой!
За спиной послышался перестук деревянных башмаков. Клотильда взбежала возбужденная, запыхавшаяся.
— Здравствуй, госпожа, — выпалила она. — Уф, я так бежала!.. Лестница такая крутая...
— Клотильда, — безучастно сказала Брунгильда. — Ты же в людской...
— Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и служила нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом месте! Лучше я вам заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с привычками и обычаями франков.
Брунгильда сказала с чувством:
— Добрый дядя Тревор! После Лютеции у него только я осталась из всей родни... Клотильда, иди сюда к окну. Видишь всадников? Расскажи кто из них кто? И кто этот герой в кольчуге?
Клотильда на миг прильнула к окошку, тут же отпрянула, уступая место госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба.
— Это и есть сам Фарамунд.
— Фарамунд... — пробормотала Брунгильда ошарашено.
Могущественный вожак разбойников, а теперь уже конунг, не выслал вперед, как водится, передовой отряд легких конников, чтобы успели известить о его прибытии, чтобы подготовили комнаты, места для коней, накрыли столы! Вместо того чтобы прибыть позже, в сопровождении пышной свиты, в богатой повозке, которую будут тащить десяток дорогих коней, он явился в грязи и пыли, спеша поглазеть на нее, раздеть взглядом, осквернить в своих похотливых видениях... Мерзавец! Это оскорбительно. Это оскорбительно!
Ее колени начали вздрагивать. Она напрягла все тело, вскинула голову. Глаза блеснули решимостью. Нет, она не станет покорно смотреть под ноги своему будущему мужу и повелителю!
Дверь распахнулась, быстро вошел Тревор. Глаза его сияли, длинные усы воинственно приподнялись. Он заявил громко и торжественно:
— Благородная Брунгильда! Доблестный рекс Фарамунд прибыл!
Я вижу, что прибыл, едва не вырвалось у нее. Все равно он разбойник, а не рекс. И прибыл как простой разбойник. Неужели не понимает, что в таком виде он наносит ей оскорбление, наносит урон ее высокородной чести?
Фарамунд видел в глазах Тревора радость и смущение одновременно. Все-таки это была его крепость, которую он подарил без всякий коммендаций Лютеции. Но Лютеции нет, а они вроде бы теперь распоряжаться не вправе...
С другой стороны, его удалось уговорить взять под защиту младшую сестру Лютеции. И хотя ей не дарил Люнеус, но как-то само собой считалось, что ныне здесь хозяйничают Тревор с Редьярдом. Но это, пока Фарамунд не прибыл лично.
Вытряхнув дорожную пыль, он позволил себя обтереть мокрыми полотенцами, спустился в главный зал.
Девушка медленно сходила по ступенькам, ее фигурка была натянута как тетива лука, взгляд смотрел прямо перед собой. По телу Фарамунда пробежала дрожь. К нему в зал сходила Лютеция, юная и чистая, даже в том же платье, в каком ехала тогда в повозке!.. Нет, это платье богаче, просто тот же голубой цвет, тот же крой...
Она ощутила его жгучий взор, слегка повернула голову. Он снова вздрогнул. Те же удивительно чистые синие глаза, та же гордая приподнятость скул, детская припухлость щек, но слегка выдвинутый подбородок, что придавал ей вид решительный и упрямый.
Он поднялся, ждал. Сбоку тихонько ахнул Вехульд, глаза военачальника были ошалелые как у лося весной. Громыхало перестал сопеть, подтянул живот. С его языка едва не сорвалось имя Лютеции.
Наступила короткая пауза, которая всем показалась бесконечной. Тревор спускался за Брунгильдой следом, во все глаза смотрел, какое впечатление она произведет, рот расплылся до ушей. Брунгильда чуть повела глазом, опаздывает дядя, наклонила голову, серебристый голосок мелодично прозвучал в чистом воздухе:
— Благородный Тревор, это и есть тот страшный рекс, от имени которого женщины падают в обморок? А у беременных случаются выкидыши?
Тревор закашлялся, девушка не должна первой заговаривать с мужчинами, это ущерб ее достоинству, проговорил уже торопливо, смущенно:
— Дорогая Брунгильда, позволь представить тебе доблестного Фарамунда, владетельного господина земель по всему берегу Рейна и до берегов Сены!
Ее ресницы длинные, густые и томно изогнуты, но из-под них смотрят синие глаза... уже не как небо, а как искрящийся на солнце лед. Брунгильда выпрямилась, смотрела надменно, и хотя Фарамунд был выше, он чувствовал, как холодный взгляд высокомерно скользнул поверх его головы, едва-едва задев волосы, как пролетающая над грязным болотом птица задеваем кончиком крыла мшистую кочку.
Фарамунд поклонился, смолчал. Тревор подвинул для Брунгильды стул с высокой резной спинкой. Она села просто и в то же время царственно: словно императрица огромной империи. Еще бы, подумал Фарамунд. Всяк, кто взглянет в ее глаза, уже раб.
Слуги торопливо таскали на стол жареных лебедей, ставили блюда с печеной птичьей мелочью, перед Фарамундом появился золотой кубок с тускло блестящими камешками по ободку. Из-за плеча выдвинулась рука с кувшином. В широкое жерло кубка хлынула темно-красная струя. Запах пошел тонкий, приятный.
Тревор сказал бодро:
— С возвращением, рекс!.. Здесь в крае наслышаны о твоих подвигах. Ты берешь города с такой легкостью, что твое войско почти не останавливается!.. Если бы не обозы, ты бы уже достиг стен Рима.
Фарамунд ощутил осторожный вопрос в невинном тосте. Рим — сердце мира, если на него замахнуться — наступит конец света. Раньше никому в голову не могла придти безумная мысль, что Рим может пасть, но как-то дошли слухи, что страшный Аларих из родственного франкам племени готов уже приблизился к его стенам, грозит, торгуется, спорит... спорит с самими владыками мира! Рим все еще стоит незыблемо, однако мир качнулся под ногами!